, а написал бы от скуки книгу и отправил ее в издательство, и мне пришел бы ответ: слишком неправдоподобно, уберите половину трупов и добавьте по возможности любовную линию. Впрочем, любовная линия тоже присутствовала, из-за этого я и оказался тут.

Клинический психолог и судебный психиатр очень хотят услышать о моем тяжелом детстве, настойчиво расспрашивают о возможных психотравмах, полученных в ранние годы. Видел ли я, как мои родители занимаются сексом? Нет? Может быть, я жил напротив женской бани и бегал туда подсматривать? Нет? Тогда, должно быть, меня сманил на улице игрушками и сладостями педофил? Снова нет? Играл ли я в детстве только с девочками, преимущественно в куклы? Тоже нет? Возможно, я хотя бы вешал собак или отрывал крылья у мух? Хм, странно.

Вообще, конечно, мне было что рассказать. Хотя я не особенно понимаю, как это, по их мнению, связано с нынешним положением дел, ну да ладно.

Я закрываю глаза и возвращаюсь мыслями в свое детство.

Своего отца я никогда не видел, ни в живую, ни на фотографиях, у нас почему-то не было ни одного снимка дома. Мать никогда о нем не говорила, а когда я подрос и начал задавать вопросы, ответила резко и зло, что отец был очень плохим человеком, и на этом разговор был бесповоротно окончен, большего мне от нее добиться не удалось. Я уже был достаточно взрослым и подумал тогда, что он, наверное, бросил нас, ушел к другой женщине, и поэтому мама на него озлоблена. Поэтому расспрашивать не стал: маму я очень любил. Она была ласковой и красивой женщиной, медсестрой в онкологической больнице. К ней тепло относились и коллеги, и пациенты, я часто бывал у нее на работе, забегал после школы, когда был совсем ребенком, ибо приглядывать за мной было некому. Доктора и пациенты часто болтали со мной, рассеяно интересовались успехами в учебе, угощали конфетами. Замуж во второй раз мама не вышла, хотя за ней пытались ухаживать, на моей памяти, несколько неплохих мужчин, она была со всеми вежлива и приветлива, но на свидания не ходила, после работы сразу шла домой, держа меня за руку. Это воспоминание живо до сих пор – ее рука, маленькая, крепкая, пахнущая дезинфекцией, и вкус подтаявшего шоколада во рту.

Из родственников был еще дед, но я не хочу особо о нем вспоминать, но раз это нужно, то почему бы и нет. Он ненавидел меня с раннего детства, избивал чем под руку придется по поводу и без такового, называл выродком и еще разными обидными словами, смысл у них всех был примерно одинаковый – безотцовщина. Еще периодически называл недоноском и аутистом (но это не совсем правда, в раннем возрасте мне ставили диагноз – аутизм, но он впоследствии не подтвердился).

Я родился недоношенным, с задержкой внутриутробного развития и гипотрофией. Мама поведала мне как-то (чего ради, кто ее знает, может, не с кем было поделиться, подруг у нее не было), какое потрясение она испытала, когда к ей показали новорожденного – желтого, скрюченного, уродливого, всего в синяках, со свернутыми ушами и деформированным черепом.

В первые месяцы жизни мне прооперировали мозговую грыжу, но в память о ней со мной на всю жизнь остались головные боли. Я вообще рос не самым здоровым ребенком. Дед не уставал повторять, что лучше было бы меня оставить на попечение государства или вовсе удавить, чтобы не мучился.

Лет до десяти я страдал лунатизмом и энурезом, был подвержен ночным кошмарам, кричал во сне, а проснувшись, бежал к маме в кровать, с оглушительным ревом и в мокрых штанах. Дед орал из своей комнаты, чтоб я сдох и дал ему спокойно спать.

Я видел ужасных чудовищ, порождения самого больного и воспаленного человеческого сознания, уродов с телами людей и козлиными головами, в моих снах меня душил когтистыми волосатыми лапами огромный черт, который материализовался в углу моей комнаты, под самым потолком.

Я видел Ад. Чертоги Сатаны, построенные из человеческих тел. У некоторых на костях еще есть плоть, у некоторых – уже практически нет, но все, все без исключения – еще живы. Я слышал нечеловеческие крики сотен, тысяч, десятков тысяч людей.

