– Кстати, а кто сейчас стоит во главе страны?

– Не твое собачье дело, – тут же нашелся он. Я не обиделся и даже отдал ему один из своих бутербродов, которые баба Тася дала мне с собой.

– Что же делать, – сказал я, все еще размышляя про деньги.

– А делать нечего, – глубокомысленно поддержал меня Толик.

Надо пить. Я похлопал своего веселого дружка по плечу и помчался по направлению к дому Бори. Алкоголь еще нигде не продавался, но я знал, что Димка торгует им с рук по завышенной цене в своем самодельном кинозале, а иногда и по ночам, особенно отчаявшимся пьянчугам.

Дашка от них съехала, она ушла после девятого класса в техникум в Василевске, и по его окончанию собиралась там и остаться, потому что не хотела работать на заводе, как ее родители и брат. Она по-прежнему писала стихи, но ее ожидала работа бухгалтера. А вот Димка все еще оставался на заводе и жил вместе с семьей, он, в отличие от других детей Синюгиных, никак не изменился.

Дверь мне открыл Ванечка. При виде меня его глаза потемнели, он весь напружинился и выставил руки ребрами ладоней ко мне. Он больше не ходил в бассейн, теперь Ванька занимался карате.

– Мама! – заорал он во все горло, – Он опять пришел, я сейчас его выгоню!

– Я расчесываюсь, Ваня! – послышался хриплый голос Софьи Петровны из ванной комнаты. Отчего-то Ванечка считал меня своим злейшим врагом. Дрался он больно, и уже близился час, когда он мог бы меня перебороть, несмотря на разницу в возрасте. Хорошо, что старшие Синюгины не поддерживали его в ярости, они были даже иногда мне рады, одним ребенком больше, одним меньше в доме, за своими делами они этого даже не замечали.

Мимо меня прошел Боря с зубной щеткой в руках, вовсе не удивленный моим появлением. Он на ходу схватил Ваню и закинул его на диван в комнате родителей.

– Привет, я сейчас быстро, с Сабиной сегодня Наташа погуляла уже.

– У меня есть классная тема, скоро увидишь.

Боря попытался войти в ванную, но был выгнан оттуда с таким же маминым возгласом, только вместо Вани стал Борька. Он пожал плечами и пошел чистить зубы у раковины на кухне.

Я проник в комнату к Боре и Димке. Он завязывал галстук, стоя перед зеркалом.

– Привет, пиво продай мне.

– Ничего я вам не дам, лоботрясам недоделанным. Отстань.

Я достал деньги и протянул ему. Димка действительно никогда просто так не угощал нас пивом, хотя и в первый раз мы попробовали его благодаря нему, когда попросили купить его за наши средства в магазине, где не продавали несовершеннолетним. Он посмотрел на мою протянутую ладошку с деньгами, секунду поколебался, а потом полез под кровать, откуда выудил двухлитровую баклашку.

– Хорошей экскурсии в столицу, малолетка.

Из-за двери показалась голова Наташи с двумя тоненькими косичками.

– Станете, как папа, скоро, – прошептала она и с укором покачала головой. Их отец, Федор Алексеевич, действительно сдавал в последний год и все чаще уходил в запои на целые выходные, но пока что удачно выплывал из них в рабочие будни.

Пока Боря одевался, я провалялся у него на кровати, стараясь никому не мешаться в утренней панике, творившейся в их доме, пока Синюгины собирались на работу и в школу.

По пути к школьному автобусу Боря все тараторил:

– Когда я посмотрел сегодня с утра в окно, знаешь, что я увидел? Черную кошку! Она типа не перебегала мне дорогу, потому что я же стоял на балконе, но она же была там, и как бы считай, что всему дому переходила дорогу, ведь она шляется около него. Думаешь, это может быть связано с тем, что Зеленуха нас прокляла?

– Она нас не проклинала, она вообще даже не пыталась.

– А ты приколись, да, если она на нас разозлилась, и как бы месть сегодня будет, и наш автобус попадет в аварию, и вот из-за нас не только мы погибнем, но и вообще наш класс и даже параллельный.

– Тогда это будет не из-за нас, а из-за бабки Зеленухи, потому что все-таки, согласись, неравноправная месть.

– А если вообще вся Третьяковка обвалится? Типа там стены старые или проводка перегорит. И тогда не только класс, еще и люди в галерее, и даже картины в придачу.

