А через месяц эта помойная шлюха обратилась ко мне, как ни в чем не бывало, с требованием дать денег на чистку, не то я в обозримом будущем я стану счастливым отцом. Причем, я отчетливо помню, что у меня даже не наступило в тот раз эякуляции.
Знаете, я ведь анализировал после свои поступки. С чего все началось? С нее и началось.
Нет, я не тронул ее. Если бы тогда я поступил с ней так, как она того заслужила, то по глупости и неопытности тут же попался, вероятнее всего. Я дал ей денег, хоть мне в те годы и было сложно их достать, и больше мы не общались. Гнусные отродья еще долго хихикали при моем появлении, а если я приближался, демонстративно сторонились, словно я прокаженный.
Но именно ее, ту самую, я представлял себе в первые несколько раз, убивая женщин. Потом у меня появились другие мотивы, но забегать вперед я сейчас не буду.
Итак, едва достигнув возраста призыва, я ушел в армию. Я был одним из немногих, кто был рад этому. Да что там – я был счастлив, ибо на гражданке я не мог найти себе применения, не мог найти никакого места в жизни. У меня не было никого и ничего, ни хобби, ни работы, ни друзей, ни семьи. Своей единственной родственнице я, конечно, был глубоко благодарен, но я никогда ее не любил. Тут следует справедливости ради пояснить, что и она сама, и ее дети тоже никогда не пылали ко мне родственными чувствами. Просто это были добрые, сострадательные, порядочные люди, которым совесть не велела оставить меня в приюте.
Я отслужил срочником и продлил службу по контракту. Я боготворил армию, армейский порядок, дисциплину, тренировки, размеренность и предсказуемость своей жизни. Меня не смущали ни скудное довольствие, ни постоянный недосып, ни изнурительные физические нагрузки, ни бессмысленные приказы, ни холод в казарме, ни процветающее воровство и разруха в воинской части. Я расписал свою жизнь на много лет вперед, и в мои планы не входило возвращение на гражданку. Это была моя стихия, мое все. Мой самый веский и главный повод гордиться собой. Вы думаете, чтобы служить, нужно пройти психологические тесты и полное медицинское обследование? В некотором роде так и есть. Но к тому моменту я изрядно окреп, а собеседование с психологом, который подсунул мне вопросник из учебника, я прошел на высший балл.
Сейчас память все чаще подводит меня, но я отчетливо помню свою первую командировку в горячую точку. Я испугался тогда – прямо скажем, испугался – до дрожи, когда увидел прямо возле одного из домов убитого солдата. Его голова была откинута, в глазнице торчала палка, он гнил на солнце и уже наполовину разложился, под ним скопилась лужа, а неподалеку играли местные ребятишки и не обращали на труп никакого внимания, словно это гора ветоши. Из пятой командировки я вернулся, глядя на жизнь глазами человека, умеющего убивать.
А потом всему пришел конец. Моя жизнь внезапно оказалась разбитой в щепки. Мне было двадцать три, когда в ходе военных действия на Северном Кавказе я получил тяжелейшее осколочное ранение в голову и был демобилизован по состоянию здоровья.
Вторая чеченская война поставила крест на моей жизни, на моем любимом деле. Меня вышвырнули на гражданку, и все, что я получил – это мизерную пенсию за свою контузию.
Полуослепший, с гнойным свищом от плохо вычищенных осколков, с открывшейся эпилепсией и страшными головными болями, я жил на нищенскую подачку от государства, которому отдал свою молодость и свое здоровье. Я вернулся в аварийную сталинскую двухэтажку и месяцами лежал, не вставая, на том самом топчане, где, валясь в своей моче, испустил дух мой дед. (Дом должны были снести, но он стоит, кстати, по сей день. Хотя, теперь уж точно не снесут, будут экскурсии туда водить, наверное.)
У меня были навязчивые мысли покончить с собой. Я вообще не мог назвать ни одной причины, из-за которой следовало бы задержаться на этом свете. Я инвалид. Я нищий. У меня нет никого, кто бы сожалел в случае моей смерти. И на похороны некому даже было бы прийти, разве что тетка и ее многочисленные дети, может быть, не дали бы закопать меня за госсчет. Чтобы вам было понятнее, до какой степени я был одинок: я даже никогда не пользовался телефоном и не имел его вовсе. Мне некому и незачем было звонить. Выплат, положенных мне, хватало только на лекарства и оплату халупы, в которой я гнил заживо в заплесневевших простынях. Периодически сердобольная соседка, которая помнила меня ребенком, приносила мне в обернутых кухонным полотенцем кастрюлях и судочках каши или морковные котлеты, которые я жрал как голодный пес, руками, не прибегая к помощи столовых приборов. Она, кстати, давно уже умерла, но запах этой еды я помню до сих пор. Я рад, что она не узнала, каким я стал впоследствии, кого она кормила собственноручно приготовленной пищей.
