Год несся к своему завершению, и однажды темно-серым утром Ксюха проснулась с улыбкой от уха до уха: сегодня к ней прилетит ее Брин.

Брин, 30-е декабря

Ксюху она узнала тотчас же, как только вышла из зоны таможенного контроля, сердце провалилось куда-то вниз, встало, заколотилось снова, часто-часто, Брин побежала было к ней, но от бега удержал весьма увесистый ее чемоданище на колесиках, который Брин тянула за выдвигающуюся ручку, она бросила к чертям собачьим чемодан, краем глаза увидев, что тот, обладая нехилой такой инерцией, продолжает самостоятельное движение, подрагивая на местах стыков напольной плитки. “Чемодан из дерева магической груши на ножках”, – подумалось некстати. Она подскочила к Ксюхе, все еще высматривающей ее несколько в стороне, хотела крикнуть “Ксюха!”, но из горла выдохнулось лишь какое-то хриплое “К-х”. Тут Ксюха увидала ее, округлила глаза, налетела, с неженской силой сжала в обьятиях, вытолкнув из легких Брин весь воздух. Они стояли так, прижавшись друг к другу и покачиваясь из стороны в сторону, как два китайских болванчика. “Мой хороший, мой родной”, – жарко и щекотно шептала Ксюха в ухо. Брин вдохнула, наконец, и выдохнула “Привет”. “Т-ты что, курила?” Ксюха рассмеялась: “Ну тебя в баню, я пиздец как нервничала, понятно?” Сбоку раздалось покашливание: “Здрасьте. Костя. Я извиняюсь, чемоданчик вот ваш. Зря бросили. Попрут”. Брин поздоровалась с Костей, от переизбытка чувств сделав то, чего с незнакомыми и даже малознакомыми мужчинами не делала никогда: чмокнула в пухлую колючую щеку, тут же стушевалсь, зарделась, посмотрела вопросительно на Ксюху. Та расхохоталась: “Я ж тебе говорила, Костян. Выпущена в единственном экземпляре”.

Брин, наконец-то, осмотрелась. Здание аэропорта не произвело на нее впечатления: она думала, что в России все большого размера и ей представлялось, что международный аэропорт будет огромным, но нет: по сравнению с Хитроу, из которого Брин вылетела каких-то несколько часов назад, Домодедово был весьма скромных размеров.

“Девушки, может, уже двинемся, а то еще черт его знает, сколько до дома тащиться, а уже жрать хочется”, – жалобно пробормотал Костик.

“А когда тебе жрать не хочется, скажи мне, пожалуйста”, – вперив суровый взгляд в супруга, произнесла Ксюха. Тут рассмеялась Брин, явив Ксюхе ямочки на щеках (отчего у последней незамедлительно сделались ватными колени), и настояла на том, чтобы напоить Костика кофе и накормить бутербродами в кафе тут же, в здании аэропорта. Пили кофе, как – то сразу Брин с Костиком перешли на “ты”, с этими людьми было легко, приятно и светло на душе. По выходу из аэропорта Россия встретила низким свинцовым небом и сыпавшейся оттуда, сверху, мерзкой мокрой крупой. Как и не уезжала никуда: отвратная погода, обычный, похожий на лондонский, пригород (Домодедово от Москвы километрах в двадцати, сказал Костик). Погрузились в новенький костиков рено, Брин с Ксюхой на заднем сиденье. Узнав, что поедут они в Павлово-Усад не через Москву (”Если через Москву – то лучше убейте меня сразу”, – застонал Костик), Брин к дороге интерес потеряла, обхватила руками ксюхино плечо, уткнулась в него головой, тихо и счастливо засопела. Ксюха свободной рукой поглаживала короткие волосы Брин, и потихоньку целовала ее в макушку. В пробку они все – таки попали, и, ритмично покачиваясь от постоянных ускорений – торможений, убаюканная теплом от обогревателя, вдыхая запах ксюхиной кофточки (куртки они сняли и сложили в угол сиденья: жарко), Брин дремала и молилась про себя, чтобы эта пробка никогда не кончалась.

Было уже темно, когда Брин с чемоданом и сумкой выгрузили возле подьезда четырехэтажного кирпичного дома. Костик, пыхтя и чертыхаясь, потащил барахло Брин вверх по лестнице. Они поднялись на второй этаж, Ксюха открыла металлическую дверь, зашла, включила свет. Квартира была и правда чудо как хороша: вся белая, с хорошей техникой и минимумом мебели. Ввалился, пыхтя, с чемоданом и сумкой Костик. “Мой хороший, мой родной, устал?” – спросила мужа Ксюха (Брин больно кольнуло: “Как это…это же я – хороший? Это же я – родной?”).

– Некоторым образом. Надо бы… Того-не того.

– Ладно, иди ставь машину к дому, потом в магаз сходи. Новоселье отпразднуем.

