– Рейн…

Она накрывает лицо ладонями, и я знаю, что в любую минуту начнется раскачивание и выдергивание волос.

Вот дерьмо.

– Эй, – я кладу руку на ее оголенное плечо, но она отстраняется от меня, – скажи мне, в чем дело.

Она крутит головой, слишком сильно.

– Ничего, – лжет она, заставляя себя встретиться со мной взглядом. – Я просто... Мне очень жаль твою сестру, – печаль в ее голосе искренняя, но, когда она зевает, это чертовски фальшиво. – Я так устала. Пожалуй, пойду спать, ладно? – Рейн даже не дожидается моего ответа, а практически выбегает из комнаты.

Какого хрена?

Я слышу, как в коридоре хлопает дверь, но не кричу. По крайней мере, пока нет. Уверен, она слишком занята вытряхиванием маленькой белой таблетки из оранжевой бутылочки.

Пофиг. Я не собираюсь преследовать эту сумасшедшую задницу. Буду сидеть прямо здесь, наслаждаться огнем, выпью всю водку и вырублюсь нахуй.

Я делаю большой глоток из ледяной бутылки и слышу звуки музыки, доносящиеся из коридора.

Ну и что? Может быть, она засыпает, слушая музыку.

Затем я узнаю песню – «Stressed Out» группы «Двадцать один пилот».

«Двадцать один пилот».

Она в его комнате, слушает его музыку, одета в его одежду, как будто она все еще принадлежит ему. Но она не принадлежит, и ей давно пора это понять.

Подпитываемый тремя, четырьмя или шестью рюмками водки и непредсказуемым поведением Рейн, которое, очевидно, заразительно, я встаю и топаю по темному коридору, в котором она исчезла, злясь, что мои босые ноги не создают никакого грохота на потертом ковре. Я хочу, чтобы она слышала мое приближение. Хочу, чтобы от моих шагов дрожали стены.

Это дерьмо закончится прямо сейчас.

Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к темноте. Я вижу три двери в коридоре – только одна закрыта. Подхожу прямо к ней и сильно толкаю. Дверь распахивается, и музыка становится громче. В самом центре голого матраса сидит Рейн. Ее ноги скрещены. Она смотрит на светящийся mp3-плеер, который держит в руках и раскачивается из стороны в сторону.

– Вставай, – кричу я.

Рейн подскакивает. Ее лицо поворачивается ко мне, но она не двигается.

– Я сказал, вставай нахуй! – мой голос гремит в крошечной спальне этого «Как-его-там» придурка, но не пытаюсь сдержать его. Даже не думаю, что могу прямо сейчас.

Я в ярости оттого, что вижу девятилетнюю версию себя в ее потерянных глазах, и мне хочется вырвать это из нее. Я в бешенстве, что ей что-то причиняет боль, а она не позволяет мне избавить ее от этого. Но больше всего меня бесит, что не нашел девчонку достаточно быстро, чтобы остановить это.

Рейн вскакивает, встает рядом с кроватью со светящимся плейером в руках и смотрит на меня. Она не плачет, не убегает. И впервые с тех пор, как я увидел ее, ждет своего следующего приказа, как хороший маленький солдат.

– Мне нужно, чтобы ты сейчас же кое-что прояснила в своей хорошенькой маленькой головке, – я делаю два шага в ее направлении и указываю пальцем прямо ей в лицо: – ВСЕ БРОСАЮТ. Я не знаю, что происходит с твоей семьей, и, честно говоря, это не имеет значения, потому что люди преходящи. Все, кого ты любишь, все, кто причиняет тебе боль – все они уйдут, тем или иным путем. Они могут умереть, их могут посадить в тюрьму, или они могут просто выбросить тебя, как только узнают, какой ты неудачник, но они... БУДУТ... ПОКИДАТЬ... тебя, – я опускаю руку и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

Качая головой, подхожу к ней и продолжаю чуть менее угрожающим тоном.

– Наше дело – это посылать их нахуй и выживать. Вот и все, Рейн. Это наша единственная задача. Мне потребовалось двадцать два года, чтобы понять эту истину, и я хотел бы, чтобы у тебя тоже было двадцать два года, чтобы принять ее, но их нет. У тебя есть два гребаных дня. И мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки, потому что я не могу осуществить свой план без тебя, – эмоции вырвались наружу и начали душить меня; мой голос сорвался.

Рейн качает головой, когда начинает играть новая песня.

