Руссандол вскочил, покалеченное кресло отлетело к стене.
— А Турко был прав, — сказал он сквозь зубы. — Диор Элухиль, ты сволочь!
— Не буду спорить с тобой, князь, — отозвался Диор. Он разворачивал нежную ткань, глубокая чернота ее на складках чуть отливала синим и радужным, не как вороновы перья, но мягче и глубже, и каждое движение этих складок завораживало.
Но вот из них ударил свет, и Руссандол очнулся.
Казалось, дивное ожерелье из узорных золотых пластин насытилось светом целиком, отражая сияющий светом Древ Камень. И одна часть Руссандола впитывала его свет, как воду после долгой жажды и дороги в пустыне, а другая сжалась от воспоминаний, где он видел это сияние в последний раз. Сжалась — и отступила в сторону, чтобы больше не причинять боли.
И здесь Сильмариль даже сиял иначе. Мягче, яснее, радостнее. Каминный зал затопило мягким светом, как теплой прозрачной водой, течения которой гладят пловца, поддерживая его и радуясь. Почти как в доме отца когда-то. Иначе — но близко к тому.
Он сдернул перчатку с левой руки, привычно зацепив ее за сталь правой.
— Князь Маэдрос!
Удивленный, он взглянул на Эльвинг. Даже это твердое лицо смягчилось под сиянием камня, но осталось серьезным.
— Я прошу тебя сделать это… другой рукой.
Упрямо тряхнув головой, Руссандол шагнул вперед и протянул руку к освобожденному сокровищу. Сияние Камня просветило ладонь насквозь, окружив на мгновение пальцы золотистым ореолом.
Потом ударила боль такой силы, что показалось — вокруг него снова сомкнулись стены Железной Темницы. Когда он корчился в холодном свете пленных Камней под гортанные выкрики и смех орков. Когда от крика становилось легче на несколько мгновений — и все же он не кричал, сколько мог.
Он не закричал и теперь. Только пошатнулся, сделав шаг назад, и устоял, как старался стоять всегда, если позволяло тело. Ссутулился, готовый к новому удару или ожогу.
Свет угас. Кто-то взял его правую руку, вложил нечто округлое и сомкнул вокруг него пальцы, почему-то чужие и непослушные.
— Князь Маэдрос! — окликнули сразу два голоса с беспокойством. Голоса женщины и юноши эльдар… Имя вырвало его из морока.
— Пей, князь, — сказал Диор.
Поднеся флягу ко рту, Руссандол сделал два торопливых глотка и едва не задохнулся. Это была не вода и не вино, а крепкая настойка трав на той отраве, что получается перегонкой зерна. Какой сумасброд придумал пить жидкость для промывания ран, в летописи не попало.
Несколько мгновений он был способен думать лишь об одном — хорошо, что не накрыл Сильмариль всей ладонью… Казалось, он прижал пальцы к раскаленному бруску железа, а не вместилищу света Древ.
Морготова тварь память подбросила еще кое-что — огромные обугленные ладони теперешнего тела падшего Валы. Руссандол поспешно поднес ладонь к глазам, страшась найти подобное, но увидел лишь сухой ожог, словно бы полученный в кузне по неосторожности.
Это было отвратительно обыденным — и непоколебимо настоящим. Достаточным, чтобы обрушить мир.
Он не глядя сел в подставленное кем-то кресло, вцепился себе в волосы и выдохнул со стоном, не находя слов. Внутри него кружил водоворот из бешенства на весь мир — и желания немедля расколотить себе голову о ближнюю стену.
…Когда Руссандол пришел в себя, в Каминном зале он увидел одного лишь Диора. Его дети исчезли. Солнечные пятна успели сместиться на полу.
На столе остались кубок с водой, кувшин и фляга. Принимать здесь воду или пищу Руссандол не собирался, но лекарскую дрянь внук Тингола в него уже влил… И какая теперь разница, решил он, позволив себе смочить пересохшее горло.
Потянулось тягостное молчание.
— Любые мои слова сейчас, — ответил Диор, наконец, на безмолвный вопрос, — твоя гордость легко обратит против меня, Феанарион.
— А что сказала бы соправительница Сириомбара?
