– Вэлери? – дрожащим голосом обратилась ко мне старушка.
Миссис Дагсон перевела взгляд на мою левую руку, и сейчас, проследив за взглядом невинной старушки, я вновь увидела отголосок прошлых сновидений, пробивающих в моей голове остатки последней решимости. Кровь, стекающая алой дымкой на собственные кроссовки, перемещает меня за границы привычной реальности, и я снова вижу свою сестру в изуродованной машине. До моих ушей доносится пронизывающих до мурашек крик, но, по обыкновению, его издаю не я, а женщина, подарившая мне жизнь. Картина складывается так же быстро, как ураган, и накрывает меня абсолютным хаосом. На пару секунд я зажмуриваю глаза, отчаянно трясу головой в надежде избавиться от собственного разума. Одышка после стремительного бега еще не прошла, а вдыхать кислород в легкие становится еще труднее, когда я вновь ощущаю прилив страха и резкую боль в груди. Кажется, еще пару минут и я снова окажусь возле кирпичного здания группы поддержки, оплакивая прошлое.
– Вэлери? Вэлери? Господи, да что же это такое…Ты меня слышишь, девочка? – реальность возвращается так же стремительно, как и земля уходила из-под ног. – Прошу тебя, давай зайдем, у тебя кровь, рану надо обработать…
– Нет времени, миссис Дагсон, – открыть глаза, завешанные невидимым покрывалом оказалось довольно легко, но выпалить все сразу, еще больше напугав и без того впечатлительную старушку, оказывается мне не под силу.
– Ччто случилось? – старушка уже не скрывает своего изумления, оглядывая меня с ног до головы.
– Миссис…Дагсон, вы знаете…меня. Вы знаете моих родителей…Вы…знаете Кесси…Вы же мне не соврете…да?! – продолжая ловить ртом воздух, я крепко схватила плечо соседки, покрытое шалью.
Мама говорила, что почти всю свою жизнь миссис Дагсон проработала в детском саду, том самом, на месте которого сейчас образовались группы поддержки. И поэтому, как подтверждали все, эта худощавая и бледнолицая женщина с большими темными глазами, двадцать часов в сутки выражающих спокойствие, доброту и понимание, разбирается в людях в сто раз лучше, чем новоиспеченные психологи из колледжей. Сейчас, видя абсолютную готовность во взгляде миссис Дагсон выслушать даже историю про драконов и магию, мне действительно стало легче. Боль в груди наконец-то утихла, я ослабила хватку, обнаружив, что сжимаю плечо сильнее, чем хотелось бы.
– Ладно…хорошо…да… – эти три слова с паузой почти в минуту я будто произносила для себя, убеждая задать главное. И я решилась, смакуя каждое слово и все предложение в целом. – Скажите мне правду…о моей сестре…Где Кесси? И что за газеты, которые, которые так…
Договорить я не успела. Вернее, не смогла, потому что увидела в глазах доброжелательной старушки то, чего боялась увидеть больше всего на свете. Боль. Боль при упоминании о Кесси. Боль при виде моего непонимания. Боль при виде моего осознания. Боль, заставившая глаза миссис Дагсон слиться в унисон с каплями дождя. Боль, которая с силой ворвалась в мою душу и тело.
– Как же так…Не может быть, я…Это не правда…Я… – связывать предложения просто не оставалось сил.
Меня окружила волна усталости и отчаяния, я захлебнулась в ней, сдаваясь бестелесному сопернику. Воспоминания – да, теперь я могу назвать вещи своими именами – больше не всплывали в моей голове, потому что картина и так восстановилась сама собой. Опустошение пронизывало каждую клетку моего бесполезного тела, передавая эстафету новой порции горя. Я снова плачу, но в этот раз уже осознанно, не сдерживая всхлипов и отчаяния, следовавшее за ними по пятам. Кесси, моя сестра, она просто…ее больше нет. Она стала одной из миллиона песчинок, исчезнувших в узле мрака истлевшего бытия. Моя сестра превратилась в воспоминание, которое спустя несколько месяцев растворится в повседневности. Кесси просто…просто исчезла, оставив этот грязно-серый мир без себя. И я, стоя на крыльце соседки, захлебываясь слезами и не слыша утешения, разделяющие губы старушки, хотела закричать о на весь Стогвурд о своей невыносимой боли, пожирающей меня изнутри, о мерзком параличе собственного тела, благодаря которому я еще стояла на ногах, и о чертовой несправедливости, захватившей всю нашу семью.