– Это неправда, – голос у нее тихий, но твердый, – потому что я не брошу тебя.

Певец умоляет спасти его мрачную, черную душу, но она бросает его (mp3-плейер) на кровать и зарывается лицом в мою мрачную, черную душу.

Малышка прижимается к моей обнаженной груди и заставляет чувствовать себя так, словно с меня заживо сняли кожу. Я всего лишь голое мясо в ее руках. Мои чешуя, мех, кожа – все было содрано. Прикосновение Рейн проникает сквозь каждый слой защиты, которая, как мне казалось, у меня была, достигая мест, которые никогда не видели дневного света. Ненавижу это чувство. Каждый мускул моего тела напрягается от боли, но я все равно прижимаю малышку к себе. Обхватив руками теплое, соблазнительное тело, провожу рукой вверх по ее спине и пропускаю влажные, короткие волосы через пальцы.

– О, я знаю, что ты меня бросишь, – рычу я, и оттягиваю ее голову назад. – Поэтому буду… использовать тебя сколько смогу.

Рейн встает на носочки в тот самый момент, когда я стремительно приближаюсь к ее приоткрытым губам, и наши рты сталкиваются, как два поезда при крушении. Наклоняю голову и погружаю язык в ее рот, не в силах насытиться. Я слишком крепко хватаю сучку за волосы, но не могу отпустить. Вместо этого просовываю другую руку под печальное подобие одежды и сжимаю ее полную, круглую попку. Мое сердце отбивает в груди, когда я проглатываю ее ответный стон.

Руки Рейн скользят вверх по моей спине и по груди, вокруг грудных мышц и обхватывают шею. Чувствую, как твердые, будто камешки, соски прижимаются ко мне. Стягиваю майку этого ублюдка через голову и бросаю на пол. Я едва вижу крошку в темноте, но мне это и не нужно. Мои руки изучают ее изгибы, пробегая по каждому квадратному дюйму тела, покрытого гусиной кожей. Она дрожит, пока я мну идеальные сиськи, и когда прерываю наш поцелуй, чтобы взять в рот один дерзкий, нуждающийся сосок, ее рука тянется ко мне.

Рейн обхватывает меня через шелковистую ткань спортивных шорт, которая и так уже была натянута и изо всех сил пыталась сдержать то, что малышка сделала со мной. Мой член в полной боевой готовности. Он набух и пульсирует в ее руке. Она мягко придерживает мою голову у своей груди. Ее прикосновение такое нежное. Оно вызывает еще одну волну эмоций, сдавливающую мое горло. Мне больно, когда она трогает меня. Она убивает меня.

И я позволяю ей делать это.

Рейн скользит рукой вверх и вниз по моей длине через тонкую ткань, пока я сосу и облизываю языком – ублажаю другой сосок. Ее кожа реагирует на каждый мой выдох. Возвращаюсь к ее губам, глажу руками полную задницу и дразню скользкие складочки. Малышка мурлычет так сладко, что каждый нерв в моем теле вибрирует, как гитарная струна.

Рейн просовывает пальцы за пояс шорт и опускает их ниже, осторожно высвобождая меня. Затем ее губы с той же осторожностью перемещаются от моего рта к подбородку, прокладывая дорожку из медленных поцелуев вниз по шее и груди. Она делает шаг назад и опускается все ниже. Все, что я могу делать, это стоять здесь и позволять ей кромсать меня. Линия ее поцелуев для меня, как след от скальпеля. Малышка срезает слой за слоем, раскрывая мою непривлекательную сердцевину и делает вид, что ей нравится то, что она видит.

Но ей не нравится. Никому никогда не нравилось и не понравится.

В ту секунду, когда она опускается на колени, как раз перед тем, как взять мой член в свой лживый ротик, я хватаю ее за волосы и оттягиваю голову назад, лицом к себе.

– Ты не должна этого делать, – сиплю я. И в этот раз потрясенно осознаю, что имею в виду именно это.

Я хочу быть внутри нее, но не так. Так постоянные клиентки баров стараются мне угодить. Туристки, студентки и пьяные разведенки. Они опускаются на колени и смотрят на меня, как порно звезды, пока отсасывают, чуть ли, не умоляя влюбиться в них.

У них у всех патология. Это девушки недолюбленные или брошенные своими отцами.

У этой сучки тоже есть такие проблемы. И вот, она смотрит на меня своими большими глазами, полными отчаяния, собираясь засунуть мой член себе в рот, чтобы ублажить меня… также, как все они.