Макалаурэ пел, дождь сбегал по его волосам, обращая их в отливающий алым черный плащ. Рядом шли двое рослых гондолиндрим с юными полуэльфами на плечах.

Не нужны были здесь ни красота песни, ни точные слова. Только безостановочный ритм шагов — и его голос. И ярость, бьющаяся внутри, льющаяся из его горла. Как в тот раз, когда они рубились день и ночь, пробиваясь сквозь Бессчетные Слезы и свое поражение.

Кто-то начал отбивать этот ритм по щиту, другие подхватили.

Спустились сумерки, настала ночь. Потом их встретил рассвет. Макалаурэ звал и пел, они шли за ним на восток. И весь следующий долгий день. И ещё одну ночь.

Голос пропал, когда просветлел третий день, а зеленая стена Таур-им-Дуинат уже виделась впереди. Просто новый вдох вдруг сорвался, Макалаурэ захлебнулся кашлем, и поток его силы прервался и рассеялся, а усталость обрушилась, словно лавина.

Не только на него, но ведомым было легче.

Не сговариваясь, отряд в последнем усилии повернул к низине, заросшей совсем молодыми, нежными берёзками и ивами, чуть тронутыми желтизной на макушках. Среди них пряталось маленькое озерцо, журчал в жухлых лопухах ручей.

Люди доходили до воды, пили из последних сил — и опускались на траву.

Макалаурэ сам несколько мгновений думал лишь о том, чтобы стечь на землю. Усмехнулся. Очень медленно спустился к ручью. Нашел взглядом Фаньо и Рингвэ — его верные осматривали рощу, не поддаваясь усталости.

— Что позади? — спросил он без голоса. В горле скрежетнуло.

— Все спокойно, — сказали ему, — и след закрыт.

Тогда Макалаурэ позволил и себе опуститься на траву, зачерпнул из ручья холодной воды. Выпил медленно, запоминая и впитывая ее свежесть, смягчая пересохшее, саднящее горло. Бросил рядом шлем, который все время нес, прижимая локтем. Привалился к белому стволу.

Он чувствовал себя ручьем, который иссяк.

Люди почти все бросились в траву, многие уже уснули, едва коснувшись земли. Держались лишь самые стойкие и молодые.

И один из таких сам шагнул следом за Рингвэ — обойти рощу. На слова сил не стали тратить.

*

Дед Сарно умер с улыбкой, когда его опустили в траву. Просто улыбнулся и перестал дышать.

Тарлан знал, почему. Усталость обрушилась на него самого как водопад, едва не сшибая с ног, когда прервалась песня князя. И то она вышла куда меньше, чем могла быть после двух с лишним дней пути. Не иначе, и правда земля силу ногам давала.

Но он выдержал ее, а старики…

Не все.

Но все дошли до маленьких берёз и густой травы возле них.

И лучше деду Сарно было уйти здесь, со спокойной душой. Такая уж вышла суровая забота у нолдорского князя.

Он укрыл Сарно его же плащом. Встал и увидел вокруг себя… Прощание.

Рядом с дедом уложили ещё одну старую хадорскую женщину. И ещё халадинку. Скуластый парень уложил и заботливо укрыл кафтаном старого вастака. И толстуху с трудом принесли подруги — видно, не выдержало сердце. И ещё раненого принесли и положили рядом двое эльдар. И еще, и еще.

Почти половина стариков. Две женщины. Трое раненых.

— Хоронить-то как будем? — почти беззвучно, как самому себе, выдохнул скуластый.

— Сперва осмотримся и отдохнем, — сказал Тарлан. — Не обрадуются деды и бабки, если мы тут кинемся копать им могилы, и от усталости вместе с ними туда ляжем. Не для того шли.

Он обернулся, ища глазами княжичей и нолдорского князя. Вон дети у воды, с гондолинцами. А вон и князь Маглор у родника по стволу березы сползает на землю. То есть он-то садится, но так ровно и медленно, словно на голове стоит чаша вина, и он ни капли расплескать не хочет. Так движутся в самой крайней усталости, когда только что падать ещё нельзя.

Прочим-то здоровым и молодым легче вышло, похоже. Тарлан даже приободрился немного. И увидел, что князевы верные отдыхать и не думают.

А раз им нельзя, подумал он, то и ему не стоит. И сам, без спроса, двинул вслед за старшим верным Рингвэ — тем длинным белолицым воином, что передовой отряд увел в подземелье. Тот и не спросил ничего, кивнул только, мол, пошли.

