Еще у нас у единственных есть сенсорная капсула. Японцы успешно презентовали ее всего пять лет назад на выставке в Гааге. Стоила невероятных денег, но люди в ней могут уйти как будто под настоящим деревенским небом. Или под морским… Полное сенсорное погружение: влажность, звуки, визуальные образы виртуальной реальности – все то, над чем у нас трудились отдельно дизайнеры и разработчики, психологи и соц работники, подбиравшие музыку, интерьеры и освещение. У них есть все это в одной капсуле, но еще и практически идентичные натуральным ароматы.

Знаете, в одном из гневных писем, которые мы получаем регулярно, некий господин вменял нам в вину, что мы превращаем смерть в бизнес и праздник. Он приводил в пример отрывок из рассказа Андрэ Моруа – отель «Танатос». Удивительно, но отработав к тому времени уже лет семь в сфере эвтаназии, я не была знакома с этим рассказом. Возможно, возмущенный господин хотел нас пристыдить, однако у него получилось лишь вдохновить меня и убедить в ценности миссии. Мне запомнилась оттуда фраза: «Мы гарантируем, что вы умрете счастливыми». Увы, мы такого гарантировать не можем, однако, это вектор нашего движения в работе – туда, в сторону максимального счастья, которое только возможно дать умирающему человеку.

Тогда, после похорон соседа, подслушивая долгие ежевечерние разговоры мамы с его вдовой, я думала о том, что это самое страшное – уходить так, как дядя Миша. Уходить с отчаянием, ненавистью и обидой. С тех дней может и начала зарождаться тоска о том, как все бессмысленно: институт, право, работа у нотариуса, деньги… Всё это и всё дальнейшее нелепо, когда невозможен достойный финал. А ведь финал может прийти намного быстрее, чем у дяди Миши, он может обозначиться уже через пять лет, год, два. Если всё может стереться и обесцениться под натиском боли и страдания – зачем тогда так много сил на ерунду…

С мамой говорить не получалось, она все вела к Богу, мол ему виднее. Но почему Бог дает одним радость, а другим страдания, мне было не понять. Почему люди могут усыпить едва дышащую собаку или искалеченную машиной кошку, и это называется облегчить, отпустить, а с человеком так нельзя? Подобные мысли – тяжеловатый груз в восемнадцать лет. Особенно, когда не с кем ими поделиться.

Наверное, в тот момент я поняла, что между верой и религией лежит пропасть. Сначала стало ужасно одиноко от этого понимания, что религия, какой-то конкретный Бог, его законы и тотемы – это у них, у масс, а вера – только у меня внутри, и мы с ней такие маленькие, одни…

Со временем это одиночество стало не таким холодным, а постепенно и вовсе сделалось своим, привычным. Когда не рассчитываешь на какого-то абстрактного Бога, то и винить за неудачи некого, просто больше думаешь о своих поступках, и принимаешь варианты, что может не получиться или не повезти, но только тебе отвечать за результаты.

С уважением,

Элизабет Шнайдер.

From: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

To: Colin Thompson colin-believeinscience@…

Уважаемый Колин!

Спасибо за ваше письмо. Прекрасно, когда человеку удается оставить столько значимого после себя. Увы, большинство из нас уходят не замеченными. Ваши труды не только спасли многие жизни, но и станут бесценным материалом для будущих поколений.

Ваш случай говорит о том, как ценна длинная жизнь, как много может дать не только молодость, но и зрелость. Возраст – действительно ваше богатство. Жаль, что вы уже не замечаете этого.

С уважением,

Элизабет Шнайдер

. . .

From: Michail P. bestwriter111@…

To: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

Добрый день, Елизавета!

Как приятно получать ваши письма! На днях поймал себя на остром желании пообщаться с вами вживую: так много вопросов возникает, пока читаешь ваше письмо, столько поводов для мгновенного диалога. И хочется тут же спросить, воскликнуть, уточнить, дать обратную связь – живого общения хочется! Тогда я вспомнил про видеозвонки. Мы могли бы созвониться по фэйстайму, я бы видел ваше лицо, замечал реакцию мимики на вопросы, вы стали бы намного объемнее для меня. Но потом…

Вы знаете, потом я представил, вот эти экранные отношения, плоские картинки, «недостаточный уровень сигнала сети», помехи, шуршания, зависания изображения и речи. И все это показалось настолько разрушительным для создания атмосферы, настолько искусственным, пластмассовым что ли.

