— Не совсем, — он не чувствовал себя призраком сейчас, и был рад. Скала под его спиной твердела настоящим камнем, остатки холода в теле помогали радоваться теплу.

— Они меняют мир. Они меняют нас. Даже здесь.

— Хуан здесь? — повторил вопрос Тьелкормо. — Или уже нет?

— Я не могу обещать, что он будет рад тебе, — Намо очень по-человечески пожал плечами.

— Я искал его… Непрерывно.

— Сперва пришлось найти самого себя.

— Меня это не радует, — вытолкнул Тьелкормо сквозь зубы.

Насколько именно он не радовал себя, даже сказать было трудно, подобрать не бранные слова вышло бы сложнее, чем найти одну нужную белку в целом Оссирианде.

— Меня радует, — сказал Намо просто.

Тьелкормо представил, как выглядела его беготня по кругу со стороны, и от ругани все же не удержался.

— Почему ты решил, что я должен смеяться над тобой? — спросил Намо с неподдельным удивлением.

— У тебя нет причин нас любить, — фыркнул Тьелкормо.

— У меня нет причин вас не любить, — Намо покачал головой.

Тьелкормо нетерпеливо поднялся. Мир был плотным, настоящим, но замкнутым. Светящееся вечерним светом небо без солнца; лес и скалы, замыкающие пространство…

— Я могу назвать не меньше трех.

— Это беды, а не причины.

— Если судья Намо не примется судить меня прямо сейчас, — сказал Тьелкормо, — и не прикует за руку к ближней скале, я отправляюсь искать Хуана. Будет он мне рад или нет, пусть скажет сам.

— Невежа ты, Тьелкормо. Сравнение с Мэлко я вряд ли заслужил.

— У меня не выходит быть благодарным за вытаскивание из реки. Оставил бы лучше там торчать статуей.

— Я не желаю тебе такого. И ни один из тех, кто любит и ждёт тебя, не пожелают.

Много ли таких, чуть не сказал Тьелкормо.

Да какая разница, чуть не сказал он.

Да тебе-то что, чуть не сказал он.

Промолчал.

Отвернулся и пустился прочь почти бегом.

Осязаемый мир расплывался с каждым шагом, словно Намо утверждал его вокруг себя, и теперь Тьелкормо покинул этот круг. Три шага, пять, десять… И вот он скользит в переплетении сумрачных залов и светотеней.

Как искать здесь дорогу? Здесь, где нет ни следа, ни запаха? Есть только память, смутные очертания себя и…

Память.

Все, кто есть, всё, что есть. Он не думает об отце, он не думает о Курво, это еще слишком больно. Он думает о том, кто шел рядом почти всю его жизнь, и даже после своей смерти. Кого взял на руки мохнатым колобком. Того, кто ушел и не обернулся, пока не пришел срок сразиться за его душу…

Он не блуждал больше, он шел по этой памяти, как по прямому лучу. Очень далеко. Через дальние закоулки, где скрывались какие-то авари и нандор, похожие на больных зверят. Туда, куда забилась тусклая одинокая душа, свернувшись клубком.

— Хуан, — сказал он шепотом, и от этого звука мир вокруг немного уплотнился, сделавшись похожим на уголок леса и на пещеру в корнях каменного дерева. Вроде той, где прятались близнецы, только побольше.

— Если ты не хочешь меня больше знать, скажи мне это. Если это не так — вернись ко мне.

Он сел у корней дерева, прижался спиной к жесткой коре, опустил руку.

— Я полная сволочь, Хуан, но я прошу тебя. Вернись. Даже память о тебе меня спасала, дубину. Я… Очень долго тебя искал. Раньше, чем братьев и сестру.

Очень-очень долго было тихо. А потом темный нос и длинная светлая морда медленно появилась из-под корней.

Так выглядят смертельно исхудавшие собаки, у которых уже нет сил вставать. Те, что умирают от истощения и тоски. Просто здесь силы подняться ещё были.

Ты справился с тем волком, сказал Хуан. Ты целый. Это хорошо. Я не нужен. Я уже ушел. Все ушли. Насовсем.

Дурень, сказал Тьелкормо, очень стараясь не заплакать, и сгреб Хуана в охапку. Как ты мне нужен, глупый дурак…

Светящийся черный нос обнюхал его недоверчиво.

Я сам ушел, два раза, напомнил он. Знаешь, почему.

А я сам пришел, сказал Тьелкормо. Один раз пока. Надо второй? Приду второй.

