Удивление на лицах «Мужиков» сменилось уважением, и они вновь вернулись к дебатам.

– Ну, ты даёшь, Толик! – Поняв, что бить не будут, Тимоха опрокинул ещё рюмку. – Я бы не сообразил.

А Толик, упиваясь успехом, продолжал:

– Так это ещё не всё. Ты слушай, чё дальше было. Сегодня утром подскочил я, от какого–то шума. Мужики спят. Я вышел на улицу. Ничего не пойму. Башка трещит. Вдруг бабах – кто то из ружья как саданёт. Чуть на задницу не сел. Я за калитку и на дорогу. А откуда-то опять, то ли визг собачий, то ли давят кого? Крики бабьи. Потом, часа через пол, скорая к дому Батея. Стою, смотрю. Уехала. Минут через надцать, гляжу, Валька бежит: «Ой, То‑олик!!» – орёт. – «У нас кобель взбесился!». Я ей: «Как взбесился?! Он же у вас пластом лежит!». А она: «О-ой!! Ночью самогон спё-орли!! Мимо кобеля пронесли-и, а он и не вя-акнул!» Говорит: «Мой утром встал, хотел по бутылкам разлить, а канистры нету-у. Он как взбеленится-а! За штакетину, да на кобеля-а!! Раз огрел, а на второй раз тот как сиганё-от! Штакетина пополам. И руку моему от локтя до ладони – в лохмотья. Кровищща-а!! Мой за ружьём! Да с левой руки не попал! От злости озвере-ел!! Схватил черенок от лопаты и давай кобеля валтузи-ить! Кровищща хлещет! Кобель визжит! Бил, бил, да и в обморок». А я ей: «Так я не понял, Валюха? У тебя кобель или мужик взбесился?»

Корешки дружно заржали.

– Ты, дальше слушай! – продолжал Толик, давясь от смеха. – Мужика-то скорая увезла, а Валька, ближе к вечеру, пузырь самогону тащит. « Ой!» – говорит. – «То-олик!! Помоги-и!! Мой в больнице, а кобель ещё живо-ой!! В крови весь, и скулит. Ты его» – говорит, – «отвёз бы в распадок, да добил бы. Зачем он нам теперь тако-ой нужен!»

– Ну, а ты чё? – Тимоха увлёкшись, торопил Толика с продолжением.

– А я чё? Я пузырь взял. «Только» – говорю, – «сейчас не могу. Завтра. С утра и увезу». – Ну, чё, Тимоха, поможешь?! – Толик вновь сощурил глаза и усмехнулся.

Тимоха сразу не понял, о чём его просят, и продолжал ржать. Через несколько секунд до него дошёл смысл сказанного, и улыбка сошла с его лица.

– Да… ты чё, Толик? Я ж это… Я не могу. Дела у меня.

Толик захохотал, откровенно издеваясь над растерявшимся Тимохой.

– Да какие там у тебя, бля, дела! – Толик уже просто ржал. – Ссышь, так и скажи. Дела-а!

– Да не в том дело, я это…

– А в чём! – Толик оборвал смех, и холодно глянул на Тимоху. – Я, тя чё, человека завалить прошу? – Его голос звучал глухо. – Поможешь в коляску забросить и всё. Он же тяжёлый, как кабан. Ну и проедешь со мной до распадка. А с Валюхи ещё самогону стрясём!

– Да я не знаю, может…

– Да брось ты, Тимоха. Давай, наливай! Завтра видно будет!

Глава 6

Всепоглощающая ночь накрыла город своим чёрным крылом. Потоки воды низвергались с небес. Всё смешалось, в какую-то серую субстанцию. Казалось, что само время остановилось, натолкнувшись на эту стену из тьмы и дождя. Границы потеряли свои очертания. Буря смешала всё: кровь, слёзы, любовь, ненависть и жалость, ложь и стыд. Ни неба, ни земли.

Бог мирно спал, растянувшись на мягком белом облаке. Периодически он вздрагивал во сне, улыбался беззубым ртом, плакал, пытаясь удержать кого-то от очередного падения. Наверное, ему снились эти заблудшие души, эти люди, погрязшие в грехе, и упрямо не желающие вознестись в царство вечной благодати и сытости. Бог устал умолять и уговаривать их не грешить. Но в ответ на это, люди с завидным упорствам продолжали красть, убивать, прелюбодействовать.

Бог не смог придумать ничего лучше, как залить эту грешную землю водой, оставив в живых только праведников.

– Ну вот! Наконец-то! – воскликнул бог, удовлетворённо потирая руки. – Наконец-то воцарится на земле, в мире людском, вечная любовь и согласие.