Я видел Дьявола, который объезжает свои владения, сидя на голом старике без глаз и без рук (надеюсь, такая участь постигла после смерти моего деда, там ему самое место, между нами говоря).

Видел сваренных заживо людей, плавающих в гигантском котле и глядящих на меня белыми, как куриные яйца, глазами.

Видел людей, разрубленных на части, но живых. Как их отрубленные руки гложут псы.

Однажды мне приснилось, что я умер. Будто я смотрю сверху на свой родной двор, на маму, возвращающуюся домой со смены в больнице. Я так хотел спуститься к ней, я пытался, но не мог. Не мог, потому что меня больше не было. Я парил так высоко, что подо мною остались линии электропередач. Я рыдал как сумасшедший, когда понял, что меня нет, и я никогда уже не смогу вернуться.

Через месяц или два после этого моего странного сна умерла мама. Словно это было дурное предзнаменование. Она не жаловалась на здоровье больше чем обычно, выглядела как всегда, а потом – кровоизлияние в мозг, инсульт и…все.

Мне тогда было двенадцать.

Похороны я плохо помню, урывками. Помню нетрезвых могильщиков, долбящих землю заступами. Дом, полный отвратительных пьяных людей. Они нажрались так, что спустя час уже пели песни. Я хотел, чтобы они все сдохли на месте, чтобы моя ненависть испепелила их дотла.

Я остался жить с дедом – а куда мне было деваться. После смерти мамы он начал пить еще чаще, и спивался так усердно, словно хотел установить первенство среди людей, сгоревших от выпивки в рекордно короткий срок. Напиваясь, он то хватался за ремень, то становился добреньким, плакал и пытался наладить со мной контакт. Это, кстати, было на тот момент еще более бесполезно, чем всегда: после смерти мамы я начал сильно заикаться, отдельные слова вовсе перестал выговаривать, а в день похорон просто лишился дара связной речи и дальше уже никак не мог заставить себя слепить воедино хотя бы пару слов. Дед утверждал, что я специально притворяюсь, чтобы свести его в гроб, и лупил меня ремнем каждый божий день, но заговорил я только после медикаментозной терапии, много позже, причем заикание так и не поборол.

Я никогда так и не понял этого человека. Свел в могилу свою жену, мою бабушку, которая непосильным трудом добывала средства к пропитанию, пока он пил и гулял. Ненавидел свою дочь, называл шалавой, которая нагуляла ублюдка и принесла его в отчий дом, ненавидел меня, своего единственного внука, называл недоноском и поздним выкидышем. Желал вслух смерти всем: мне, себе, соседям, незнакомым людям на улице. Говорил постоянно, что у него не сложилась судьба, вся его жизнь пошла под откос из-за баб. Охаживая меня ремнем, остервенело повторял, чтобы я не смел даже смотреть на женщин, потому что из-за "проклятых тварей" я стану таким, как он, и закончу так, как он.

Тем не менее, у него водились порнографические журналы и газеты, он постоянно их разглядывал и даже делал при этом некие гадкие вещи, про которые мне неприятно говорить. Однажды, когда, я думал, его нет дома, я пробрался к нему в комнату и стал листать эту макулатуру. За этим он меня и застал. Пойманный с поличным, я замер и приготовился к побоям, но дед повел себя странно: сказал, что я молодец, расту мужиком, не мужеложцем или больным извращенцем каким-нибудь, что парочку журналов я могу забрать себе, раз я уже вырос и проявляю здоровый интерес. Он был в подпитии. Поведал мне, для чего нужны подобные издания, что заниматься онанизмом не стыдно, и даже нужно для здоровья, но не дай бог он увидит меня с девушкой – убьет. Пугал, что вся моя жизнь будет перечеркнута, если буду таскаться с девками. Что они все заразные, и я тоже непременно заражусь неизлечимой болезнью. Что у меня сгниет и отвалится член. Что я стану дурачком (еще хуже, чем есть). Что меня кто-нибудь увидит с девчонкой и заставит на ней жениться, и жизнь моя на этом кончится. Вот как у него.