Эх, чего не сделаешь ради душевного спокойствия лучшего друга! Рука потянулась к выбившемуся из общей прядки волос завитку… Негодующий вопль, звонкая оплеуха, стук створок распахнутого окна, шум дождя, рёв шквалистого ветра – всё слилось в громкоголосую какофонию.
Евлампия Олимпиадовна приоткрыла глаза, обвела помещение рассеянным взглядом. Держась за полыхающее огнём ухо (крута Ломакина на расправу!), Семён поспешил успокоить старушку:
– Ничего страшного, всего лишь ветер! Не беспокойтесь, сейчас закроем. – Молниеносным движением руки Ремизов смахнул шляпу с подоконника. Принялся возиться с окном. Ветер рвал створки из рук. Подхватив шляпу, швырнул её в клокотавшую и ревущую бездну…
Всё. Конец. Финита ля комедия.
– Шляпа! Моя шляпа, её сдуло! – Маринка, забыв об обидчике, подскочила к окну.
– Унесённая ветром. – Виталик со скорбным выражением лица отошёл в сторону. Сложив руки на груди, опустил голову («мавр сделал своё дело…»).
– Во артист! – Изумился Семён неожиданным перевоплощениям друга..
– Вот она! В ветвях запуталась! Ты же снимешь её?!
Разве мог он, Кострыкин Семён, отказать мольбе несчастной и такой беззащитной, сломленной горем, особы? Полные слёз и надежды серые с голубинкой глаза заставили напрочь забыть о хитроумном замысле под кодовым словом «Буран»…
Семён повернул шпингалет, раскрыл окно и… шагнул в разбушевавшуюся неизвестность. Ему здорово повезло, что библиотека была на первом этаже.
– Не хнычь, держи свою драгоценность. – Мокрый, словно на него вылили ведро воды, Сеёмка протянул Маринке бесформенную, потрёпанную непогодой и обстоятельствами соломку.
– Ой, цветочек оторвался… – Ломакина прижав к себе мокрую шляпку, привстала на носочки и поцеловала Семёна в лоб. – Спасибо тебе, Сёмик. Ты… ты такой хороший! – Развернувшись, выскочила из библиотеки.
Ремизов, продолжал стоять истуканом, в позе замороженного мавра. Застывшая полуулыбка. Неподвижный взгляд. Всё в нём говорило о презрении к слабостям, простым человеческим чувствам; об отрицании верности и преданности товарищеской дружбы; глубоком разочаровании в жизни.
Прости, друг, если можешь, прости! Так вышло…
Три – ноль в пользу Ломакиной!
«Шерше ля фам»
– Шляпа-то заговорённая! Как в сказке: в огне не горит и в воде не тонет. На этот раз Виталик решил действовать без посредников. Как там, у французов: «шершэ ля фам»? Древние, они не дураки, предупреждали потомков по мужской линии: к опрометчивому поступку мужчины причастны не обстоятельства, а женщина.
– Лишиться единственного, лучшего друга из-за какой-то там «ля фам»! Ничего личного, тут уж дело принципа.
Виталик привык доводить начатое до конца. У них, у Ремизовых (по мужской линии), как в песне: «первым делом, первым делом самолёты, ну, а девушки, а девушки потом». – Насвистывая, Виталик, отправился в павильон, где размещалась шахматная секция. Надо срочно прочистить мозги, так сказать, настроиться на победу. Пара – тройка комбинаций, ход конём и ты победитель. Главное, разработать верную тактику.
Наивный Виталька! Мог ли предполагать, что в лице Ломакиной приобрёл коварного и хитрого противника. Шахматы – её конёк…
Третий отряд лихорадило. По случаю закрытия смены предполагался грандиозный шоу-карнавал, с масками и плясками. В некогда дружном коллективе назревала потасовка. Три Бэтмана, один Властелин Колец, два Воина-Завоевателя, четыре Человека–Паука, две Белоснежки, пять принцесс, одна Цветочная фея (догадайтесь, кто), восемь Терминаторов (!) и три Куклы Барби – Каждый член отряда отстаивал своё право на эксклюзивность выбранного образа.
– Тихо! – Вожатая, Светлана Владимировна, хлопнула ежедневником по столу. – Значит так, поступаем следующим образом: пишу на бумажке все озвученные вами образы. В одной коробке – девочки, в другой – мальчики. Кому что попадёт, тот тем и будет. Без разговоров, обид и взаимных упрёков. Если кого-то не устраивает, даю ещё один шанс – предлагаю свой литературно-сказочный образ. Который принимается безоговорочно. Понятно? Справедливо? Тогда играем в лотерею. Сейчас посмотрим, к кому Фортуна благосклонна, а к кому не очень.