Уткнулся лицом в свалявшуюся шерсть.

Не надо.

Язык неуверенно прошёлся по его уху.

Не надо второй раз, попросил Хуан. И так хорошо. Ты не делай, чтобы я ушел в третий раз. Я не найдусь.

Свернулся вокруг и тяжело вздохнул.

====== часть 4. Поход Маглора ======

Город горел, и только ветер с моря оберегал ещё часть домов у обрыва и стены.

Их осталось меньше трех сотен, и почти четверть из них были женщины, дети и старики, не сумевшие убежать до пожара или помогавшие воинам.

Галдор тогда, на стене, пытался нечто важное выговорить перед смертью, указывая на дома над обрывом, но со стрелой в горле, увы, ничего не скажешь, и он лишь хрипел, захлебываясь кровью и наглухо закрыв разум от боли.

Диор, помнится, тоже собирался что-то сказать перед битвой и не успел.

Макалаурэ пытался быть в пяти местах сразу. Он успевал отдавать приказы, ободрять и драться. Он делал работу, которую терпеть не мог, но научился драуговски хорошо делать за сотни солнечных лет, потому что она спасала жизни.

Но все они были в ловушке, из которой не мог вытащить никакой воевода. Даже этот участок стены орки не рвались брать, особенно после того, как часть их попала в огненную ловушку на главной улице. Вопли и визг горящих заживо ещё звенели у всех в ушах.

Зачем тратить силы на новый приступ, лезть в реку под стенами крепости, если достаточно подождать, и кричать в огне начнут уже эльдар и люди?

Спуститься с обрыва одним эльдар было возможно. Проплыть вдоль берега сколько смогут — только если оставить лишь ножи и без доспехов, тогда против орков шансов мало, и незамеченными остаться не выйдет. Спустить десятки женщин и стариков атани в воду и выплыть с ними потом на берег мимо орков, караулящих у подножия скал — вовсе никак.

Нужно понять, что с этими домами. Что хотел сказать Галдор. Сейчас, пока огонь почти отрезал их от врагов, но не от жизни.

— Фаньо!

Оруженосец держался рядом и даже остался почти цел. Как и Макалаурэ — благодаря ему.

— Расспроси оставшихся вождей гондолиндрим, что мог знать Галдор и что особенного в этих домах. Осмотри их сам. Иначе останется только с обрыва вниз головой.

«Тонуть с оружием или выплывать в руки орков, потому что никакие корабли с Балара сюда не успеют».

Оруженосец покачал головой, но отправился на поиски. Гондолиндрим все же сохраняли воинскую дисциплину и держались отрядами, в то время как люди и немногочисленные оставшиеся синдар смешались друг с другом, и невольно их вождями становились верные Феанариони, как самые опытные.

Синдар порой буквально корежило от этого, но они подчинялись, хоть и скрипели зубами.

Ивовая улица, самая широкая, ведущая в эту часть города — единственная, которую ещё не перекрыл полностью огонь. Именно по ней ещё могли пройти последние орки из огненного кошмара, которым стала вся середина Сириомбара. Они и пытались. Накрываясь плащами, они сбились в середине улицы и с яростью отчаяния рвались туда, где ещё можно было дышать.

Будь это не орки, а хотя бы вастаки, Макалаурэ мог бы и задуматься. Мало кто в его глазах заслуживал гореть заживо. Даже оркам он этого не желал.

Лучники синдар выпускали последние стрелы, и орочьи беглецы валились одни за другими на деревянную вымостку Ивовой улицы. Впрочем, стреляли не только синдар. Вот это определенно была нолдэ — с косой цвета темного каштана, невысокая, с огромным для своего роста луком, она натягивала оружие не просто руками, а мгновенным усилием всего тела, почти не оставляя себе времени на прицел, зато пробивая стрелой насквозь даже железный доспех орка, не говоря о стеганках и кожанках. Ей можно было не стараться целиться в глаз врагу.

Тех, кто все же успел добежать, встретили мечами верные Феанариони.

Наступило затишье, бой прервался. Возможность подумать о том, как сражаться с пламенем или как от него бежать, им подарил ветер с моря. Увы, он же раздувал огонь.

Люди из отрядов поддержки вышли вперёд и снова принялись за работу. Воды и песка у них больше не было, они тушили разлетевшиеся с пожаров угли просто оказавшимися под рукой тряпками, часто кусками плащей убитых врагов или защитников. Узкая улочка вместе с их трудами давала защитникам Сириомбара ещё немного жизни.