«Я видел его! Это все-таки был он! Пришел, несмотря на запрет! Что ты наделал, Элой? Не послушал меня и решил все испоганить?!»

Он почти добрался до начала очереди, но его снова оттеснили. Вжали в собственную картину «Сад святого Эмерия». Исмаэль создавал ее в момент сильнейшей депрессии, выразил всю глубину своих тревог и в итоге был размазан по ней толпой неблагодарных ублюдков.

– Прекратите! – Дельгадо не мог сделать ни шагу, не в силах был двигаться дальше. Он посмотрел вперед и, наконец, увидел причину хаоса.

Элой стоял в углу, скрестив руки, и безучастно смотрел на людей, а его полотна излучали свет. Возможно, не в прямом смысле, но казалось, что это было именно так. Три портрета, подобно прожекторам, светились изнутри. Они завораживали, прожигали насквозь душу, заставляя сердце биться в ускоренном ритме.

Черноволосая девушка на центральном холсте была прекрасна. Стройная и нежная, лишенная социальных масок – голая душа со шрамом на шее. Ее лицо было символом доброты и невинности, но взгляд олицетворял грусть. Карие глаза полные жалости и сострадания, как две Луны в момент затмения. Она словно сломленная Афродита, даже мученица. Колдунья. На шее белело ожерелье из крупного жемчуга. Это воздушное украшение было неуместным, словно женщину заставили надеть его против ее воли.

На правом полотне ребенок. Необыкновенно красивый мальчик лет семи со смуглой кожей и каштановыми волосами, но в отличие от девушки его образ ужасал. Взгляд, наполненный глубокой тьмой – антихрист во плоти, и свет, исходящий от него, был иным. Этому ребенку нельзя улыбаться. Улыбка его, все равно что смерть от страха, грозит сниться в кошмарах каждую ночь тем, кто посмеет взглянуть на нее. Одна из женщин в начале очереди упала в обморок, другая, глядя на картину, обливалась слезами и шептала молитвы. Мужчина с желтым блокнотом отвернулся к стене и закрыл лицо ладонями.

На третьем портрете был изображен зрелый мужчина. Суровое лицо, мудрый взгляд. Он вселял смелость в сердца тех, кто смотрел ему в глаза. Тонкие губы и небритый овал лица придавали образу небрежность, как и короткие седеющие волосы. Этот портрет был щитом от двух других и словно возвращал зрителя в нормальное состояние, напоминая, что не стоит бояться демонов картин. Портрет словно говорил: «Чудовища не смогут покинуть своих холстов. Не бойтесь их, боритесь со страхами, и вы не сойдете с ума».

Дельгадо был уничтожен. Мир рухнул. Все, что он делал до этого момента, и к чему стремился, показалось ему несерьезным, а собственные работы – глупой мазней на фоне истинного искусства и красоты. Он обернулся и посмотрел на свою картину позади себя.

«Какой позор! Все видят мой провал и смеются надо мной! Нужно немедленно снять и уничтожить эту ересь!»

Он потянул картинную раму на себя, и полотно, соскочив с крепежей, накрыло толпу заколдованных людей.

– Он выбран богом! Это чудо! Святой! – крики в толпе заставили Дельгадо зарыдать.

Придавленный собственным «шедевром», Исмаэль обливался слезами, иногда завывая, упиваясь жалостью к себе и проклиная день, когда такие как он решили стать художниками, изображающими пустую скорлупу несуществующих миров без света и живых душ.

«…гений. Титан! Кто бы мог подумать, что такой талант, невероятный чудописец мог столько лет жить в тени бездарностей, порочащих искусство? В былые времена его сожгли бы на костре, ведь магия – единственное объяснение тому, что произошло в Сиджесе три дня назад. Нет никого, кто посмел бы усомниться в его заслуге. Особое видение. Все равно, что мессия…»

Исмаэль сидел в кресле и читал одну из многочисленных рецензий своей выставки. Вот только говорилось в них не о нем. Ни слова в его адрес. Никакой реакции. Элой Кальво стал феноменом современности, а он всего лишь молодой человек с разбитым сердцем и мертвыми надеждами. Он всю жизнь мечтал, что когда-нибудь станет кем-то, докажет родителям и самому себе, что не зря пришел в этот мир, не просто занимает место в их сердцах. Но о чем ему мечтать сейчас? Ради чего жить? Его арт-студия третий день в осаде. Журналисты со всей страны желают пообщаться с Кальво и ищут его в надежде вновь увидеть чудеса, которые он создал. О Дельгадо упомянули лишь пару раз, как о владельце фирмы, в которой работает новый герой нашего времени.

