Нависла пауза. Тимофеич нервно курил, уставившись в пол. Я медленно вытягивал вторую сигарету из пачки.

– Кому, хоть, отдали?

– Да, брату её, куркулю. У него свой дом в «Копай Городе». Он давно вокруг Вальса петли вьёт. Цепной пёс ему нужен, но обязательно с родословной, породистый. Дождался, сука! Чё девкам говорить – не знаю?! – Тимофеич грохнул широким кулаком по колену, тяжело поднялся и, горбясь, поплёлся домой.

Глава 5

Сентябрь в этом году выдался необыкновенно щедрым на осадки. Мелкий противный дождь поливал по три, четыре дня подряд, приносимый циклонами с Сахалина и из Японии. В домах стояли сырость и холод. Вид из окон навивал тоску, и почти во всех квартирах шторы на день не раздёргивались. В такие дни даже дворняги прятались по подвалам. Забыв о своих помойках, они лишь изредка напоминали о себе протяжным воем.

В один из таких вечеров, последний автобус, следующий по маршруту номер один с единственным пассажиром в салоне, затормозил у остановки, возле универмага «Рассвет». Плотнее запахнув чёрный клеёнчатый плащ, человек накинул на голову капюшон, зябко передёрнул плечами и шагнул сквозь узкие двери автобуса в рассекаемую струями дождя темноту. Шлёпая по лужам резиновыми рыбацкими сапогами, он пересёк дорогу и направился в сторону «Копай Города».

На перекрёстке он осмотрелся и двинулся вправо, по дороге, ведущей в посёлок имени Завойко, вдоль которой и растянулся «Копай Город».

Несколько фонарей брезгливо отражались, чудом уцелевшими лампочками, в грязных потоках, выносящих по кривым улочкам «Копай Города» всевозможные отходы человеческой деятельности: начиная с газетных обрывков и кончая кусками дерьма и прочей дряни.

Свернув в одну из таких улочек, человек отыскал нужный ему дом. Свет в окнах не горел. Пнув от досады сапогом по гнилой калитке, он вошёл во двор. Собаки нет. Прошлёпав по скользким доскам тротуара и, соскоблив грязь с сапог о специально прибитую на нижней ступеньке стальную пластину, поднялся на крыльцо.

Замок на дверях не висел. В соседнем дворе залаяла собачонка, но быстро утихла. Капли дождя монотонно шуршали по листве и крытым серым шифером крышам. Человек несколько раз ударил кулаком в дверь. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Ударил ещё. Одно из окон дома засветилось. Послышался звон сброшенного крючка. В сенях заскрипело, зашаркали тапочки и старческий голос спросил:

– Хто там?

– Здрассте, баба Таня! Это я, Тимоха! А Толик дома?

– Какой Тимоха?

– Ну, Тимоха, Толькин друг! Ну, недавно у вас в гостях сидели!

– А-а! Тимохвей! Так Толика нету!

– А где он?!

– Да леший его разбярёть! Шляется гдей-то!

– А он не говорил, куда собирался? – От досады голос Тимофея начал подрагивать.

– Погоди-ка, милай! Я щас у деда спрошу! Он кажись знаить! – Снова зашаркали тапочки, скрипнула дверь, звякнул крючок.

Прошло несколько минут – никто не появлялся. Теряя терпение, Тимоха опять бухнул кулаком в дверь.

– Сичас, сичас! Иду-у! – донеслось из глубины дома. В сенях снова скрипнуло, звякнуло, зашуршало. – Тимохвей, ты здеся?

– Да здесь, здесь! Куда я денусь. Узнала?

– Дед говорит, кажись, они у Стёпки сидять. Чёй-то у них эта… са-бан-туй, во! – еле выговорила старуха.

– Да ясно, ясно! А где Стёпка этот живёт?

– А это, сынок, по дороге пойдёшь – уторая улочка опосля нашей. У яго самый последний дом под сопкой! Понял?!

– Да понял, понял. Спасибо, баб Тань.

– Чаво?!

– Спасибо, говорю!!

– А-а. Ага, ага!

Тимоха запахнул плотнее плащ, поёжился, сплюнул и поплёлся обратно.

Найти Стёпкин дом оказалось просто. Уже метров за пятьдесят Тимоха начал различать голоса гуляющей компании. Дождь ещё моросил. Кругом темень, сырость, а из распахнутых настежь окон льётся яркий свет. Кто-то, на фоне пьяных разговоров, невпопад под гитару гнусавил «Владимирский централ». Настроение поднялось. Калитка и двери то же оказались открытыми, и Тимоха не разуваясь, прошёл прямо в прихожую в предвкушении праздника.

