– Значит, покажи, кто вместо твоей жены, будет работать у пана гетмана?

Иван пожал плечами и покосился по сторонам.

– Чёрт с тобой, Иван, я приеду через неделю. И спрошу с тебя, если никто не согласится работать в замке.

Он повернул коня и поехал к Хмельницкому. Тот скривился, выслушивая помощника, и поднял вверх правую руку.

– Ждите через неделю, моего помощника, – закричал Юрась, и вывел свой отряд на обратную дорогу.

В плену. Порта.

Уже больше недели закованные в кандалы люди шли по пыльным и пустынным дорогам. Ефим Стародубцев с тоской и болью в сердце глядел на разорённые сёла, города, пытаясь понять, когда это всё закончится, и сможет или нет Украина освободиться от гнёта и рабства.

Дорога поднималась в гору, и Ефим рядом с такими же, голодными, измотанными людьми, чувствовал себя опустошённым, разбитым. Кандалы до крови натёрли ноги, и он старался идти шаг в шаг, за такими же, как сам бедолагами, не давая сильно натягиваться цепи. Хотелось пить и есть, и пересохшие до крови губы, потрескались от горячего солнца.

Шум от цепей разносился по округе, пугая животных, и заставляя людей прятаться от многочисленного отряда чамбул*, сопровождающего рабов. Камни впивались острыми краями в подошву, старых сапог, с лёгкостью пробивая, принося муки и страдания. Большинство шли босиком, ругались на разный манер, когда бились пальцами, об камни, или загоняли от сорняковой травы, в пятки, острые занозы. Утром их напоили ключевой водой, и дали по пару ложек пресной каши. Невольники дрались не на жизнь, а на смерть, за каждую, лишнюю ложку, пытаясь отобрать у товарища, и набить свой желудок. Ефим с омерзением глазел на таких, и пару раз делился сухой лепёшкой, с горемыками. Кого только не было среди рабов, поляки, болгары, русские, немцы, казаки. Кто-то угодил в плен на поле боя, других купили на невольничьем рынке, третьи сами сдались в плен, понимая, что лучше остаться жить, чем болтаться на верёвке у татар.

Все узники шли с опущенными головами, обессиленные и тощие. Про бегство никто не говорил, ни днём, ни ночью. На привалах, когда горели костры, и можно было поспать.

Тех, кто в дороге не выдерживал и падал на землю, без чувств, теряя сознание, турки добивали, потом привязывали к лошадям и тащили к скалам. Затем трупы бросали в глубокие ущелья, где ими могли полакомиться дикие звери. К вечеру длинная вереница рабов остановилась на ночлег. В широкой долине вспыхнули костры, и измотанные люди могли отдохнуть до утра. Татары, словно шакалы, сновали между рабами, прикрикивая, и стегая непокорных. Ефим упал на траву, и не шевелился. Ныли раны на ногах, и болела от раскалённого солнца голова. Открыл он глаза, когда невольники развели костёр, и поставили варить похлёбку.

– А ты, парень, как угодил в полон? – спросил старый, худой, казак.

Глаза его блестели, отражая свет мерцающих звёзд. Он сидел сбоку от костра, поджимая ноги, сторонясь остальных невольников.

– Задремал, возле речки. И вдруг сильный удар в живот. Глаза открываю, стоят турки, и смеются.

– Спать любишь?

– Да нет, выбился из сил, когда реку переплывал, и решил прилечь.

О том, что он защищал Чигирин, Ефим решил промолчать. Мало ли кто это такой.

– Так и взяли тебя татары? Спросонья? Тёпленьким?

Старик усмехнулся и разгладил пышные усы.

– Не взяли. Как же. Я вскочил на ноги, и дал одному кулаком в живот, второму, между ног, и дёру, к камышам.

– Ух ты, какой прыткий. Не побоялся?

– Чего их бояться. Я-то думал, что татар двое. И ошибся. В камышах на меня ещё двое набросились, и давай нагайками стегать. Чуть до смерти не забили. Потом связали, и отвезли в деревню. Там бросили в погреб, и два дня продержали. Так и оказался в кандалах. Ефимом Стародубцевым зовут, а ты, кем будешь, добрый человек?

– Кондрат. Годков немало, сам видишь. Родом с Чернигова.

– Давно были в родных краях?

– Давно. Я уже бывал в плену, в Едикуле, один раз, и бежал. И вот, второй раз заковали. Чтоб им пусто было. Ты, Ефим, не сильно языком болтай. Он, как известно без костей. А люди здесь разные. Больше присматривайся, да слушай. Парень ты молодой, и как бы беду не накликал, на буйную головушку.

– Так тут же все, такие как мы, Кондрат. Голые и босые. Чего бояться?

– Тише, тише, не голоси, как баба в хлеву. Видишь, турки не спят. И эти тоже, горемычные.

Он покосился на своих собратьев и умолк.

