«Потомок Рюрика и Византийских монархов! Тебе снова плюнули в лицо! Насмех всему миру и своим московским боярам-псам… Потрачен целый год подготовки, положено столько сил! Кто ты, Иван?! Ивашка! Начитался по-гречески. Кем возомнил себя? Ахиллом? Одиссеем? Ничтожный, несчастный царёк захудалого вонючего ледяного волчьего угла на карте мироздания!» – такие мысли роились в голове Ивана. Хотелось ткнуться лицом в плечо кого-нибудь старшего и просто порыдать, чтобы пожалели. Но одиночество, вечное одиночество, сопутствующее безраздельной власти… Он вышел, он не мог уже находиться в главном шатре ставки, наш которым развевался стяг с образом Спаса Нерукотворного. В ходе военного совета, проходившего в шатре, стало уже совсем очевидно – Казань опять устояла, а русские войска потерпели неудачу.

11 дней уже царь лично руководил осадой Казани, но из достижений был только устроенный пожар в районе кожевенных мастерских да разгром купеческих домов и лавок на площади Ташаяк, прямо у крепостных стен. Казанцы ловко уходили от больших схваток, при этом могли устроить внезапно непроходимую оборону любого дома в городе, положить около него десяток русских бойцов, а потом поджечь его и моментально отступить.

Иван сделал усилие, тяжело проглотил, всхлипами втянул горелый воздух и вернулся в шатёр. Все учтиво поклонились вошедшему государю. После того, как царь опустился в своё кресло, князь Воротынский продолжил расспрашивать двоих гонцов, вернувшихся с объезда.

– Где, толкуйте точно, расположился Епанча? – перед воеводами лежал план местности.

– Вот здесь, господине. На краю Арского поля, до начала склона к Казанке. С Высокогорской стороны засека у них, невысокая правда засека. По центру кругом обоз поставили. Лучников по два десятка тут, здесь и тут. – гонец-разведчик толково показывал концом малюсенького ножичка где и как расположен противник.

– Что же они обозом встали? В крепость не дошли? Думали не видим их? – подал голос стольник Курбский.

– Епанча, Епанча… – проговорил Иван. – Третий раз за день слышу про Епанчу. Кто это?

– Государь! Епанча этот мурза, не из самых знатных. Но лихой и дерзкий. То покажется с двумя сотнями в одном конце, то с тысячной конницей в другом. Налетит, авангарды порубит – и текает! – ответил с почтением Воротынский.

– Взять Епанчу! Привести живым мне! Слышишь, Михаил Фёдорыч! Выполняй! – сорвался голосом Иван, и сам осёкся. Понял, как несолидно выглядит.

– Дозволь слово, отец?! – встрял Пётр Шереметев. Не самая главная фигура сейчас Епанча. Карача Ширин всю силу нашу сковал, до 30 тысяч у него по моим подсчётам, кого тут пошлёшь Епанчу ловить?

– Курбский! Серебряный, Петя! Слышите ли вы?! Взять, взять, сейчас! – молодого царя уже трясло и лицо его стало серым, а глаза страшными. Князь Пётр Серебряный налил в глиняную чарку немного воды и с поклоном поднёс Ивану. Но остановить приступ уже было невозможно. Направив взгляд куда-то сквозь присутствующих, не смотря он что есть силы схватил чарку. Сосуд тут-же треснул на осколки и кровь рюриковичей вместе с водой обильно окрасила рукав, порты и половик.

– Твою ж мать! – тихо сказал Серебряный. – До Арского поля версты две, так? Кто у нас ближе всех? – глянул он на Воротынского.

– Полторы версты… да это же безумие, причём бесполезное… – тихо проговорил воевода, но тут же как-то собрался. – Под боком у нас только стрельцы воеводы Микулинского и сотни две конницы Шигалея…

– Седлать мне! Я сам поведу Микулинский полк! – очнулся от забытья царь. Курбский со мной!