Но не тут-то было! Зачатый в грехе, человек тянулся к греху же, как только что родившийся младенец тянется к соску материнской груди. Всё началось сначала: и пот, и кровь, и слёзы. И скорее всего, именно в тот момент, в момент воскресения греха, бог хлопнул себя по морщинистому лбу, поняв свою главную ошибку. В бессилии повалился он на колени, и, схватившись за голову, повторял одну только фразу:

– И дернул же меня чёрт, наградить Адама и Еву половыми органами!

Даже возлюбленный сын его Иисус, спустившись на землю и творя чудеса любви и добра, только разозлил всех. И тогда, люди просто приколотили его банальными гвоздями к банальному бревну, как растягивают шкурку пушного зверька на рамке, и выставили сушиться на солнце.

Мучительно осознав, что на второй потоп не хватит ни сил, ни воды, ни желания бог старческой походкой подошёл к краю облака, смачно плюнул вниз, на головы грешников и завалился спать. Он был старый и всем надоевший бог.

А буря продолжала исполнять свой дьявольский танец. Чёрные тучи окутывали землю. Ветер закручивал в страшные смерчи мириады заблудших душ. Он поднимал их вверх, но только лишь для того, что бы в следующее мгновение с силой ударить о землю, доказывая, что лучше прожить короткую земную жизнь, чем ждать неизвестно чего на небесах. Обычно после таких ударов судьбы, мозги у людей вставали на место, и остаток жизни они лихорадочно спешили прожить только для себя.

Тело огромной чёрной собаки, изломанное и исковерканное, как ненужная тряпка валялось в луже, прикованное к будке цепью. Кровь смыта дождём, и только бугры на худых боках, указывают места переломов.

Душа покинула это тело и металась в каше из воды и ветра, пытаясь во тьме найти путь к богу и обрести покой. Но бог забыл о ней, точнее сказать, просто проспал. И судя по всему, не очень‑то и нужна была ему это маленькая собачья душа. Если бы она попала к богу, то он наполнил бы её любовью, и взял к себе на небо. Но дьявол оказался проворнее. Он залил её ядом ненависти и мщения, и вернул назад, в изуродованное тело.

Боль почти не ощущалась. Несчастное тело просто устало болеть. Иногда, животное приходило в сознание и открывало глаза, что бы через миг вновь провалиться в бездну. В те минуты, когда вконец измотанный борьбой за жизнь организм начинал терять последние силы, пёс забывался в тяжёлом сне.

Ему снились сны.

Вот он ещё совсем маленький, беззаботно бегает по зелёной, травке. Солнышко припекает бока. Рядом с ним две девочки. В зубах у него красная туфелька. Она сладко пахнет любовью и лаской. Девочки смеются, пытаются отнять туфельку. А он убегает. Он сильный и ловкий. Кругом ветки, трава. Он прячет туфельку. Теперь это его туфелька. Ах, как она пахнет. Он снова слышит ласковый зов. Его зовут по имени и он, изо всех сил пытается бежать на голоса. Но девочки уже далеко. Они уходят всё дальше и дальше, и исчезают в голубизне неба.

Вот он крошечный слепой комочек, беспорядочно тычется носом во все стороны, пытаясь найти большое, тёплое и мягкое тело мамы, и прильнуть к нему, ища любви и защиты. Но тепла нет. Вокруг только тьма. Его окутывает страх. Он робко пытается звать своим слабым голоском, но ничего не происходит. Только ледяной холод и одиночество сжимают его со всех сторон.

Пёс открывает глаза. Тупая боль, холодный дождь, мрак и ветер.

Снова забытье. Снова он, напрягая последние силы, бежит по зелёной траве за девочками, и вновь они уходят в небо. Снова ему сниться яркий свет, тепло и запах туфельки. Но свет начинает меркнуть. Что-то большое и страшное надвигается на него. Что это? Из тьмы, над ним нависает, перекошенное ненавистью, жестокое лицо человека. Человек замахивается. Всё окрашивается кровью.

Горло собаки начинает дрожать. Огонёк зверя, почти потушенный за тысячи лет жизни рядом с человеком, разгорается с новой силой. Он наполняет тело пса. Он становится всё больше и больше, вознося языки свои выше боли, выше страха и любви. Теперь лишь дикая злоба, безграничная ярость и неутолимая жажда мщения разливаются до самых дальних уголков его тела и сознания.

Страшный вой зверя разносится в ночи, сливаясь с голосами его диких и вольных предков, глядящих на него горящими глазами сквозь время, из глубины веков.