– Молод ты, горяч. Только это хорошо на поле брани. Не тогда, когда цепи гремят, как молотки на кузне. Вон видишь, маленький, щупленький цыган сидит. Совсем мальчонка. Видел я, как он к туркам по ночам ходит, и о чём-то шепчется с ними. Шельма, не иначе. Просто так, думаешь? Такой мать родную продаст, и рука не дрогнет.

Кондрат вздохнул, и разворошил палкой золу. Огонь вспыхнул, словно ждал своего часа, с новой силой, в небо полетела тлеющая зола, освещая мрачные тени невольников. Половина уже спала, и храпела. Ефим потянул к себе за руку Кондрата, и спросил: Что это за место, куда нас ведут, Едикуле?

– Страшное, что и говорить. Казематы, не иначе. После завоевания Константинополя, османы стали строить на берегу крепости. С суши и моря, высокие, крепкие стены опоясывают город. Знаменитые «Золотые ворота» там стоят, Ефим.

– «Золотые?», – удивился Ефим.

– Так говорят, через них, с огромным триумфом въезжали в город императоры Византии. Лет двести назад, султан Мехмед Завоеватель, проехал через ворота, и приказал построить рядом семь башен. С тех пор замок называют «семибашенный». Слышал, не один раз, что там хранится казна султана. Может, брешут, не знаю. Но то, что тюрьма забита до отказа, чистая правда. Кого там только нет. И враги султана, и бывшие друзья, все там, почивают. Казни проходят каждый день. При мне отрубили голову визирю. Нас как раз выводили во двор, на работу, и тут такое.

– Как же бежали?

– О-о-о, это интересный случай. Мне удалось спрятаться в подвале, куда днём сносили мешки с мукой, и зерном. Охранник зазевался, а друг мой, Петро, привалил меня мешком. Так и просидел до ночи, с мышами и крысами в обнимку. Повезло, что не сразу бросились искать. Ночью выбрался, и во двор. Там подождал, пока сменится караул, и на стену. Вскарабкался, и при свете луны, смог разглядеть, где безопасно спуститься. Выбравшись, дал стрекача, и, оказавшись в городе, неделю жил на базаре. Прибился к местным, бродяжничал. Раздобыл одежду, вымылся в бане, имея божеский вид. Позже искал галеру, на причале, чтобы взяли на борт. Соглашался на любую работу. И снова повезло. Одна из галер, «Красная стрела», шла в нашу сторону, и меня взяли грузить провиант, бочки с порохом, оружие, в трюм. Затем посадили на вёсла, но не приковывали цепями. Я убедил, турка, надсмотрщика, Омара, что щедро с ним расплачусь, когда будем в Украине. Он поверил и согласился. Омар был такой же пленник, как и остальные. Его осудили за тяжёлое преступление, в Стамбуле, и затем он выслужился, получил оружие и власть на галере. Пришлось обмануть его, и на берегу улизнуть.

Кондрат замолчал и задумался. Ефим видел, как на его лицо опустилась мрачная тень. Глаза стали водянистыми, бесцветными.

– И всё равно поймали, Ефим, не дали далеко сбежать. Хотя уже вдыхал воздух степей и лесов, родных и любимых с детства. Заковали в кандалы и, как видишь, мы с тобой, на одной дороге, в Едикуле.

– Может, отобьют по дороге запорожцы?

– Брось, и не мечтай. Ты видел, как вооружены турки? Сабли, ятаганы, копья, боздуганы. У каждого всадника к седлу привязан аркан. Чтобы смог он взять ясырь. И огнестрельное оружие есть, не много, но имеется. Янычарки, аркебузы, пищали, фитильные мушкеты, с подставками, даже есть гаковницы* запорожцев. Куда там полякам, русским, запорожцам, ей Богу. Да и не до того им сейчас. Ладно, давай спать, ещё наговоримся, время будет. Об одном молю Бога, чтобы Омара не встретить. Убьёт за обман, не пощадит.

Через неделю пути на крутых холмах, люди увидели высокие минареты, горящие в солнечных лучах, золотые купола, вдоль берега Мраморного моря, странные городские постройки, с узкими окнами, покатыми крышами и бесконечными уличными лабиринтами. Узкий пролив с названием – «Золотой Рог», был забит лодками и галерами. Ароматы восточных пряностей доносились из бакалейных лавок, шумного базара, и мелодичные напевы, турецких зурн, слышались повсюду. Узников привели в Едикуле, обходя город, и вывели под стены крепости, на разбитый всадниками двор, и Ефим с ужасом взирал на неприступные стены. С утра прошёл сильный дождь, и промокшие люди жались друг к другу, поглядывая на мрачное небо. Турецкий ага, считая рабов, кричал, и бил несчастных кулаками, разбивая в кровь лица. Затем встал на небольшой помост, и на ломанном русском языке сказал: кто будет работать, тот получит еду и крышу над головой. Все вы рабы светлейшего падишаха, и в его власти распоряжаться вами как своим имуществом. Кто захочет сбежать, будет схвачен и повешен.