— Кот, а кот… — позвал шепотом.

— Ммм?

— А называть-то тебя… как?

— Котом, — сказал зверь сухо.

— И… что же мне теперь делать?.. — спросил Гастон даже не у кота, а у всего вокруг — маленького костра, закопченых камней очага, щелястых стен и деревянных вил в углу. — Я ведь нигде не был толком. Ну, в город пойду, в слуги попрошусь — а кому там нужен еще один крестьянин? Слуга из меня… какой слуга из меня, неуклюжего. Братья всегда говорили — руки не оттуда растут. А, все равно деваться некуда. Пойду завтра в город, может, кто возьмет… Уехать бы. А то встречу своих на рынке, хоть сквозь землю проваливайся. Слушай, кот… — встрепенулся он, — а может, вам в холмах слуга пригодится? С железом работать.

— Нет, — сказал кот. — Ничего хорошего от того не выйдет. А то вернешься, а здесь сто лет прошло, и даже имени твоего не помнят.

— Неплохо бы!.. — заметил Гастон с надеждой. Но зверь промолчал, и парень сник.

— Хоть расскажи немного про ваши холмы… — попросил он шепотом.

Ответа уж и не ждал, но кот все же отозвался.

— Под холмами только начинается дорога, — сказал он приглушенно, словно боясь, что кто-то услышит. — Проходит сквозь них и ведет в земли, навсегда отгороженные от человечьих. Там можно договориться с деревом, оно вырастит тебе дом, и будет радостно встречать после дальней дороги… Там Госпожи и Господа своих земель расплачиваются живой удачей вместо мертвых денег, и если ты угодил им — любое дело будет гореть у тебя в руках. Там нельзя заблудиться своему и нельзя пройти чужаку.

Он осекся.

— А если — не угодил? — спросил парень.

— Тогда, — сказал кот, — однажды можно проснуться в чужой земле, зная, что много лет не будет дороги назад.

Поежившись, Гастон подумал, что уж лучше господин барон — от него хоть известно, каких неприятностей ждать. А милостей лишних от барона не ждали вовсе: лучшей милостью было не слышать про господина барона подольше.

— Навсегда отгороженные от человечьих… — повторил он. — Значит, ваши сюда и не приходят больше? Только… как ты?

Кот приоткрыл было рот. Задумался.

— Редко, — сказал наконец. — Те, кто приходит с поручениями. Ненадолго. Те, кто не угодил господам земель. И… те, кто бежал, спасаясь от их гнева. К счастью, таких мало.

К чьему счастью, Гастон решил не переспрашивать.

Новое утро накрыло землю густым туманом, проникшим даже в хибару. Проснувшись, Гастон осознал за спиной теплый клубок, в ногах — лужу, под боком — сырой холод. С крыши капало, охапка старого сена, служившая постелью, отсырела насквозь. Стуча зубами, он влез в ботинки и попрыгал на месте, чтобы немного согреться.

Сидеть больше нельзя: слезы вылились, еда кончилась, осень набирает силу.

— Кот, а кот… — нерешительно позвал он зверя, который теперь сидел на перевернутой старой корзине и усердно мылся. — Мне бы в город надо подаваться… Может, ты поколдуешь, чтобы для меня хорошее место нашлось?

Кошачья морда изобразила такое презрение — господин барон бы, наверное, позавидовал.

— Если тебе дать меч из лучшей стали, ты им, небось, начнешь гвозди забивать.

Гастон растерялся.

— Это почему?

-…А щит вместо калитки повесишь, — продолжал зверь с наслаждением. — А шлемом будешь воду черпать, как ведром.

— Да почему?

— Потому, что я могу сделать так, что у тебя будет новый дом, лучше прежнего. Чтобы ты стал богат, спал на теплой перине, а не прошлогоднем сене. А ты! Просишь поколдовать на работу! Чтоб тебя взяли плести корзины или коней в трактире обихаживать! Тьфу! — Хвост злобно хлестнул пушистый бок. — Ну как есть полудурок. Может, тебе еще мышь поймать?

— Лучше зайца! — обиделся, наконец, Гастон. — Нашелся умник, обсмеивать. Откуда мне знать, что ты можешь, усатый-хвостатый? Если только говорить — давай я тебя на ярмарке буду показывать? Года не пройдет, богатым стану!

Кот разом стал вдвое больше — так вздыбилась у него шерсть. Звук раздался, подобный шкворчанию масла на перекаленой сковороде. Слов уже не понадобилось.

— Да понял я, понял.

— Я — сказал кот медленно и весомо, — умею — думать. Этому тебя точно не учили. Я знаю о людях больше, чем ты до старости узнаешь. Любое колдовство начинается здесь и только здесь!

И кот совсем человечьим жестом постучал себя лапой по лбу.

-…И этого достаточно, чтобы сделать тебя богатым человеком. Если ты, конечно, хочешь стать богатым, а не чистить годами чужих лошадей в чужой конюшне.

Что такое батрачить на чужих людей, Гастон понаслышке, но знал. Отцовы работники неплохо ели и спали в тепле, но вечерами жаловались на жизнь, а порой рассказывали, каково им приходилось раньше, у других хозяев. Кому-то везло больше — бойкие и ловкие становились слугами у богатеев и даже у благородных. Но везде будет только жизнь хозяйской милостью, годы в чужих домах и ужин, который дает чужая рука…

А ведь Гастон даже не из бойких и ловких.

— Я не хочу быть батраком, — сказал он, наконец. — Но что ты можешь сделать? И… что придется делать мне?

— Слушать меня. — Глаза кота горели. — Исполнять, что я скажу.

— Грабить и убивать не буду! — поспешно сказал парень.

— А рискнуть собой ты готов?

Кот так буравил его взглядом, что Гастон побоялся сознаться в трусости.

-А надо?..

— Там видно будет, — сощурился зверь.

— Ну… это… — Парню было страшно, кто знает, чего ждать от чужака в звериной шкуре. Но чем больше он думал, сколько лет трудов ради своего угла ему предстоит, тем больше понимал — не дожить до собственного дома он боится куда больше, чем хитростей говорящего кота. — Я согласен тебя слушаться, но непотребств никаких творить не хочу.

Тихое «пфе» было ответом.

— Договорились. Теперь вот как. Сегодня ночью ты вернешься к дому и украдешь…

— Не буду я воровать!

-…Свои новые сапоги и свою праздничную шляпу с пером. Это не воровство, это восстановление справедливости. Сапоги и шляпа нужны мне.

— Но зачем?

— Потом ты все увидишь… Да, и еще. Захвати пустой мешок.

*

Господину графу не везло на охоте, и господин граф был зол. Это быстро ощутили на себе слуги, и теперь они ходили бесшумно, шепотом пересказывая друг другу историю господского невезения. Сперва охоту испортила мерзкая погода, в следующий раз словно нечистая сила распугала всю красную дичь, оставив охотникам самых старых оленей и самых тощих птиц, а на последнем выезде у графа лопнула подпруга, отчего конюх едва не лишился головы.