В отличие от папы, я сдерживаться не пыталась, да и просто не могла. Слезы подходят с такой силой, что мне становится тяжело дышать. Боль захватила меня новой волной, а крупицы реальности растворились во мгле ненавистных воспоминаний. И вот перед моими глазами белые коридоры больницы, ничем не примечательная палата, отчаянный и небритый отец с каким-то высоким мужчиной впереди меня, молоденькая санитарка с отвратительно-сладкими духами тянет мне конфету, а через секунду все лица растворяются, оставляя меня наедине с Кесси. Ее лицо такое же красивое и чистое, каким я запомнила его в последний раз. Мне хочется подойти, но ее глаза наполнены злобой, которую я никогда ни с чем не спутаю. Она смотрит в мою сторону, испепеляя взглядом, и сама сокращает расстояние между нами, хватаю меня за воротник красной рубашки, и, будто пытаясь совладать со злостью, шепчет сквозь зубы лишь одну фразу.

На моем месте должна была быть ты

Я возвращаюсь в привычный мир, когда отец сжимает меня в объятиях. Мне становится неприятно, но я не в силах расцепить его руки. Он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь отчаянно хватает ртом воздух. Я уже не пытаюсь восстановить дыхание, ведь так или иначе мне уже не удастся убежать от боли и мысли о том, что вместо Кесси должна была умереть я.

– Да…Вэли…Вэлери…Она…да…Кесси умерла… – шепот отца смешивается с запахом алкоголя, и от этого мне становится так мерзко, как никогда раньше.

Меня охватывает новое чувство, быстро смещающее печаль и отчаяние. Будто внутренний монстр, растущий во мне с самой аварии, под оглушительные аплодисменты и восклицания толпы выходит на сцену, начиная свое шоу. И наконец я теряю тонкую нить контроля, отдав себя бесконтрольной злости.

Глава 13

– ТЫ! – голос срывается, но я даже не думаю понижать его. – Да как ты смеешь плакать о ней, когда сам…Что ты с собой сделал, во что ты превратился?

Попытки встать на ноги приводят к головокружению и темноте в глазах. Я опираюсь на стену, а уже через секунду вижу пустые пивные бутылки на нашем журнальном столике, что еще больше усиливает мой гнев. Я злюсь на отца, который так и сидит на полу, смотря на меня опустошенным взглядом, явно чувствует свою вину. Я вижу, что ему по-прежнему так же плохо, как и мне, но уже не в силах остановится.

– Вэлери, прошу… – отец делает последние попытки загладить конфликт, из-за чего кровь в моих жилах вскипает еще больше.

– Не надо, папа! – я подхожу к нему ближе, немного пошатываясь. – Не надо, черт возьми, МЕНЯ УСПОКАИВАТЬ! Как ты мог скрывать все это время? КАК?! Весь наш гребанный Стогвурд считает меня сумасшедшей! Ты об этом думал?

Пожалуй, за всю мою недолгую жизнь это был первый раз, когда я так прямо и остро выражала свою агрессию в сторону отца. Я и сама, как и он, не любила конфликты, но сейчас, вспоминая все те взгляды, смотрящие на меня то с отвращением, то с боязнью, я начинаю понимать то, что еще утром казалось мне бредом. Ко мне вдруг резко пришло понимание не только смерти сестры, но и моей. Конечно, я не сумасшедшая, как это было бы удобно всем, чтобы думать, будто я мертва и сейчас где-нибудь в аду переживаю неприятные моменты жизни. Я умерла не телом, а душой. Просто смотрела на жизнь через призму старых воспоминаний, даже не думая опускаться в омут реальности. Я была подобна марионетке, которой управляют по своему желанию. И самое омерзительное в этом то, что все мое последние окружение за два месяца (отец, мисс Одли, да и миссис Хенс) знали о моей недееспособности и молчали. Вот так легко.

– Вэли, послушай… – отец сделал паузу, заранее опасаясь, что я его перебью. Но, несмотря на взрывающуюся злость, я сделала усилие над собой и решила дослушать его. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и я хотел…правда хотел. Но доктор Уоллосон сказал…и мисс Одли…они…

– И ты так просто им поверил? – не в силах больше стоять на месте, я начинаю плестись по комнате.

– Я думал, что так будет лучше для тебя, – голос папы возвращает привычную интонацию, он глубоко вздыхает и вытирает рукавом слезы.