– Так это, на работу завтра еще.

– А чего, обязательно нажираться как свинья?

– Не, ну чего ты сразу начинаешь-то?

– Ничего, чего…Возьми пару бутылок вина белого, торт, ну и себе…чего-нибудь…без фанатизма, я ясно изьясняюсь?

– Яволь, майн фюрер.

– Пошел.

Повеселевший Костик отбыл, а Ксюха, тем временем, позвонила родителям: (как там Андрюша), показала Брин, где постельное белье, полотенца, чай, кофе, сахар (Ксюха обо всем заранее позаботилась), где как чего включается-выключается, вручила один комплект ключей, другой, на всякий случай, оставила себе, дала бумажку с номерами телефонов, на все случаи жизни, начиная от ее, ксюхиного номера, и закачивая номером службы спасения; там же были адреса, этот и ее, ксюхин. Бумажку велела вложить в паспорт, паспорт велела всегда хранить во внутреннем кармане пальто, а отнюдь не в сумке. Залезла в ее телефон, поставила метки на гуглмапе: ее адрес и ксюхин, железнодорожный вокзал, здешний и в Москве, Курский (с Курского будешь едить, сначала со мной; потом, если я пойму, что тебя можно отпускать одну – будешь ездить одна), забила свой номер, номер такси, в вечернее время по городу повелев передвигаться исключительно на такси. Так, вроде все. Вопросы? Ошарашенная таким напором Брин отрицательно помотала головой. Тогда давай в душ, я поставлю чайник.

– А горячая вода здесь есть?

– Горячая вода у нас есть везде. А у вас в ЛондОне?

– Не везде.

– Нихренаська.

Вернулся Костик, погромыхивая бутылками в белом полиетиленовом пакете. Сели на кухне пить чай. Брин, распаковавшая уже часть багажа, облачилась в домашний халат, на короткостриженную голову накинула полотенце. Она сидела рядом с пышущей теплом батареей, подобрав под себя ноги, и пила из кружки с отколотой ручкой сладкое красное вино; ей было спокойно и радостно. Ксюха подтрунивала над Костиком за какой-то его очередной косяк, а он что-то бубнил в свое оправдание. Брин постепенно захмелела, оперлась подбородком на руку, и просто слушала это их “бу-бу-бу”, встряхиваясь каждый раз, когда Костик предлагал подлить или провозглашал очередной тост (”Ну, за дружбу между народами, вдрогнули? Вздрогнули!). Брин словно повисла в пространстве, воздух уплотнился, звуки постепенно утихли, и она погружалась в этом плотном, как желе, воздухе, погружалась в забвение, в тишину, в сон.

Разбудила ее мягкая рука, гладящая по щеке. Было темно, только по потолку ползли взад-перед световые пятна от фар автомашин.

– Давай, детка, вставай, я тебе постелила.

– Ксюха. Ксюха. А где Костик?

– Домой пошел, поздно уже.

– А почему ты не пошла домой?

– Сейчас тебя уложу, и пойду.

– Я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Чтобы ты уходила.

– Я завтра приду, окей?

– Побудь со мной еще немного?

– Хорошо, хорошо, ложись давай.

Ксюха сняла с Брин халат, лифчик, уложила ее, укрыла одеялом.

– Я люблю тебя, Ксюха, вдруг повернувшись к ней лицом, сказала тихо Брин.

– Детка, я тоже тебя люблю, но…это же все несерьезно, ты же понимаешь…у меня семья…

– Я люблю тебя. Почему ты не любишь меня?

Ксюха дернулась, как от удара током: она вспомнила свои видения: мертвые белесые глаза, окровавленная вода в ванной.

– Я люблю тебя, Брин.

– Иди ко мне.

31-е декабря

Брин проснулась с колотящимся отчаянно сердцем от резких блеющих звуков: удивленно разглядывая белую стену перед глазами, несколько секунд не могла понять, где она находится. Потом поняла, вспомнила, дернула головой направо, – Ксюха лежала рядом, терла пухлыми руками глаза, пытаясь проснуться. Телефон продолжал блеять. Брин заверещала “Йеху!!!”, откинула одеяло с себя, а заодно и с Ксюхи, вскочила, бросилась на Ксюху, оседлала сверху, взяла в ладони мягкие ксюхины щеки, покрыла поцелуями лицо. “Малыш, надо ответить”, – Ксюха потянулась за телефоном, но Брин впилась в ксюхин рот своим ртом, требовательным язычком, острым и длинным, разжала ксюхины зубы, нашла язык, всосала в себя вместе со сладкой тягучей слюной “ М-м-м…Бринуль, надо ответить. Даже зубы еще не чистили. Это негигиенично” – Ксюха дотянулась, наконец, до телефона “Але. Да. Да. А сколько времени? Блять. Пять минут. Да, давай”. Ксюха скинула с себя Брин, вскочила.