«Абсурд. Так не бывает. Жизнь или сон? Но может сон и вот она жизнь? Я хочу проснуться! С криком вскочить с постели и понять, что еще четыре утра, канун главного события в моей жизни. Мне приснился кошмар, который тянется три дня. А может я и вправду сплю? Умер и не заметил. А вдруг я никогда и не жил. Чувствую себя именно так. Кажется, что ты, Исмаэль, сошел с рельс. Не противься этому. Сумасшествие – лишь очередная стадия существования. Тебе будет проще, окружающие не заметят и о тебе забудут. Со всей присущей им нежностью.

Я так хочу плакать и кричать, но больше не могу. Не выходит. Не выдавливается. Что я ему сделал? За что он так со мной?»

Исмаэль Дельгадо закрыл глаза, сжал подлокотники кресла и запел. Простой мотив знакомой многим колыбельной о сделке, что заключила цыганка с Луной, чтобы не быть одинокой, моля послать ей возлюбленного, от которого обещала подарить ночному светилу своего первенца.

Сначала тихонько, а затем во весь голос Исмаэль пел о том, как посланный Луной избранник женщины, смуглый цыган с оливковым взором, усомнился в ее верности после рождения у них белокожего сероглазого младенца. Убежденный в предательстве любимой, мужчина смертельно ранил ее ножом, а ребенка отнес на вершину горы, где Луна забрала его, ночами укачивая в своей колыбели, становясь полной, если ребенок счастлив. «Сын Луны» – баллада о грусти, любви и разочаровании, как кинжал кромсала сердце Дельгадо. Он встал и подошел к окну. Луна была неполной, а город спал. Четыре пятнадцать утра. Самое время.

– Я рисовал тебя. Каждую ночь грезил тобой, мой Сиджес. Когда ты спал, я охранял твой сон. Блуждал и находил себя в каждом окне. Я творил добро, ты помнишь? Воображал, что мне за это воздастся. Зря. Не воздалось. Обернулось против.

Монолог, произнесенный вслух, и гримаса отчаяния на лице Исмаэля были словно завершением долгой ночи.

Есть люди, способные на определенные шаги. Их смелости остается позавидовать, а глупости посочувствовать. Дельгадо страшно хотелось испытать себя. Что он и сделал спустя несколько минут, встав на стул с петлей на шее. На столе зазвонил телефон. Кто бы это мог быть в такой час? Какая разница теперь. Пускай звонит. Зайдя так далеко, разве мог он сделать шаг назад? А отступив, стал бы уважать себя? Конечно нет, он слишком предсказуем. А в снах, вроде этого, ошибок не прощают.

«Боже, как же я боюсь. Боюсь, что все-таки это не сон. Боюсь смерти. Вот сейчас… Как в холодную воду! Давай, решайся, Исмаэль!»

Он сделал выбор, когда в дверь постучали. Всегда ведь есть выбор. Тот или иной.

Глава IV

Их первое расставание положило начало дурной традиции: обвинениям, приправленным шумом и бранью. В тот период Гальярдо особенно ненавидел Айелет за дерзость и высокомерие. Бессовестная и безразличная! Она даже не пыталась проявить и капли уважения к своему влиятельному спутнику. Несомненно, старалась одурачить, и Луис это понимал. Понимал, как сильно его влечет к ней, представлял возможности, что сулила бы ее благосклонность, но не смел надеяться на взаимность. «Сделка» была единственным звеном в их отношениях, а страсть заменил азарт, который заставлял огонь их стремлений выходить за рамки дозволенного.

Айелет любила себя. Наслаждалась образом убежденной снежной королевы и подчеркивала его колючей красотой. Эта женщина никогда не лезла за словом в карман, получая от жизни все. Судьба наказала ее, но наказание стало изощренным подарком, щитом, сделавшим сильней. Он огородил ее от внешнего мира, и даже всесильный Гальярдо так и не сумел сквозь него пробиться. Казалось, что многие людские качества, вроде нежности, скромности и даже хорошего воспитания, были Айелет попросту неведомы. Луис не пугал ее, а забавлял. Смешной богач, охотник за капризами, подкупленный бесценной реликвией, ожидающей его в конце пути. Этот план казался ей безупречным. По крайней мере, она не видела причин думать иначе. Наличие столь значимой марионетки пьянило красавицу. Она питала иллюзии, но Луис разубеждать ее не спешил.