Я поворачиваю телефон к ней.

– Открой Инстаграмм и обрати внимание на то, что ты видишь, прежде чем появляется лента. – Я смотрю на ее лицо, когда красный свет мельком отражается на нем. – Ты это видела?

Она переводит взгляд обратно на меня и ее глаза – два идеальных круга.

– Это было знамя?

– Оно вспыхнуло слишком быстро, чтобы быть уверенным, но я знаю, что оно было черно-красным.

Рейн сидит на кровати рядом со мной и смотрит в пол, осмысливая все это.

– Так ты хочешь сказать, что кто-то насаждал эти образы в наши головы?

Я киваю, чувствуя тошноту.

– Сообщения, действующие на подсознание. И это только то, что мы можем найти на твоем телефоне. Я уверен, что гораздо большее воздействие было через телевизоры, планшеты и…

– Рекламные щиты.

Мы с Рейн смотрим друг другу в глаза, пытаясь осмыслить нашу новую реальность.

– Кто мог сделать такое? – спрашивает она.

– Даже не знаю. Это может быть кто угодно – от парочки хакеров, упивающихся властью, до какого-нибудь диктатора из третьего мира, пытающегося разрушить модернизированное общество.

– Значит ли это, что апокалипсис не наступит? Это была просто жестокая шутка, чтобы свести нас с ума?

Я снова подсвечиваю экран ее телефона, поворачивая его к ней так, чтобы она могла видеть часы сама.

– Учитывая, что уже за полночь, я думаю, можно с уверенностью сказать, что апокалипсис не наступит.

– Двадцать четвертое апреля, – ее голос едва слышен.

Я смотрю и вижу, как свет от цифрового свечения падает на ее лицо, на котором отражается друг за другом весь спектр человеческих эмоций: облегчение, эйфория, горе, сожаление. А затем, при приближении нарастающего звука разрушения, начинает подниматься чистый ужас.

Шум напоминает звук бесконечной автомобильной аварии – скрежет металла по металлу, хруст перемалывающегося стекла и скрип стали.

И это приближается.

– Пакуй свое барахло и будь готова бежать, – рявкаю я, сунув телефон ей в руку. – У твоего отца есть еще оружие?

Она ошеломленно кивает.

– В гардеробной.

Я бегу по коридору с фонариком, задерживая дыхание, чтобы справиться с застарелым запахом смерти в комнате. Распахнув дверцу шкафа, я свечу фонариком во все стороны, не зная, куда смотреть. Скрабы и туфли, и костюмы, и платья, и…

Бинго.

Свет падает на черный чемоданчик, стоящий на полу рядом с дверью, – такие нужно открывать с помощью кода. К счастью, у меня есть код – в виде карманного ножа. Засунув лезвие под металлическую пластину, я открываю кейс ровно через три секунды, и от вида внутри у меня перехватывает дыхание.

Смит энд Вессон .44 Магнум. Шестидюймовый ствол. Черный с деревянной рукояткой.

Отец Рейн, должно быть, был поклонником Грязного Гарри.

Я вытаскиваю зверя из углубления пенопластовой формы, в котором он устроился, и проверяю барабан. И он, блять, полный.

Я в неверии качаю головой и целую ствол, прежде чем засунуть его в кобуру.

По какой-то причине бог милостив ко мне сегодня. Надеюсь, я не облажаюсь.

Когда я возвращаюсь в комнату Рейн, она стоит на коленях перед открытым окном, вцепившись за край рамы, ожидая, что же, черт возьми, произойдет. Рюкзак у нее на плечах почти лопается, и я вижу, что под ним на ней толстовка с капюшоном.

Я пересекаю комнату и прислоняюсь к стене рядом с окном.

– Лучше бы этой толстовке не иметь логотипа «Двадцать один пилот», – усмехаюсь я.

Рейн смотрит на меня со страхом, застывшим на ее прекрасном лице.

– Это то, о чем ты сейчас думаешь?

Отсюда я вижу, что на худи написано: «Франклин-Спрингс Хай*».

Спасибо, бля.

Я наклоняюсь и целую ее встревоженный, сморщенный лобик.

– Постарайся расслабиться, ладно? Всадники не настоящие. Что бы ни приближалось, – это от человек. И если это что-то человеческое, – я открываю левую часть своей гавайской рубашки, чтобы показать ей свой новый аксессуар, – мы можем это убить.

Плечи Рейн расслабляются, когда она мужественно кивает мне.