Чего уж гадать и так ясно, в чью сторону колесо удачи завертелось! Достаточно на сияющую Маринкину физиономию посмотреть – Цветочная фея в соломенной шляпенции. А вот над Ремизовым с Кострыкиным, Трубадуром и черепашкой-Ниндзя, Фортуна явно посмеялась.
– Не буду я черепашкой по лагерю бегать, глупый, что ли?! – Возмутился Виталька. Бэтманом или Терминатором ещё куда ни шло.
– И я не буду! – Солидаризировался Сёмка. – Ну, какой из меня Трубадур? Я и петь толком не умею, инструментом не владею. Давайте лучше ваши образы.
– Была бы честь предложена! – Усмехнулась вожатая. – Значится так: Ремизов будет у нас… Дон-Кихотом Ламанчским, а Кострыкин – его верным Санчо Пансе.
– Да вы что, смеётесь, что ли?! – Пробовали отбрыкнуться приятели. Вот уж точно, женскому коварству нет придела.
– Друзья мои, – Развела руками вожатая – таковы условия нашего с вами уговора. Так что, будьте добры, выполняйте. – Светлана Владимировна повернулась к остальным, давая понять, что разговор окончен, хлопнула в ладоши:
– Костюмы подберёте у Евлампии Олимпиадовны, в библиотеке. Приветствуются: монолог персонажа, песня, танец, сценка, розыгрыш, фокус, ну и тому подобное. У кого есть идеи, мысли – пожалуйста, обращайтесь…
Мыслей не было. А вот эмоций очень много. Но большей частью негативных, не подлежащих озвучке. Друзья брели по аллее, в самом отвратительнейшем расположении духа. Свалившиеся вдруг неприятности вновь сблизили их, заставив забыть былые разногласия.
– Слушай, Виталька, давай удерём, а? – Предложил Семён.
– А смысл? Послезавтра всё равно уезжать. Я вот что предлагаю: использовать данные обстоятельства в свою пользу.
– Как это? – Не понял друг. Виталик, не вдаваясь в подробности, усмехнулся:
– Потом узнаешь.
Праздничное мероприятие началось с торжественного шествия самых разных литературных и сказочных персонажей. Зрелище грандиозное. Все двенадцать отрядов – воспитатели, вожатые, повара, медицинские работники, завхоз и даже директор Станислав Николаевич – ряженые!
Вон дворник, суровый дяденька Петрович, и тот в костюме Почтальона Печкина разгуливает. Поменял метлу на посылку, суровость – на занудство. Слоняется по лагерю и пристаёт ко всем: не видал ли кто мальчика, лет пяти-шести? Зовут дядей Фёдором. Очень уж мама с папой беспокоятся – ушёл из дома и не вернулся…
Приятели сошлись во мнении: суровость дворнику больше к лицу. Но Петровича не осуждали. Что поделаешь, такова жизнь! Приказ директора – закон. Уж им данное обстоятельство хорошо известно, на себе испытали. Теперь вот изображать приходится невесть кого.
Нет, против дона и его верного друга Семён с Виталиком ничего не имели. Даже наоборот, немного жалели. Всю сознательную жизнь, лучшие годы потратить на борьбу с ветряными мельницами, бессмысленное ожидание людской благодарности – это заслуживает особого сочувствия. Дон, так тот вообще неисправимый романтик: позволял Тобосской Дульсинее себя за нос водить. Доверчивым был до неприличия.
Но, если вдуматься, ситуации у них с литературными героями… получается, схожие. Данное обстоятельство не прибавляло друзьям оптимизма.
Ломакина подбором костюма приятелей не удивила: длинное в пол цветастое платье, ридикюль-ромашка, всё та же шляпа, только отреставрированная. Лента поярче, вместо безвкусного аляповатого цветка – букетик незабудок. Зачем-то вуаль присобачила, с претензией на элегантность. Видела бы себя со стороны, вид – наинелепейший!
Друзья переглянулись: что уж говорить про них, выглядят не лучшим образом. Сёмке пришлось под рубаху запихнуть подушку, для большей схожести с оригиналом. Санчо-то ещё тем обжорой был, любителем хорошо покушать. Ничего не поделаешь, надо соответствовать навязанному образу. Виталька, в отличие от него, представительный такой, солидный. С усами и бородкой. В шлеме, латах, с копьём наперевес – настоящий рыцарь из Ламанча. Да так в образ вжился, не отличишь от настоящего.