Примерно через час царь в сопровождении Андрея Курбского поднялся на деревянный помост, который был наспех сколочен плотниками мастера Мологи из подручного кругляка и досок. Сам мастер едва успел проверить крепление перилец и ступенек, как был отодвинут царской охраной – сотня отборных воинов окружила помост на краю леса, после которого как на ладони было Арское поле. Воткнув бердыши в землю и оперев на них пищали, стрельцы образовали позицию по бровке длинного оврага. Из-за засеки полетели не кучно стрелы, по большинству не долетая до двойного строя стрельцов. Но двоих достали, на их место встали другие. Сотник махнул рукой и рявкнул залп. Впервые в истории эти места услыхали раскаты огнестрельного оружия. Плотный белёсый дым, на несколько мгновений окутавший стрельцов, начало сносить ветерком. Тем временем к ряду бердышей подступила вторая шеренга стрельцов. Залп, дыма стало ещё больше и царю со свитой сложно было уже видеть происходящее. Шевелений в обстрелянной засеке и в обозе не виделось. Конный отряд касимовских татар, сабель в 50, двинулся к засеке. За ними споро шагали, почти бежали по грязному подтаявшему снегу микулинские бойцы. По тому, как скоро обоз был облеплен спешившимися касимовцами и подоспевшими стрельцами было понятно, что сопротивления существенно никто не оказал. Началась какая-то возня, донеслись обрывочные возгласы, и даже с удалённой от места событий опушки было видно, что обоз не пустой. Курбский подозвал стоящего рядом конного из детей боярских и наказал сгонять и доложить, что там.

Вдруг Ивану показалось, что помост под ногами забило мелкой дрожью, да и не только ему. Понимание источника этого биения пришло в одно мгновение со следующей сценой: как будто из-под земли, на хорошем разгоне прямо на копошащихся в обозе выкатывала лава всадников с саблями наголо. Числом их было не более трёхсот. Одинаково пригнувшиеся к лукам своих сёдел они не издавали никакого звука, снег-квашня почти гасил топот копыт. Не все стрельцы успели даже понять, откуда их настигла смерть. Между тем рубка была страшно искусной. Нападавшие били отточенными верными ударами каждого только один раз. Тем, кто только успевал обернуться, сносили головы. Касимовцы и стрельцы поопытнее, успевшие поднять над головой оружие, ожидая принять удар сверху, получали саблей по горлу или подбородку снизу по косой. Клинки порхали в руках наездников невероятными синусоидами и встретиться с ними саблей в саблю было невозможно. Даже успевший вскочить в седло касимовец, явно не робкий, не встретил своей саблей противника. Нападавший на скаку уклонился от взмаха, и уже почти разъехавшись как бы играючи описал саблей дугу позади себя. Касимовец уронил голову на грудь и через несколько шагов свалился с коня с разрезанной шеей. Ускоряя галоп всадники как по команде, с наклоном ушли вправо вниз по расщелине в сторону Казанки.

– Это и был Епанча, государь. – вышел первым из оцепенения Андрей Курбский.

– Я хочу их увидеть. Коня! – скомандовал на удивление бодрым голосов Иван. В окружении охраны вместе с Курбским царь подъехал к месту гибели. Но долго всматриваться в куски ещё только что живых и вполне здоровых людей не пришлось. Лежащие вперемежку раздробленные головы, разрубленные торсы и отсечённые руки микулинских стрельцов и татар хана Шах-али, который на Москве откликался и на Шигалея, заметала позёмка. Поднялся сильнейший северный ветер и явно похолодало. Подтаявший снег покрывался коркой и переставал липнуть.

– Всех похоронить по-христиански, когда станет возможно поставить часовню! – сказал Иван как бы в никуда, но тот, кому было положено из свиты эту команду услышал и быстро закивал головой.

День завершился невесело. Ужинать вместе со своей «избранной радой» Иван не пожелал, уединился в походной церкви. Стоя на коленях у образа святого Георгия царь думал. Умом он понимал, что этот, четвёртый за двадцать с небольшим лет поход русского войска против Казани опять закончился неудачей. Но принять это поражение не мог. Он Богом избран для величия Руси. Он должен сделать больше, чем его дед Иван.

Казанские татары сильнее? Нет. Умнее? Нет, скорее изворотливее, проворнее. Сложный, ох какой сложный этот край, где Волга с Камой сходится. Тут не выйдешь как рыцарь лоб в лоб на поединок. Военачальник карача Ширин силён, да и на сражение прямое не выходит, ещё этот Епанча круги наматывает. Чуваши, марийцы и черемисы вроде как за маленького хана, но вроде, как и за себя. Ногайцы свою политику гнут: могут дать хану войска, а подумают – и не дадут. Крымцы сильны, это главная опасность. И интерес у них тут на Волге кровный. Зайдут с юга пока мы Казань осаждаем или не зайдут?