Они усадили меня у окна. У прохода меня подпирал Вольдемар, а напротив – Ангус с Эриком. Я чувствовала себя взятой под стражу, но никого кроме нас в трамвае не было, и остановок он не делал. От чего меня охраняли, оставалось непонятно. За окном было всё так же темно, иногда мы проезжали мимо освещённых улиц, но я не успевала ничего рассмотреть.

На стекле на уровне моих глаз был нацарапан знакомый уже символ: спираль с глазом. Я хотела потрогать его пальцем, но Вольдемар заметил, и отвёл мою руку.

– Сейчас, – сказал он, – сейчас. Ты говоришь, она курила, может ещё?

– Так не выходить же, – сказал Эрик.

Вольдемар охлопал себя по бокам, просиял щекастым лицом, и вытащил из кармана очень мятый бутерброд, завернутый в целлофановый пакет.

– С сыром, – сказал он.

– Да хоть с чем, – сказала Ангус. – Слышь, Светулик? Ам, ам. Ешь давай.

Как только мы сели в трамвай, настроение у неё снова испортилось. Я взяла бутерброд и съела его, как было велено. Я не стала бы возражать, даже если бы мне вернули голос. Стоило мне поесть, все почему-то оживились, Вольдемар загудел про ну вот и хорошо, Ангус что-то спросила насмешливо, но ликующе, и даже жуткий белоглазый Эрик улыбался довольно. Я никак не могла взять в толк, что их так обрадовало.

Кажется, я была голодна, и очень может быть – я подумала об этом и устыдилась своей чёрствости – что моя галлюцинация просто пожалела меня, заметив, что я выгляжу голодной и усталой, потому что после бутерброда мне стало лучше. В глазах прояснилось, обострился слух. Я начала различать мелкие детали, вроде царапин на стенах трамвая и механического подвывания из кабины водителя; от куртки моей, оказывается, пахло – не помойкой, слава богу, но чем-то нафталиновым, как если бы её долго хранили на антресолях. Головная боль, к моему удивлению, утихла, остался неприятный зуд в правом виске и шее справа. Я потянула руку, чтобы почесать, и Вольдемар снова поймал меня за запястье и руку отвёл.

– Не надо, Светлана, – сказал он. – Потерпите.

Вместе со слабостью ушла уверенность в своей бессознательности: стало сложнее верить, что мне кажется теперь, когда всё стало таким отчётливым. Я представила, как выгляжу со стороны: лицо счёсано, на голове, небось, чёрт знает что, куртка, костюм грязный, засыпан крошками, тапки безобразные. А что если, подумала я с ужасом, меня одурманили? Ну конечно, отвратительные сигареты! Тогда всё понятно, конечно, той квартиры, быть не могло, но всё остальное реально, я просто под действием наркотиков. И эти уроды окурили меня, переодели в бомжиху и тащат непонятно куда.

Я встрепенулась и закрутила головой, высматривая других людей. Когда мы заходили в вагон, он был пуст, но сейчас почти не осталось свободных сидений: кто-то дремал, кто-то тупил в телефон, кто-то переговаривался. Помогите, попыталась сказать я, но губы словно склеили. Я хотела хотя бы замычать, но не смогла издать ни звука.

– Ну блин, – сказала Ангус, – ну начинается.

– Контроль скоро, – сказал Эрик, поглядывая в окно.

– Сейчас я, погоди – сказала Ангус. – Сто лет не делала.

– Да уж больше, – сказал Эрик, и она двинула его локтем: кажется, это был старый спор.

Трамвай дернулся и начал тормозить – пронзительно завыло что-то под ногами, замигал свет. Меня качнуло, Вольдемару пришлось удержать меня, чтобы я не вылетела из кресла. Я покрутила головой, но никто и внимания не обратил на тряску, словно всё было в порядке вещей. Одного, уткнувшегося в телефон, швырнуло об стену – он, как ни в чём не бывало, выпрямился и вытер кровь, текущую из носа. От экрана он не оторвался.

– Документики на проезд предъявляем, – сказали над моей головой.

– Какие документы, – сказал подозрительно знакомый женский голос. Я словно услышала свою мать. Я посмотрела на Ангус: она сидела, сложив руки на груди и опустив лицо, вроде спала. Эрик безразлично смотрел в проход, выглядел он как человек, случайно здесь оказавшийся.

– На проезд документы, – Я поняла, что спрашивают со стороны стекла –снаружи.