– Мне так жаль, Вэли…Если бы можно было все исправить… – голос миссис Дагсон показался мне самым ужасным звуком, который может уловить человеческий слух.
Я сморщилась и освободилась от теплых объятий, в какой-то момент захвативших меня. Стеклянный взгляд, видимо, поразил старушку, а в следующую секунду ее дрожащий голос смешался с собачьим лаем, от которого мне стало еще противнее. Ощущение такое, что меня сейчас стошнит прямо на порог чистенького дома, поэтому я поспешила удалиться. Голова готова была разорваться на элементарные частицы, а ноги, несогласные с резкой сменой положения, с трудом унесли меня от посторонних звуков. Дождь снова прекратился, и теперь на своем лице я ощущала лишь собственные соленые слезы. Я задыхалась от собственных рыданий, до крови кусая нижнюю губу. В мыслях мелькал образ Кесси – веселой, восторженной, злой, плачущей, кричащей и просто родной. Я видела ее так же часто, как собственное отражение в зеркале. А теперь она в моем голове, на фотографиях в семейном альбоме, в видеозаписях на телефоне. Осознание собственной никчемности доводит до онемения рук и ног. Я падаю на колени на пороге собственного дома, закрывая лицо руками и пытаясь найти ответы на вопросы, которые уже давно стали утверждением. Я снова слышу терзающие душу крики, хочу закричать сама, но голос предательски срывается. Пытаюсь встать, но из-за обвалившегося града слез едва вижу ручку нашей двери. Хватаюсь за нее из последних сил, но рука тут же соскальзывает, и я с треском сажусь прямо на мокрые ступеньки. От нарастающего отчаяния толкаю дверь ногой, затем еще раз, еще и еще, пока каким-то чудом не получается зацепиться зубами за воздух и окончательно встать, опираясь на косяк.
Да уж, никогда бы не подумала, что такое случится с тобой, сестренка
Я слышу до боли знакомый голос и не сразу осознаю, что эти слова произношу я сама. Сердце сжимается с такой силой, что я невольно хватаюсь за грудь, а уже через секунду слышу приближающиеся шаги и звук открывающейся двери. Искусственный свет заставляет морщится, а тепло, исходившее из нашей квартиры, вздрогнуть. На пороге стоит отец в своих домашних серых штанах, которые ему давно велики, и такой же серой мятой футболке с надписью: «Лучший папа». Увидев его, я словно погружаюсь в очередной туман, захватывающий меня снаружи. Я не слышу голоса отца и просыпаюсь уже в собственном доме, сидя на диване в гостиной.
– Боже, Вэли, прошу тебя, скажи хоть что-то, – отец сидит на полу, смотря на меня снизу вверх, пытаясь уловить хоть малейшие признаки жизни. Его большие зеленые глаза окутывает страх, а густые брови чуть дергаются от нарастающего волнения. Руки папы дрожат, но что-то мне подсказывает, что это связано не только с моим эффектным появлением.
– Надо позвонить в больницу…Я сейчас… – он намеревается встать, но я быстро, не ожидая от себя подобного, ловлю его руку и своими окровавленными пальцами касаюсь костяшек его пальцев, сильно сжимая.
Наши взгляды встречаются. Я смотрю в такие родные глаза и вижу там отражение Кесси, отчего слезы вновь подступают к горлу, убивая последние остатки самообладания.
– Она…умерла, – одними губами произношу я, но отец меня понимает. Его передергивает как от мощного удара током, но я продолжаю сжимать его пальцы.
За пару секунд все лицо отца приняло серый оттенок. Он как будто постарел на пару лет и мне показалось, что в его густых волосах уже хозяйничает седина. Бледные губы задрожали, и вот по его щеке катится первая слеза, вскоре находя себе пару. Да, он мог уйти от разговора или соврать мне, закрывая на все глаза, но в моем взгляде была та осознанность, которая покинула меня пару месяцев назад. И этот сильный и высокий мужчина с улыбающимися морщинками между глаз, с теплыми и сильными руками, с накаченными от велоспорта ногами и почти всегда с прямой осанкой, сдался. Вот так просто, без громких фраз и речей, он, закрыв ладонями лицо, как это уже не раз за сегодня делала я, сидел передо мной и пытался сдержать рыдания. Его грудь вздымалась так часто, что я невольно начала задыхаться сама. Моя рука по-прежнему сжимала его пальцы, и я ощутила чужие слезы, сжимая ладонь отца до посинения.
