— Я не хочу и не умею разводить вежливые речи, — по правде сказать, Руссандол просто разрывался между желанием обогнать спутника, остаться одному — и завести разговор о том, что беспокоило его в истории падения Гондолина со времени, как рассказы о нем доползли до Амон Эреб.

— Просто скажу — я хочу спросить о Маэглине, сыне Эола. Каков он был, и известно ли, что сделало эльда крови Финвэ предателем. А я отвечу на твои вопросы.

Эарендиль улыбнулся. На его груди сверкнула застежка-орел с удивительной красоты камнем, нежного и глубокого цвета юной листвы. Настолько ясного и чистого, что от одного взгляда на него становилось немного легче на душе. Даже теперь.

— Меня учили подобающим речам, — сказал юноша почти весело, легко перейдя с синдарского наречия на чистый квэнья. Соловая лошадь вскинулась, замотала головой, и он успокоил ее, потрепав по шее. — Но я с десяти лет рос возле кораблей, там длинные слова и вежливые речи не слишком уместны. А иногда могут жизни стоить. И потому был не лучшим учеником в этой науке. Что до Маэглина… Не могу рассказать подробно, каков он был. Мать ему не доверяла и опасалась его, это передалось и мне. Я избегал его. Думаю, и он не хотел меня видеть. А вот мой дед очень любил его и верил безгранично.

— Но как Маэглин нашел способ из тайного города, окруженного горами, вступить в сообщение с Врагом?

— Он много лет обходил все окрестные горы в поисках редких руд. Здесь он был великий знаток. Порой уходил надолго, и при мне никто этому не удивлялся. Признаться, я давно не говорил об этом со старшими, не хотел его вспоминать. Но когда мы бежали из города, то слышал разговоры, что, быть может, его взяли в плен орочьи разведчики во время такой вылазки, а потом Маэглин успел вернуться до того, как его хватились.

— Значит, его сломили не пыткой. Это требует изрядного времени, да и скрыть потом невозможно.

— Нет. Я думаю, его склонили страх и ненависть… и жадность.

— Ненависть?

— К моему отцу. И ко мне. Я для него был лишь помехой, как и отец. К тому времени он, кажется, начал впадать в безумие, считая нас единственным препятствием к тому, чтобы получить мою мать. А его чувства к ней перестали быть любовью, переродившись в некий вид жажды или жадности. Он алчно желал заполучить ее в собственность, как наугрим, наверное, жаждут приумножить свои сокровища.

— И это тебе известно точно, — отметил Руссандол.

— Он ворвался к нам, когда мы готовились уходить из города. Схватил меня и угрожал моей смертью, если мать не отправится с ним. На деле же просто хотел убить меня. Но я отбивался, как мог, а потом пришел отец. И еще спасла кольчуга под одеждой, ее велела надеть мать. Этот… не сумел сразу меня заколоть, а второй удар отец нанести не позволил. И помню, как от него разило ненавистью, жадностью и страхом одновременно. Страхом перед чем-то невообразимо огромным.

«Вполне вообразимо. Если бы он хоть сдался не сразу… Какая мерзость».

— Можно ли счесть, что он был трусом и прежде? — спросил Руссандол задумчиво.

— Именно трусом, избегающим опасностей — нет, — поразмыслив, ответил Эарендиль. — Но некий страх в нем, должно быть, жил. По словам тех, кто видел его появление — он словно бы опасался своего отца, еще до того, как тот совершил злодейство. Если Маэглин с юности испытал страх перед отцом вместо любви, страх перед силой — это могло подтачивать его изнутри очень долго.

«И когда его испытали на прочность — он сломался».

Некоторое время они ехали в молчании, под перестук копыт по деревянной мостовой. Даже улицы мостили здесь спилами стволов, или же делали дощатые настилы там, где улицы шли ровнее.

— Благодарю за ответы, внук Тургона.

— Мне показалось, ты ищешь ответ на нечто большее, чем просто вопрос о Маэглине, князь Маэдрос. Я рад, если мой ответ стал частью этого большего.

«Умник ты драугов…»

— Спрашивай сам.

— Я думал, что довольно многое о тебе знаю. Если не сочтешь дерзостью мой вопрос, князь — скажи, когда у тебя появилась седина?

«Сочту», — хотел ответить Руссандол. Но настоящей злости не было. Мальчишеская дерзость либо мальчишеское любопытство были все же слишком мелкими рядом с разговорами в Каминном зале. А еще мальчишка был с ним откровенен.

