Сравните эту воздушную драму с нашей повседневной работой в больнице. Признаться, старая добрая Национальная служба здравоохранения была лояльна к моим родителям. У отца случился смертельно опасный сердечный приступ, который устранил мой друг-кардиолог, быстро и решительно установив стент[48] в его закупоренную коронарную артерию. Моя дорогая мама перенесла три операции по устранению трех не связанных друг с другом раковых опухолей, и мои коллеги были полны решимости сделать для нее все, что было в их силах. Не только для нее, но и для меня. Однако все это происходило в то время, когда я сам работал в сфере здравоохранения и мог влиять на работу врачей.

Март 2016-го, субботнее утро. Две сиделки моей матери разбудили ее, а затем переместили из кровати на кресло. Одна из сиделок еще приходила в себя после зимнего гриппа, но уже работала, поскольку у нее не оставалось выбора. Моя 92-летняя мать с деменцией и тяжелой формой болезни Паркинсона пять лет не покидала своей комнаты, хотя в своем собственном мире была вполне счастлива. Отец был глухим с тех пор, когда летал на тяжелых бомбардировщиках во время Второй мировой войны, и практически слепым из-за макулярной дегенерации[49]. Однако даже в 94 года он оставался неизменным компаньоном моей матери, и они чувствовали себя счастливыми в своем доме. В зависимости от того, во сколько я заканчивал работу в больнице, либо я, либо моя жена Сара кормили их каждый вечер.

В то утро во время обхода в отделении интенсивной терапии Сара позвонила мне на мобильный. Моя мама плохо себя чувствовала: у нее были хрипы в легких и температура. Папа подумал, что нам стоит об этом сообщить. Я понимал, что для нее это крайне опасно, поэтому забрал Сару, и мы поехали к родителям, чтобы лучше разобраться в ситуации. Мама сидела в своем кресле; она была явно взволнована и с трудом дышала. Ее пульс достигал 120 ударов в минуту, а губы приобрели тот грифельно-синий оттенок, который я слишком хорошо знал. Хотя ее руки оставались холодными и липкими, лоб был горячим, и по выражению лица моего отца стало ясно, что он все понял. Мы все хотели, чтобы ей было комфортно и спокойно, и я знал, как этого добиться. Я видел, что сделал добрый терапевт моего деда, когда тот умирал от сердечной недостаточности. Он дал ему морфин, который сразу подействовал. В начале своей карьеры в 1970-х годах я делал то же самое для многих своих пациентов. Именно так поступают неравнодушные врачи. Это проявление заботы об умирающем человеке и обычной порядочности.

Я решил позвонить гериатру[50] своей матери, доктору Сингху, который спросил, хотим ли мы положить ее в больницу. Я объяснил, что, по-моему, она умирает и что нам не хочется, чтобы незнакомые люди сначала везли ее на скорой помощи, а затем тащили по многолюдному больничному коридору. Мы хотели, чтобы она мирно ушла в своем собственном доме, окруженная близкими. Я даже не хотел переносить ее обратно в постель. Доктор Сингх порекомендовал мне не принимать никаких мер самостоятельно. Чтобы не нарушать закон, нам требовалось вызвать терапевта, как это сделала моя милая мама для своего отца 60 лет назад. Итак, я приступил к поискам врача в субботу.

Благодаря лейбористскому правительству врачам Национальной службы здравоохранения в 2003 году подняли зарплату, а также сняли с них ответственность за работу с пациентами вне рабочего времени и в выходные. Любимый всеми семейный врач был уволен из соображений политической и финансовой целесообразности. Нерабочее для врачей время превратилось в русскую рулетку для пациентов: теперь больной должен был либо самостоятельно ехать в больницу, либо звонить 111 на линию помощи Национальной службы здравоохранения. Эта крайне неудобная система была введена консервативным правительством, и в результате решения стали принимать не врачи, а некомпетентные операторы на линии. Людям сказали: «Если вам необходима неотложная помощь, звоните 999. В случае других проблем со здоровьем обращайтесь по номеру 111. Если вам нужно срочно попасть к врачу общей практики, служба постарается вам с этим помочь. Если вы хотите пригласить медсестру или срочно вызвать на дом терапевта в нерабочее время, служба 111 это организует». Это так обнадеживало!

В полдень профессор хирургии набирает 111, и тут начинается непередаваемо глупый диалог. Оператор произносит по инструкции: «Вам нужна скорая помощь?» Я четко ей объясняю, что моя любимая мать умирает и что я хотел бы облегчить одышку и беспокойство, которые она испытывает. Я говорю, что она нуждается во внимании любезного врача общей практики, которого я хотел бы вызвать на дом. После этого мне задают множество абсолютно неуместных вопросов о том, дышит ли она, есть ли у нее кровотечение и о множестве других вещей, которые не имеют никакого отношения к сложившейся ситуации. Я становлюсь более напористым. Я врач. Я знаю, что нужно пациенту. Мне не требуются советы человека, который, возможно, еще на прошлой неделе работал продавцом в универсаме. Оператор сбита с толку, поскольку не имеет права отклоняться от протокола. Она говорит, что ее руководитель мне перезвонит. Это напомнило мне о моих приключениях в Китае в 1978 году, но даже так называемые босоногие врачи были лучше!

Я держал свою мать за руку, периодически измеряя ее неуверенный пульс. Из-за недостатка кислорода в ее сильном сердце началась быстрая фибрилляция предсердий. Я все еще сжимал телефон в кулаке. Когда он зазвонил, мама вздрогнула, закашляла, а затем из ее носа вытекла струйка окрашенной кровью жидкости. Нелепый диалог вновь повторился, и мне задали те же абсурдные вопросы. Я еще раз повторил, что не хочу, чтобы скорая помощь забирала мою мать в больницу. Наш разговор зашел в тупик. Ситуация усугублялась, и я понял, что помощи ждать неоткуда.

«Я попрошу нашего врача [сидящего в коллцентре и распределяющего звонки] позвонить вам по этому номеру», – в конце концов сказала мне растерянная женщина.

Еще через некоторое время мне позвонил врач, и я не оставил ему сомнений ни в природе ситуации, ни в том, что должно было произойти. Даже он сначала попытался меня переубедить, но затем согласился направить к нам врача общей практики, единственного на всю округу. Я просто хотел, чтобы моей бедной матери вкололи немного морфина. Тем временем медсестра Сара пыталась облегчить ее страдания, увлажняя губы и прикладывая холодное полотенце ко лбу. Затем тяжелое, но регулярное дыхание сменилось прерывистыми и нерегулярными дыхательными движениями, которые врачи называют дыханием Чейна-Стокса. Я понял, что ей больше не нужен врач. Прибыла божественная помощь. Ее пульс был слабым и медленным. Глаза сначала закатились, а затем закрылись. Дыхание становилось все более прерывистым, пока в итоге не прекратилось. Я посмотрел на своего растерянного отца и констатировал очевидное. Она ушла.

Мне не нужно объяснять, каково это – потерять мать, но для нее смерть стала большим облегчением. Облегчением, которое – в 2016 году! – она не могла получить от медиков. Думаю, что я больше желал прихода того врача, чем моя мать. Мне хотелось знать, что я сделал все возможное, чтобы помочь ей, когда пришло время. Система, в которой я проработал более сорока лет без единого больничного, подвела меня как раз в тот момент, когда моя семья особенно нуждалась в ней. Мне становилось от этого все более горько.