– Сядь.

Она похлопывает по ковру, и я замечаю чистую повязку, мазь с антибиотиком, таблетку и стакан воды, разложенные на бумажном полотенце рядом с ней.

Эта картина заставляет меня чувствовать себя так, словно меня ударили в самое сердце.

– Уэс?

Я прикусываю губу и пытаюсь сосредоточиться на приближающихся снаружи звуках: размалывания, грохота, скрежета, а не на ощущении жжения в глазах.

– Малыш, ты в порядке?

Малыш.

Я никогда ни для кого не был гребаным малышом, даже когда был ребенком. Но по какой-то долбаной причине, которую не понимаю, я стал ее малышом. Может быть, однажды, когда со мной будут обращаться так, как будто я что-то значу, это не будет так чертовски ранить, но надеюсь, что нет. Надеюсь, что это будет потрошить меня каждый раз, всегда, как напоминание о том, что эта девушка – гребаное чудо.

– Да, – шепчу я, прочищая горло и опускаясь на колени рядом с ней.

Рейн застенчиво улыбается мне, занимаясь моей раной, слегка подскакивая от мелящих, скрежещущих, грохочущих звуков, приближающихся снаружи. Я засовываю кефлекс в рот и глотаю, не сводя с нее глаз.

– Почему ты так на меня смотришь? – спрашивает она, глядя на меня из-под длинных темных ресниц.

– Потому что я чертовски люблю тебя.

Улыбка на ее лице озаряет темную комнату. Это самая милая вещь, которую я когда-либо видел, и я внезапно не могу дождаться того, что приближается сюда, чтобы убить и превратить его зубы в драгоценности для нее.

Особенно когда очередной удар заставляет ее ахнуть и прикрыть эту прекрасную улыбку обеими руками.

Мы вновь поворачиваемся к окну, когда огни освещают шоссе. Перевернутая «королла» справа от подъездной дорожки начинает накреняться и двигаться, царапая асфальт, когда Рейн поднимает на меня глаза.

– Слушай меня, – обхватываю ее лицо руками, привлекая внимание и внушая, – всадники не настоящие. Ты меня слышишь? Что бы это ни было, за всем этим стоят люди. Люди, которые, черт возьми, умрут, если попытаются тронуть хоть один волосок на твоей голове.

Рейн кивает, когда раскачивающийся седан в конце подъездной дорожки перекатывается на бок и сносит ее почтовый ящик. Мы оба одновременно поворачиваемся, наблюдая, как источник движущей силы появляется в поле зрения.

– Это не…

– Бульдозер! Рейн пулей срывается с места.

Я хватаю фонарик и бегу за ней, но к тому времени, как я спускаюсь вниз, входная дверь уже широко открыта.

– Черт возьми! Рейн, стой!

Я не успеваю догнать ее, пока она не оказывается почти в конце подъездной дорожки. Сумасшедшая подпрыгивает и размахивает руками. Бульдозер замедляет ход, в то время, как я бросаюсь вперед, толкаю ее за спину и хватаюсь за револьвер под рубашкой.

– Ну, черт, засекли! – слышится громкий голос из кабины машины, работающей на холостом ходу.

Я свечу в его сторону фонариком и вижу Квинтона и Ламара – братьев из магазина «Бакс Хардвеа», прикрывающих глаза от света.

Я опускаю фонарь, но держу руку на пушке.

– Ты починил его! – кричит Рейн, подпрыгивая у меня за спиной.

– Я говорил вам, что нам не нужно волноваться о проколотых шинах! – кричит Ламар, перекрывая рычание двигателя.

– Наконец-то эта чертова штука заработала, – добавляет Квинтон, – как нельзя кстати – деревенщинам в городе окончательно снесло крышу.

– Мы убираемся отсюда к чертовой матери, – добавляет Ламар. – Вы с нами?

– Да! – кричит Рейн, выглядывая из-за моей руки.

Квинтон салютует ей, и я не знаю, хочу ли снести ему голову за то, что он так смотрит на нее или похлопать по спине за то, что он делает ее такой чертовски счастливой.

Лично мне плевать, останемся мы или уйдем. Пока Рейн со мной, мы могли бы жить в дупле дерева, черт возьми, мне все равно. Припасы, укрытие, самооборона – теперь это просто глазурь на ванильном торте.

– Мы будем сразу за вами. – Я убираю пистолет в кобуру и киваю ребятам.