Вскоре мой старый приятель решил с семьей переехать на постоянное место жительства в одну из бывших союзных республик. Я достал из заначки все свои накопления и выкупил у него оборудование для зала, того самого, в котором работал, перехватил аренду и сам стал владельцем клуба. Потом, спустя год, открыл еще один. Следом – еще. И еще. Сейчас у меня их четыре. Один из них ориентирован на обеспеченных дамочек в возрасте, которые хотят сбросить вес и привлечь внимание мужчин или вернуть интерес мужа, в другой ходят матери с детьми, которых интересуют программы семейного фитнеса и детская аэробика, в третий – опытные бодибилдеры, серьезные спортсмены, в четвертый – мастера единоборств и совсем молодые пацаны, которые сделали первый в своей жизни правильный выбор и приобщились к спорту.
Так я перестал быть нищим.
И, конечно, я по-прежнему без устали трудился над собой. Никто бы уже не назвал меня калекой. Я почему-то хорошо запомнил, как задремал в общественном транспорте, и проснулся от тычка клюкой и брюзжания: "А ну, уступи старой место! Рассядутся! Да на тебе ж пахать можно!". И то верно, уже около полугода у меня не было припадков эпилепсии, она не давала о себе знать уже достаточно продолжительное время, и остались только выматывающие головные боли, судороги, совсем редко – обмороки, но я не обращал на это внимания. После каждого приступа головной боли я проводил в два раза больше времени на тренировке, занимался так усердно, что крошилась зубная эмаль, когда я сжимал челюсть от напряжения, подгоняемый перспективой возможного паралича. Кстати, мне его никто из докторов не пророчил, но я все равно боялся. Больше всего на свете боялся сдохнуть в одиночестве, в собственных экскрементах.
Ну и, конечно, я боялся снова стать когда-либо предметом насмешек. Если бы можно было купить лекарство, стирающее память, я бы купил, не раздумывая.
Мое стремление измениться толкало меня на странные подчас поступки.
У меня в определенный момент сформировалась навязчивая идея купить себе другие документы. Причем, не сменить имя через паспортный стол, а именно приобрести новые, полный комплект. Просто сменив имя, я все равно остался бы собой. Я хотел стать совершенно другим, не хотел иметь никакого отношения к себе прежнему. В моей памяти Антон Калугин навсегда остался изгоем и слабаком, а после контуженным и выброшенным на помойку ветераном боевых действий. Собирая себя заново, я уже представлял себе, что я другой человек, осознавал себя иной личностью. Антон не вписывался в мою новую жизнь, он был лишним.
Сейчас можно купить любые документы, были бы деньги. Я купил и паспорт, и водительское удостоверение (в армии я отучился на права), и еще кое-что необходимое.
Я не вполне сам понял, зачем мне это, но не особенно и раздумывал, честно сказать. Я же не делал ничего противозаконного, кроме того, что в разных ситуациях был то одним человеком, то другим. В зависимости от того, мог ли человек, с которым я имею дело, опознать меня как Антона. Когда в моем окружении не осталось никого, кто мог лично знать Калугина, я стал постоянно представляться Кириллом, и всегда носил с собой документы на это имя и, конечно же, на другую фамилию. Но я не уничтожил свои подлинные документы. Я не мог поступить с этим человеком так, как поступило с ним государство – просто выбросить его. Нет, не мог. Я многим был ему обязан. Может быть, я даже испытывал что-то вроде симпатии. Хотя нет. Жалость, вероятнее всего.
Возраст я не решился менять слишком сильно, прибавил всего пять лет. Впрочем, я и выглядел значительно старше. Война, контузия и инвалидность никого еще не омолодили, знаете ли.
Сегодня меня зовут Кирилл Антонов, и мне тридцать восемь лет. Я, как и следовало ожидать, не обзавелся семьей или друзьями, у Антона и Кирилла в этом много общего. Ни у того, ни у другого никогда не было друзей, приятелей, близких – никого.
Через некоторое время, когда мое финансовое положение стало стабильным, я купил квартиру – на имя Кирилла, разумеется. Отличную, просторную квартиру, пахнущую свежей отделкой. Две комнаты в башне из светлого кирпича, в престижном районе, с паркингом на пятьдесят машиномест и современной детской площадкой.