Но, как вы уже догадались, я тогда так и не решился на суицид. Я справился и с этим. Едва я смог встать с постели, я обратился за помощью к своему бывшему тренеру, который владел теперь собственным спортивным залом. Он всегда по-доброму относился ко мне, и согласился дать мне работу. Я начал тренировать других.
А что еще мне было делать? Не помню, говорил или нет, в какое учебное заведение определила меня после девятого класса моя родственница, упокой господи ее душу, хотя я точно не знаю, кстати, умерла она уже или пока что жива. Так вот, я пошел учиться в профтехучилище, где готовили швей-мотористок, как вам? Рассудила она просто: даже в педучилище нужны хоть какие-то знания, а туда, куда в итоге пошел я, гребли всех не особо разбираясь. Тем более – парней. Мужчины-портные всегда в цене, наставляла меня тетушка, без работы не останешься, сумки да обувь можно чинить, на худой конец.
Благодарю покорно, но нет.
Я предпочел настоящую мужскую работу. Выглядел при этом, надо полагать, как посмешище, со своей обритой головой, на которой после контузии не росли волосы, в специальных очках, с заметными нарушениями координации и несвязной речью. Многим посетителям я совершенно очевидно не нравился, я знаю, но мой товарищ меня не выгонял. Только из жалости, конечно же, но и за то спасибо. Со временем ко мне все привыкли и даже стали со мной неподдельно дружелюбными. Я старался, старался как мог хорошо выполнять свою работу и быть полезным, оправдать доверие.
И каждый день, точнее, вечер и ночь, когда за последним припозднившимся посетителем закрывалась дверь, я снова занимался до седьмого пота, до судорог, до пятен перед глазами, до рвоты, до обмороков. Это был проверенный способ собрать себя из осколков. Голоса в голове подстегивали меня. Вот единственный довод, который поднял меня на ноги.
Станешь спинальником и сдохнешь на том же самом диване, что и твой дед.
На следующий день я не чувствовал своего тела, но шел снова на работу, чтобы вечером опять тренироваться. Мне нужно было только это. Тренировки и деньги, чтобы жить, чтобы снова обрести зрение, чтобы переродиться из пепла и построить новую жизнь.
Я не вернулся бы в армию, это исключено. Отработанный материал, двадцатисемилетний инвалид Антон Калугин, забытый всеми. Я учился жить на гражданке, в мире, где ничего не понимал. Меня все пугало. Да, обычная жизнь пугала меня больше, чем война.
Зрение удалось восстановить не полностью, но результат все равно порадовал. Меня оперировал хороший хирург-офтальмолог, которого нашел для меня мой единственный товарищ. Врач не давал мне ложных надежд, но сделал все, что смог. Теперь очки требуются мне только для чтения и чтобы водить машину.
Я был почти счастлив.
Нужно было как-то жить дальше, иначе зачем все эти усилия? Я упорно копил деньги, продолжая работать тренером (это было единственное, что я умел). Спустя еще несколько лет я стал совладельцем тренажерного зала, в котором работал. Я ведь почти не тратил заработанное. Куда и зачем? У меня не было расточительных привычек. Алкоголь не употреблял вовсе, памятуя о том, какими были последние часы жизни моего деда. Единожды попробовал, когда стало совсем невмоготу. Не понравилось: голова разболелась так, что мне хотелось вырвать себе глаза, да еще весь следующий день лежал пластом, поставив рядом с диваном таз на случай неконтролируемой рвоты. Больше пить не стал. Самый большой расход составляли коммунальные платежи, на которые мне, инвалиду, положены льготы. Из одежды в тот период у меня был только спортивный костюм, который я стирал онемевшими руками в холодной воде (горячая у нас была редкостью) каждый раз, возвращаясь с работы, а утром натягивал его непросохшим и шел снова в тренажерный зал. Я даже на еду толком не тратился, варил и ел самые дешевые крупы с рынка, такие люди покупают для своих собак, да и то если собака не породистая, а так – дворняга.