Я не могу выносить это наигранное спокойствие. Каждый день, на протяжении почти двух месяцев, он, как на маскарад, надевал маску и встречал с ней меня. Этот абсурд не покидает мои мысли и, если бы однажды хоть кто-нибудь заикнулся о такой психотерапии, я бы посоветовала ему обратиться в местную психиатрическую клинику. В ту самую, где сейчас находится моя мама…Может, там и мое место?

– Ты… – договорить я не успела, так как случайно, по-прежнему видя мир затуманенным, задела тот самый столик с пустыми бутылками. Боли я не почувствовала, хотя удар, судя по звякнувшему стеклу, был сильным.

И тут до меня наконец дошло: больше всего я злилась не потому, что отец скрывал от меня правду насчет последних событий нашей жизни, а потому, что он сам, вместо того, чтобы осознать ситуацию и хоть как-то постараться найти выход из нее, заглушал боль алкоголем. Он пил, а я смотрела на это каждый день, не решаясь ничего сказать. Он закрывал глаза на то, что весь Стогвурд считает меня сумасшедшей, а я на то, что он алкоголик. И понимание этого, по сути, ничего не дает, кроме ставшей уже привычной боли и разрывающегося сердца. Отец потратил два месяца на то, чтобы уничтожить себя, забыв обо мне. А я… До сегодняшнего дня моей главной проблемой был поход в магазин, а теперь на меня свалилось все то, что мой родитель так отчаянно замкнул в себе. И это не могло не раздражать.

Это заставило выйти наружу гнев. С силой сжав кулаки, я резко повернулась к отцу, и начала говорить шепотом, сквозь зубы, прямо как рыжеволосая пару часов назад.

– Кесси…умерла. Мама…в психушке. А ты…ты здесь, сидишь и…бухаешь! И после всего этого ты еще смеешь говорить мне, что лучше для меня, а что нет?!

– Я виноват, – теперь его голос дрожал, привычная интонация исчезла, как утренний туман.

– О, ты не просто виноват! – звуки собственного охрипшего голоса с каждым словом слышались все отчетливее. Я вновь отвернулась к столу и взяла первую попавшуюся бутылку, обнаружив, что она еще не пуста. Но было слишком поздно.

– Вэлери, давай не будем…вот так…я…

– Ты мне противен!

Бутылка в моих руках с треском разбивается о ближайшую стену, наполняя воздух приторным запахом. Осколки рассыпаются по всей гостиной, превращая ее в место преступления. Тонкая струйка жидкости стекает по бледно-голубым обоям.

Никто из нас не комментирует произошедшее. Отец, продолжая тяжело дышать, смотрит на отскочившее стекло возле своей ноги, будто пытаясь найти ответы в зыбкости нашего мира. Я же в тот момент ощутила себя той бутылкой, которую сама же и разбила. С ней во мне треснуло все то, что я так упорно пыталась склеить. Каждый осколок, казалось, рассказывает историю о смерти моей сестры. Хотелось с громким визгом растоптать это сомнительное напоминание, вычеркнуть из памяти пережитые моменты, забыть обо всем на свете…Но собственные силы с каждой секундой беспощадно покидали. Гнев, вылившийся так резко и так стремительно, ушел в самые потаенные уголки души, и бездна отчаяния вновь окутала меня своей кровавой пеленой. Казалось бы, слезы давно дошли пропасть, но было слишком наивно полагать, что тело закончит все вот так просто. Не замечая под ногами стекло или воду от собственных промокший вещей, я плавно, опираясь на стенку, прошла в комнату, которую когда-то в прошлой жизни делила с любимой сестрой. Папа пытался что-то сказать, вскочив с дивана, но мои отчетливые «не подходи» убили в нем последнюю надежду на диалог.

Стараясь не смотреть на левую часть комнаты, я, захлопнув за собой дверь, в абсолютном упадке сил рухнула на кровать, зарывшись лицом в теплую подушку. Больше всего на свете хотелось заснуть вот так, в такой позе, не раздеваясь. И пускай на утро все тело будет ныть от неудобной позы, а организм даст сбой после ночи в мокрых вещах. Хотелось быть как все, думая о банальных вещах и обязанностях. Просто быть человеком, плавно движущимся к смерти. Но вместо этого я так и не смогла сомкнуть глаз, наполненных горючими каплями. Я рыдала прямо в подушку, не заботясь о том, кто и как меня услышит. В голове с новой силой вспыхнула газетная статья, а затем, наполняя душу мраком, все то, что я так яро отрицала.