— Однажды Эльвинг сказала… — Диор грустно и мечтательно улыбнулся. — …Если бы корабли могли летать, она бы взлетела повыше, чтобы Неискаженный Свет осветил весь Белерианд, земля расцвела под ним, и чтобы Враг не дотянулся до него больше никогда. Потому что здесь, в Сириомбаре, живут, задавая себе один вопрос — кто и когда придет к нам первый, чтобы снова спрятать этот свет в сундуки? Кто придет сжигать деревянный город и делать вражью работу — Моргот или нет?
— А ты прячешь его в колдовском плаще Лутиэн. В чем разница?
— Вечером, в сумерках, Эльвинг поднимет его на башню, и этот Свет будет виден со всей дельты, каждому жителю города. Но Клятва все равно обязывает тебя воевать с целым миром, а не только с Морготом, так что это вряд ли важно.
— А ты, — Руссандол медленно отпил еще воды, не чувствуя прохлады, — забыл бы о клятве отцу, взятой с тебя перед расставанием?
«Даже если бы мог от нее отказаться?..»
Диор пожал плечами.
— Мой отец никогда не взял бы с меня такой клятвы. А попытайся, я бы решил, что он обезумел от горя.
— А какую взял?
— Никакую. Пожелал удачи.
Ожог ныл, не позволяя забыть о себе ни на мгновение.
— Осенью, — проговорил Диор медленно, — достроят корабль по имени Эаррамэ для Туора и Идриль. Туор стареет, и видит, что наших сил теперь не хватит даже на достойную оборону. И хочет отплыть на Запад вместе с женой, чтобы просить о помощи против Моргота. Они не знают, смогут ли достичь тех берегов, но они попытаются.
— Вот как…
— Ждать ли нам тебя до осени, князь Маэдрос? Или позже? — Диор казался в это мгновение просто очень усталым.
Как и он сам.
— Пусть они отплывут. — Руссандол тяжело поднялся, опираясь на стальную руку. — А дальше… Не знаю, Диор Элухиль. Не могу тебе ничего сказать теперь.
«И будь я проклят, если понимаю, как теперь быть.
Хотя я и так достаточно проклят».
Он надел перчатку на обожженную руку, не поморщившись. Не хватало, чтобы здешние остроглазые заметили ожог и заговорили об этом. В свое время нелепого ожога Тьелкормо стало достаточно, чтобы задуматься.
Любые слова показались неуместными сейчас. Руссандол чуть склонил голову, обозначая вежливость — правитель Гаваней ответил тем же, словно отразил его движение — и вышел вон.
На ступенях высокого крыльца ждал хмурый, замкнутый Элуред. Это было скорее хорошо. Как ни хотелось уехать немедленно и молча, осталось непроговоренным нечто важное.
Спустившись на площадь вместе с юношей, Руссандол произнес очень тихо, чтобы не услышали стражи:
— Передай мою огромную благодарность госпоже Эльвинг за то, что ответила на мои вопросы, но более всего — за помощь моему брату, оказавшемуся на грани безумия. В то время и в том месте… Что бы ни произошло в будущем, я не причиню вреда самой Эльвинг.
— Я передам, — ответил Элуред очень серьезно.
А когда Феанарион сел в седло, навстречу ему на площадь выехал золотоволосый адан на соловой лошади, в одеждах цветов Дома Хадора. Впрочем, нет, не адан. Руссандол понял, кого видит, прежде чем тот назвался. Само сомнение в этом городе становилось ответом на вопрос.
— Приветствую тебя, князь Маэдрос, — сказал тот, не сумев скрыть удивления при взгляде за гостя. — Я Эарендиль, сын Туора и Идриль. Ты уезжаешь — я хотел бы проводить тебя.
В это мгновение Руссандолу хотелось предложить внуку Тургона и полукровке ехать очень далеко, лучше к Морготу в северные горы, либо в те места, куда посылали своих недругов те самые аданы, чья кровь текла в жилах юнца. Но приличия и положение сейчас не позволяли.
Потом князь с удивлением вспомнил, о чем давно хотел спросить любого жителя Гондолина — и больше прежнего с отвращением почувствовал себя аданом, на сей раз забывчивым невежей.
Элуред и Эарендиль обменялись многозначительными взглядами, но предложение свое сын Идриль назад не забрал.
— Благодарю, внук Тургона.
Их кони двинулись по площади, и подумалось невольно — как нелепо они, должно быть, выглядят рядом. Возле этого сияющего юнца Руссандол сейчас походил на мрачного ворона разве что. Если на свете бывают рыжие с проседью вороны.