— Отчасти — после Бессчетных слез. Отчасти позже, — сказал он кратко.

— Отец считает, — помолчав, начал Эарендиль, — что своими силами мы уже не сможем отразить Врага. И нужно просить о помощи. Однажды он уже беседовал со Стихией и верит, что те помогут нам.

— Я слышал об этом.

— И не веришь.

— Считаю пустыми надеждами.

— Но его опасения на пустые не похожи.

— После Бессчетных Слез я надежды не вижу. Впрочем, не стану мешать твоим.

Хорошо быть мальчишкой и радоваться жизни, подумал Руссандол. Надеяться на удачу, на мудрого отца, на чью-то помощь. Просто — надеяться.

— А я хотел бы помешать твоему отсутствию надежды.

— Зачем?

Эарендиль помедлил с ответом и остановил соловую лошадку. Руссандол поднял взгляд — они оказались вновь возле улицы, где играли дети атани. Впрочем, с удивлением отметил он, не только атани. Несколько юных эльда в ярких одеждах — гондолиндрим, должно быть — играли вместе с ними. Прямо сейчас один из них пытался помирить двух плачущих детей.

В Гондолине не ждали нападения и до последнего верили в безопасность и рождали детей.

В Дориате до падения завесы, говорили — тоже.

Забывшись, он дернул поводья и скрипнул зубами.

— Затем, — сказал, наконец, Эарендиль, — что отец однажды сказал: в доспехах судьбы всегда найдется брешь. — Он помолчал. — Затем, что мои родители отплывут, а я останусь с Сириомбаром, вместе с госпожой Эльвинг. И с мыслями о том, что однажды сюда под стены могут прийти войска… с Севера. Может быть, эти дети успеют вырасти.

…Вместе с госпожой Эльвинг, значит. Впрочем, было бы чему удивляться. Двое полукровок, двое наследников.

Есть надежды, которые умирают, не родившись.

— Чтобы сражаться, надежда не нужна, — бросил Руссандол.

«А чтобы сражаться вместе, нужно кое-что другое».

Он ждал следующего вопроса, но юноша замолчал. Все-таки он уже ребенком не был, этот внук Тургона, и понимал некоторые вещи без того, чтобы их объяснять вслух. Полуатани взрослеют тоже быстро, сказал Элурин.

Стража у ворот вся была на местах, и Руссандола провожали внимательными и настороженными взглядами. А он невольно снова отмечал среди них женские лица.

Лучницы. Здесь немало женщин с боевыми луками. И даже та невысокая нис, чье лицо знакомо — с луком больше чем в половину своего роста. Морготовы драуги…

Среди провожающих был все тот же непроницаемый Эгалмот, блюститель приличий, приветствовавший наследника своих правителей церемонно, как и гостя. Чтобы нельзя было придраться. С вежливостью, которая легко становится оскорбительнее иной честной грубости.

Оружие Руссандолу поднесли торжественно, как чаши на пирах. Пришлось выдохнуть, пристегнуть перевязь с мечом и повесить кинжал на пояс: если бы он позвал оруженосца на помощь, неладное отметили бы многие, зорких глаз тут хватало. На удивление, ожог причинил чуть меньше боли, чем ожидалось.

Кажется, Эарендиль был готов сопроводить гостя и дальше, но Руссандол его опередил — короткой благодарностью дал понять, что поедет один.

Мальчишка смотрел прямо в глаза внимательно и с той самой надеждой, которую, по разумению Руссандола, в такие времена стоило бы выдергивать с корнем. Словно искал брешь в доспехах Судьбы.

«Но я, Моргот побери, и не садовник, чтобы корни рвать».

— Мне нечего тебе ответить сейчас, внук Тургона. Не знаю, — повторил он. Развернул коня и двинулся прочь от светлого деревянного города, глаза бы на него не глядели.

Оруженосец Халлан догнал своего князя. Молча. Повезло с мальчишкой, взятым с собой только чтобы не злить попусту иатрим и не подвергать опасности своих верных. Может, вправду оставить при себе?

…Поднявшись на склон речной долины за последним рукавом Сириона, Руссандол спешился, отослал парня к остальным и лег в траву. Стащил перчатку — ожог снова болел. Солнце клонилось к западу, и он следил за его движением, а потом за туманом, который вечером начал подниматься над водой. Весенние заливные поля жемчужных зерен виделись отсюда как мутноватое зеркало, множащее вечерние золотые отсветы.