Ноги были теперь немного деревянными, и спина тоже. Но усталость чуть отступила. Тарлан подумал, что она ещё вернётся с добавкой, но все ж не прямо сейчас, а это главное.

Рощица вокруг озера была невелика, они ее пересекли быстро, и князев верный полез на склон холма, туда, откуда стекал другой родник и виднелось что-то большое и корявое. Оказалось — старая берёза, толстая, короткая, с толстенными ветвями, свешенными к воде. И ствол местами изрублен, рубцы смолой давней затекли. Какая сволочь дерево била-не срубила?

— С него будет дальше видно, — Тарлан подошёл первый и похлопал дерево по здоровому боку, как лошадь. Жаль было дерево, но выжило же. И самое прочное тут.

— Тебя тоже, — коротко сказал нолдо. — Не надо… Назад!

Тарлан сперва отскочил, как велено, а потом уже схватился за меч. И остолбенел.

Берёза поворачивалась, переступая короткими толстыми ногами, вскидывала руки-ветви, тихо загудела. На стволе, где ветки у макушки шапкой расходились, открылись глаза, зелено-серые, блестящие, яркие…

— Приветствую тебя, пастух берёз, — сказал ему князев верный. Тарлан выдохнул, вспомнив сказки о Междуречном Лесе и почему там никто из эльдар не живёт. Потому что живёт кое-кто ещё.

— Сожалею, что потревожили тебя, — говорил дальше верный лесному чуду — или чудищу? — Мы бежим от орков. Они сожгли город в устье Сириона.

Гудение утихло. Чудище шагнуло вперёд, но верный даже не дернулся. И Тарлан, глядя на него, тоже удержался. Голос у чуда тоже вышел гудящий, будто кто-то говорил в большом дупле.

— Орки? Орки — здесь? Не слышу орков. Людей слышу. Вас слышу. Песню слышал. Орков — не слышу.

И нолдо на мгновение устало улыбнулся.

…После добрых вестей на траву у воды вернулись почти все. Кто смог — засыпали сразу, счастливцы.

Тарлан вот не мог.

Свои эльдар делились с людьми дорожным питьем мирувором, у кого оно было. Кому досталось — тоже засыпали. Надо же, думал Тарлан, чтобы заснуть, тоже силы нужны…

— Называть тебя как, меткий? — это княжий верный вернулся. Посмотрел холодными-светлыми глазами.

Приятно было знать, на чем его, Упрямца, запомнят. А то, что сердце в пятки падало, когда волчара вышел — со стороны не видно.

— Тарлан я. Тебя знаю.

— Силы в дозоре постоять есть, Упрямец? Не спишь ведь.

— Да. Посидеть в дозоре.

— Тогда посиди. Постереги и меня хоть недолго, разбуди, как силы кончатся.

И Рингвэ, не медля, лег прямо тут, где стоял. Кажется, он заснул еще до того, как улегся. Никакой эльфовой грезы, спал как убитый. А Тарлан — сел на землю рядом. Сердце стучало гулко и тяжело. Было ему невесело.

Нолдо-то поспит или погрезит всего свечу-другую времени, и отдохнет лучше, чем человек за тот же срок. И потом уже он будет караулить Тарлана — лучше и дольше. И все равно временами чуется тут несправедливость, что даже этим нолдо, которые своих резали еще давным-давно, до восхода солнца, ничего не сделалось, ни за старые дела, ни за новые. И заживает на них все, как на собаке и даже лучше. И живут долго…

Он с усилием отвел глаза от старых шрамов на открывшейся шее спящего. Да ну в задницу, подумал Тарлан, сам удивляясь накатившей обиде. Вот так располосуют тебя однажды когтями какие варги или кошки, а ты и помереть не сможешь, живи и мучайся. В задницу, повторил он, шевеля губами. Нашел время завидовать чужим заботам. Доживем до безопасности, тогда подумаем.

А стоять или сидеть ему сейчас, неважно — в высокой полусухой травище здешних полей волка все равно не разглядишь, пока не выпрыгнет.

Кроме него, не спали еще с десяток таких упрямцев. Князев оруженосец тоже — вон, уговаривает господина что-то выпить, и по сторонам все смотрит. А сам князь Маглор, кажется, ни на волос не шевельнулся с тех пор, как сел. Прямо статуя.

Юные княжичи лежали у воды, завернувшись в один плащ. А рядом сидела их наставница, рисовальщица карт, и чуть качалась вперед-назад, обхватив себя руками за плечи, как сидят иногда бабушки на лавочках. Губы чуть шевелились, словно она пела колыбельную сама себе.