– Слышьте, давайте резче как-то, – сказал Эрик злобно. – Сколько можно стоять.

– Тут люди, вообще-то, с работы, – поддержал Вольдемар, и кто-то ещё из-за его спины предложил заканчивать и пригрозил жалобой на необоснованную коррупцию – мне показалось, что я услышала именно это.

– Документы, – настаивал голос из-за стекла.

– Какие документы? – спросила женщина, которую я никак не могла увидеть. – Я кто?

– Ты кто, – сказал голос.

– Конь в пальто, – сказала женщина, – с работы я еду, чего непонятного. Что бы я тут, по-твоему, делала, если бы не с работы была? Как бы я сюда попала? Забыла я пропуск, забыла, что теперь?

Голос не ответил, и молчание показалось мне задумчивым. Потом я поняла, что по ту сторону стекла не совсем тишина – что-то словно бы шумно принюхивалось.

– Так, – сказала женщина, – хорошо, я поняла. Ладно, я сейчас выйду, хорошо. Раз нормальному человеку нельзя со смены домой приехать без этого всего, я выйду, хорошо. А когда я завтра на работу не попаду – вот лично ты и будешь объяснять, где я, и почему норма не выполнена. Давай, сейчас выйду, открывай.

За стеклом зашипели, свет погас, а когда загорелся – мы уже ехали.

– Лихо, – сказал Вольдемар, достал из кармана шинели бутылку с водой и протянул Ангус.

– Как ездить на велосипеде, – сказала она и подмигнула мне.

За окном так и не посветлело.

Свет в трамвае стал приглушенным, стук и шуршание сделались мирными, убаюкивающими. Вольдемар заклевал носом и завалился мне на плечо. Я дёрнулась, он встрепенулся, повёл головой, сказал что-то на языке, которого я не знала, и снова начал опускать голову. Ангус спала, прижавшись лбом к стеклу, окно перед ней запотело от дыхания, повлажневшие волосы липли к щеке. Спящая, она выглядела совсем юной. Я задумалась о том, что она делает в этой компании, если все они, конечно, мне не кажутся. Эрик тоже спал, откинувшись на сидение и вытянув перед собой ноги; из-за этих ног Вольдемару приходилось свои поджимать. Эрика сон ни капли не украсил. Я подумала, что это мой шанс: что я ещё подожду, и тогда тихонько выберусь, и попрошу водителя, и всё ему объясню – я постаралась не дёргаться, чтобы не вызывать подозрений, и сама не заметила, как задремала.

Не знаю, сколько я проспала. Когда я проснулась, надо мной тихо переговаривались.

– И главное, из-за чего, – жаловался один голос, и другой уговаривал его:

– Это тебе из-за чего, а тут другой человек, – я не смогла дальше притворяться, что сплю, и что я у себя дома, и что это он с каким-то другом обсуждает очередную нашу ссору: голоса у моих похитителей ни капли не похожи были ни на его голос, ни на любого из его друзей.

– Ладно, – сказал Эрик и махнул рукой. – Короче, до завтра, дальше сам.

Трамвай со знакомым уже подвыванием начал тормозить, Эрик поднялся, кивнул мне, и начал проталкиваться на выход. Ангус уже не было, на её месте дремал какой-то мужик в амуниции рыболова. Между ног у него стояло алюминиевое ведро с песком.

– Почти на месте, – сказал мне Вольдемар. – Не волнуйтесь, Светлана, уже почти всё. Я знаю, что вы нервничаете, – трамвай тронулся, мужик с ведром качнулся на меня, и, не просыпаясь, буркнул извинения, – всё понимаю, – закончил Вольдемар. – Но я вам позже всё объясню. О месте я договорился, всё устроится, такая просто, знаете, нелепая ситуация вышла.

Я на пробу попыталась позвать на помощь – ничего не вышло. Вольдемар пожал плечами:

– Извините. Голос тоже потом, если вам его сейчас вернуть – вы дел наворотите. Вы, главное, запомните, Света, это очень серьёзно: никого ни о чём не просите. Никаких услуг. Останетесь кому-нибудь должны – век не расплатитесь.

Я ударила мужика с ведром носком тапка в голень. Он распахнул жёлтые, гепатитные глаза. Я отчаянной пантомимой попыталась показать ему, что мне нужна помощь. Мужик посмотрел на меня, перевёл взгляд на Вольдемара, буркнул про совсем охуели и закрыл глаза.