– Ага, и все из-за того, что мы открыли дверь чужого сарая.

– Не, ты не преуменьшай. По сути, да, мы ничего не сделали, как ты и говоришь, просто забрались на чужой участок и заглянули внутрь. Но важны же намерения, что у нас типа было в душе тогда, а было там все хреново.

– За намерения не сажают. Только за неудачные попытки, а это никто не докажет.

Пиво мы решили оставить на обратный путь. У автобуса уже толпились школьники, и я сразу различил Надю Ларионову. Она была выше большинства девочек и ходила в ярко-красной куртке цвета пионерского галстука. Не только ее одежда, но и будто бы природные данные призывали остановить на ней взгляд. Ее губы тронул блеск перламутровой помады, и то ли раньше она никогда не красилась, то ли я обратил внимание на это впервые, а я ведь долгие годы рассматривал ее при любой возможности. Когда нас начали запускать в автобус, я ловко протиснулся за ее спину и занял место за ней.

– Хочешь, я с ней заговорю? Или с подруженцией ее, Бабицкой Олесей, так ее вроде зовут?

– Ага, и чего ты им скажешь?

– Да сейчас разберусь, – Боря уже встал со своего места, чтобы их окликнуть, но я одёрнул его.

– Не смей.

За это время я несколько раз говорил с Надей, но все наши слова были ни о чем. Какой урок у вас сейчас? Тебе говорили, что у тебя странные родинки? Передай всему классу, что математичка заболела. Возьми ключ от раздевалки. Сегодня на концерте выступаешь? Я буду читать стих.

У Нади была компания из девочек, не слишком замкнутая, периодически к ним примыкал кто-то еще, иногда они даже общались с мальчиками. Я бы мог попробовать влиться, но я учился в параллельном классе и все как-то не находилось случая. Тем более, если быть до конца честным перед собой, отчасти мне нравилось наблюдать за ней со стороны, хотя, конечно, и хотелось стать ближе. Недавно я вычислил, что она поссорилась со своей компанией, целый день ходила одна обиженная по школе, это был неплохой шанс. На следующее утро Олеся Бабицкая отбилась от стаи девчонок и приняла сторону Нади, и с тех пор они ходили вместе. Олеся была тихая-тихая, на ее фоне Надя сверкала, как звездочка.

Боря вечно был голодный, ни денег, ни бутербродов ему не положили с собой, поэтому первым же делом мы разделили мою еду, собранную бабой Тасей. Потом долго пялились в окно, смотря на жизнь за пределами Зарницкого. В основном там мелькали бесконечные уже зеленые поля, линии проводов и блеклое серое небо. Иногда мимо пробегали леса и маленькие деревни. Мне было странно видеть особенно их, как там люди занимались своими повседневными делами, копались в огороде, шли на работу, сидели на остановке, в то время как мы вырвались из своего обычного жизненного уклада. Все мы должны были заниматься в школе, я наизусть мог пересказать расписание сегодняшнего дня, но мы катились всем автобусом в Москву. Может быть, со стороны мы и выглядели обычно, дети, ездящие по экскурсиям, не казались новинкой, но для нас это было приключением даже несмотря на то, что несколько месяцев назад на этом же автобусе мы всем классом ездили в театр в Василевске.

Когда мы подъезжали к Москве, Боря увлекся разговором о чемпионате по хоккею с Бубковым за соседним креслом, и я положил голову на переднее сиденье, чтобы прислушаться к Наде и Олесе.

– Она пишет, что у нее с ее мужиком пока нет телефона там,– говорила Надя, голос у нее был взвинченный, похожие интонации часто появлялись у Бори.

– Сука тупая, – ответила ей Олеся грубее, чем я ожидал от нее.

– Неужели во всей Феодосии не найдется ни единого телефона? Может, ее мужик – нищеброд, окей, но у него должны же быть знакомые, или до моей мамы он маялся один-одинешенек во всем белом свете? Бедняга какой, так жалко, что сейчас расплачусь.

И она действительно расплакалась, только немного позже. Тогда Боря стукнул меня по плечу, чтобы поделиться новостью, что кого-то укачало в автобусе, и я не смог услышать продолжение разговора. Надя меня взволновала, она сама была для меня тайной, но вот теперь у нее появился еще один болезненный секрет, который мне хотелось раскрыть.