Да только вот заставить жить себя там не смог. Это парадоксально, но факт. Я так долго мечтал вырваться из прогнившей сталинской двухэтажки, пропахшей ветхостью, мерзостью и убожеством, но моя новая квартира и вся местная солнечная мирная атмосфера причиняла мне неимоверный дискомфорт.
С первого взгляда я возненавидел своих новых соседей: сытых, улыбчивых, приветливых. Благополучные семьи. Разбалованные, крикливые, наглые, откормленные дети. Их неработающие матери с дизайнерскими сумками и одинаковыми лицами, обколотыми ботоксом. Безмятежность. Стабильность. Семейные ценности. Даже если мне и был понятен смысл этих слов, я никогда не мог испытать ничего подобного, и пребывание в подобной среде вызывало у меня почти физическую боль.
Я привык к мрачной эстетике своей квартиры на втором этаже дома под снос. Поэтому вернулся обратно, а квартиру сдал милой парочке: очкастому «тренеру личностного роста» и его жене-бездельнице, вот кто придется ко двору там, так это они. В своем логове прибрался по мелочи, поменял электропроводку, чтобы не случилось неприятностей, выкинул старую мебель, включая истлевший топчан, купил взамен минимум самого необходимого, кое-как обставил комнату и на этом посчитал закрытым квартирно-бытовой вопрос. Наверное, мое нынешнее жилище смотрелось очень аскетично со своей скудной обстановкой. У меня не было даже телевизора – на кой черт он мне. Ноутбук купил, чтобы читать новости и смотреть видео на ютубе. Долго, правда, я смотреть в экран не мог – глаза теряли фокус и начиналась мигрень. Ну, все какой-никакой досуг, да? Я мог купить все, что нужно, но не считал нужным. Обходился даже без кровати. зато приобрел комфортный ортопедический матрас (спина давала о себе знать) и просто уложил его на пол. У меня не было желания создавать какую-либо видимость уюта, для чего? Будто бы человеку нужно больше, чем подстилка, где спать. Я со своей бытовой неприспособленностью не мог сообразить, как ни напрягал мозги, что вообще нужно для нормальной жизни. Но меня это не особенно и беспокоило. Набрал в супермаркете еды, которая не должна была скоро испортиться: не глядя накидал в тележку какие-то макароны и печенье, бутылки с водой, банки консервированных томатов и чего-то там еще. Забил багажник продуктами до упора и в два приема втащил их наверх. На людях можно теперь вовсе не показываться, а еще я могу считать, что у меня нормальный дом.
…Контактов с женщинами я, естественно, не имел и не планировал иметь.
Но все равно эти паскуды умудрялись портить мне жизнь. Заложено это в их гнилой природе, видимо.
Вспомнить хотя бы первую женщину, которую я лишил жизни. Ей было лет пятьдесят или даже больше, она выглядела как загримированный мертвец. Судя по всему, была одинокой и очень охочей до мужиков. Она занималась в моем первом тренажерном зале, когда я уже стал его полноправным владельцем, но еще не нанял нужное количество персонала и сам работал и тренером, и администратором, и уборщиком.
Хотя, как – занималась? Она приходила, втиснув вялые ягодицы в неприлично обтягивающие штаны, всегда причесанная и накрашенная, как в театр, в безвкусных крупных украшениях, а от ее приторных духов меня неизменно тянуло блевать, но я не делал ей замечаний. Стеснялся, да и никто из посетителей не жаловался особо.
Я игнорировал ее до тех пор, пока она не начала вести себя странно. Она активно оказывала мне знаки внимания, то как приклеенная торчала перед стойкой ресепшна, болтая глупости, а то и вовсе стучалась ко мне в тренерскую, если я запирался там дольше чем на десять минут.
Однажды, она решила-таки пойти ва-банк и задержалась в тренажерном зале до самого закрытия. Висела на всех тренажерах по очереди, пока не ушел последний посетитель.
Не вдаваясь в подробности, скажу, что она прямым текстом предложила мне провести часок вдвоем. Прямо там. Или у нее. Или у меня. Как мне больше нравится. Как вы понимаете, я не мог и не хотел переступать через себя. Нечистоплотный мужчина повел бы себя на моем месте иначе и получил бы от нее весь набор сексуальных услуг, а я отказался, и при этом, наверное, мое лицо непроизвольно стало брезгливым, потому что она неимоверно оскорбилась. Обидно засмеялась, назвала меня гомосексуалистом и импотентом, засобиралась уходить.