Мои родители растили меня по программе Монтессори. Мама искренне считала, что натуральные материалы и минимум деталей в игрушках помогают развивать фантазию, да и папа видимо был согласен, он вообще мало озвучивал свои возражения, мама не одобрила бы его недовольства. Так вот полагаю, что она все же была права про Монтессори, поскольку фантазированием я отличался знатным.

Уверен, благодаря этому я и смог стать хорошим писателем: хорошим фантазером от правильного воспитания и мастером прекрасно вербализовывать свои мысли от природы. Додумывать, что кусок деревяшки – это трансформер, как у Витьки, представлять, что у него выезжают крылья… У Витьки, моего первого школьного друга, был трансформер, который за одиннадцать движений превращался из человекообразного робота в самолет. Одиннадцать движений по инструкции:

– сложить ноги,

– защелкнуть их красной дугой,

– развернуть ступни, как у балерины,

– наклонить вперед голову до щелчка,

– прижать руки к телу,

– расправить перчатки,

– вытащить из них сигнальные огни,

– через позвоночник достать два треугольника,

– разложить их на две стороны,

– из шеи робота вытащить острый самолетный нос,

– из живота достать шасси.

И вот перед вами реактивный бомбардировщик. Я помню до сих пор все эти шаги, хотя Витька давал мне подержать свою игрушку всего раза два. Тот еще жмот. В остальное время я мог только наблюдать. На переменках. А потом повторять руками все движения со своими деревяшками.

Я не ходил в детский сад, и жили мы преимущественно по семь-восемь месяцев на даче. До школы я практически не знал, с чем играют другие дети. Мои игрушки были деревянными или картонными. Редко – железными, такие конструкторы. Потом уже в школе мама моего одноклассника с восторгом воскликнула, глядя на мой самолет для классной выставки: «У моего папы в детстве был такой конструктор! Где вы его достали? Сейчас же нигде не продают, раритет!».

Кажется, это был единственный раз, когда одноклассники посмотрели на мою игрушку с интересом. Правда, через пару минут естественный интерес угас, но и эти пару минут дорогого стоили.

Знаете, при всей отсталости и простоте моих игрушек, при всей красоте и детализированности игрушек одноклассников, меня всегда отталкивал в них этот запах китайской пластмассы или дешевых красок, неизменный спутник практически всех машинок, Лего, пистолетов и прочих радостей. Даже их гаджеты пахли также. Мама замучилась со мной выбирать телефон в третьем классе, когда уже нужно было самому добираться в музыкалку. Продавцы давали нам в руки разные модели, а я их нюхал и отбраковывал одну за одной, не смотря на сочувствующие лица окружающих (наверное, думали, что я аутист).

Удивительно, как важны были для меня запахи. С годами стало чуть легче, я дифференцирую их блестяще, но это уже не мешает мне внутри них существовать, не отвлекает. А тогда, бывало, доходило до тошноты. Я с восторгом брал в руки игрушку друга, которую еще нужно было как-то выклянчить, и наслаждался ей несколько мгновений, пока вдруг не начинал как будто задыхаться. Фигурально выражаясь.

Нет, я не падал в обмороки (по крайней мере, в том возрасте и от таких мелочей), но запах этот как будто начинал нарастать, заполнять не только мои дыхательные пути, но и всю ауру вокруг. И вот я стою, как в дурмане, не зная, что лучше предпринять, игрушка неуютно замирает в моих брезгливых пальцах, а следующий ждущий одноклассник уже нетерпеливо тянет к ней свои руки. В общем, наблюдать со стороны со временем оказалось намного безопаснее и, вследствие этого, намного интереснее. Я, наверное, сумел себя приучить к этой созерцательной позиции, которая позволяет замечать намного больше. И опять же, фантазировать, фантазировать, фантазировать…