Основную часть прихожей занимал стол, поверхность которого в беспорядке покрывали тарелки с закусью. Меж тарелок, как грибы из травы, высовывались стаканы, кружки, рюмки самых разных калибров. За столом сидели трое и блестели в ярком свете лампочки пьяными лицами. Двое на повышенных тонах спорили кто главнее, Ельцин или Хасбулатов. Третий, голый по пояс и наголо бритый, бренчал на обшарпанной гитаре. Увидев Тимоху, он отложил инструмент и поднялся на встречу:

– О! Тимоха! – Злые водянистые глаза, сверкающая фиксами улыбка, татуировки на бугрящихся широких плечах и груди. С шеи свисает золотой крестик на цепочке. – Ты как меня нашёл?

– Да бабка Танька твоя сказала.

– Вот, старая…! Заходи, садись. Мужики! – Парень обратился к приятелям. – Это Тимоха, мой кореш!

– Серёга!

– Степан!

Коротко представившись и пожав, как и полагается в приличной компании, руку гостю, мужики вновь углубились в политику.

– Вот это да-а! – восхищался Тимоха, обводя стол горящими глазами. – Ни фига вы, Толик, бухаете!

– Знамо дело! – Толик поднял из-под стола двадцатилитровую канистру, и сбросил зажим с крышки. Запахло сивухой. – Ставь!

– Самогон? – Тимоха неуверенно тёр в руках залапанный гранёный стакан.

– Он самый. – Толик блеснул фиксами. – Да не ссы ты! Мы его уже сутки хлещем.

Еле дождавшись, пока стакан наполнится прозрачной жидкостью, Тимоха жадно заглотил его содержимое и начал торопливо закусывать.

– Крепкий! Градусов шестьдесят, не меньше. – Тимоха глотал закуску, почти не пережёвывая. – Сами, что ли гоните?

– Да ну, сами! Щас расскажу – со смеху помрёшь. – Клацнув крышкой канистры, Толик задвинул её под стол. – Помнишь, на днях пили тут у мужика?

– Я не помню с кем вчера-то пил. – Тимоха, не переставая, глотал закуску.

– Да ты вспомни! Здесь он, рядом со Стёпкой живёт. Дома два вниз по улице. Батеев фамилия. Мы ему ещё кирпич выгружали, а он стол потом накрыл.

– Ну и чё?

– Чё-чё! Я тебя ещё с бабой его знакомил, с Валькой!

– А-а! Это у него собака была? Здоровая такая. Чёрная вроде. Я ещё боялся заходить.

– Наконец-то! – Толик снова поднял канистру и налил во все стаканы и рюмки. Дёрнули ещё по одной. Зажевали.

– Ну и чё тот мужик? – Тимоха, осоловело улыбнулся и рыгнул.

Толик смерил его презрительным взглядом, но продолжил:

– Да не мужик. Ты, слушай! Мы вчера со Стёпкой да Серёгой квасим. Поздно уже. Вдруг выясняется, что пойло уже кончилось и деньги то же. А душа просит продолжения. Я и говорю мужикам: «Самогон будите?», а они мне: «А где?!». А я им: «Где, где! Щас достанем». Собираюсь и пошёл. А погода, как щас. И темень. Подхожу к дому того мужика – свет не горит. Спят лохи.

Тимоха недоверчиво прищурил один глаз:

– Так у него ж собака! Эта, чёрная!

– Ха, собака! В том то и дело. – Толик ковырнул вилкой в тарелке с капустой. – Собаку он припёр недавно. Взял её у сестры. Короче, собака домашняя. Ну, до этого в квартире жила. На цепи сидеть не привыкла. Лежит, как батон. Ни черта не жрёт. Только глазами на всех лупает. Короче, я мимо этой собаки шмыг – ноль внимания. Канистру зацепил и к мужикам.

– Гонишь! – махнул рукой Тимоха, и потянулся за очередным стаканом.

«Мужики» прервали разговор и обратили удивлённые лица на Тимоху. Толик чуть побледнел и сузил глаза:

– Слышь, корешок. Ты бы следил за базаром.

Тимоха втянул голову в плечи, но, поубавив в тоне, продолжал:

– А откуда ж ты знал, где самогон?

«Мужики» теперь перевели пьяные взоры на Толика.

– Да дурак, ты, Тимоха! И дети у тебя дураками будут! – Рявкнул Толик, выходя из себя. Тимоха весь сжался, ожидая удара. – Ты вспомни, что мы у мужика того в тот раз пили?!

– Да не помню я-а! – заблеял Тимоха.

– Да самогон этот, бля, и пили!! Он же им весь «Копай Город» снабжает за бабки! – Толик постепенно успокаивался. – Мы ж, когда у него сидели, ты шары залил и давай гундосить: «Ма-ало хозяин выпивки поставил! Ещё-о бы не мешало!». Он зубами то поскрипел – ну куркуль, а за самогоном, всё-таки пошёл. Да пошёл не в соседнюю комнату и не в кухню, а во двор. Я следом – мол, до параши, а сам и подсёк, откуда он самогон таскает. И всё.