– 100/70.

– А пульс?

– 100.

– Какой гемоглобин?

– 10.

– Неплохо, – сказал я. – Теперь он в безопасности.

Анестезиолог вежливо спросил, сообщил ли я об этом пациенте своему боссу, главному педиатру мистеру Данну.

– У меня не было времени, – солгал я. – Я думал, что у мальчика продолжается кровотечение, а мистер Данн находился на ужине в колледже. Я удивлю его на утреннем обходе.

Теперь мне предстояло объяснить родителям мальчика, почему у него появился не только шов на месте удаления аппендикса, но и огромный кровавый шов в центре живота, а также почему операция заняла вовсе не пятнадцать минут, как они ожидали. Как и все родители, ожидавшие новостей о состоянии их ребенка, они находились на грани нервного срыва. Моя широкая улыбка на пороге зала ожидания сказала все, что им нужно было знать: что их сын в безопасности, несмотря на неверный диагноз.

Вместо области коры мозга, отвечающей за психопатию, я активизировал область, отвечающую за сострадание, благодаря чему получил щедрый подарок, когда мальчика выписали из больницы. Подобно тому, как я всегда стремился помогать детям с синдромом Дауна, я стал по-особенному смотреть на пациентов, которые были свидетелями Иеговы. По крайней мере, их твердые ценности и вера никому не приносили вреда. Иногда, когда их вывозили из операционной, уровень гемоглобина в их крови был в три раза ниже нормы, но они обычно выздоравливали.

Профессор Калн воодушевил меня играть в местной регбийной команде, и вскоре мое имя появилось в газетах. Там писали о сумасшедшем крайнем нападающем, который то и дело приносил команде очки. Входя в операционную или появляясь на регбийном поле, я «включал» свою психопатию. Я получал травмы одну за другой. Однажды во время игры металлический гвоздь разорвал мне скальп, из-за чего у меня на голове осталась 12-сантиметровая борозда. Я настоял на том, чтобы поехать в Кембридж, где медсестра Сара, позднее ставшая моей женой, дежурила в травматологическом отделении. Я попросил ее наложить мне швы и сделать прививку от столбняка, но не беспокоиться насчет местной анестезии. Очень скоро я орал от боли и жалел о своем решении.

На Рождество мне сломали челюсть, но я все равно был вынужден вскрывать грудную клетку мотоциклиста в отделении неотложной помощи. Все еще одетый в регбийную форму и покрытый грязью, во время мытья рук я сплевывал кровь в раковину. Тем не менее я был на месте, потому что в больнице не оказалось другого хирурга, который попытался бы спасти его. Затем я сделал большую глупость: я отказался от операции на своей челюсти, из-за чего мне пришлось терпеть внутримышечные инъекции огромных доз пенициллина, необходимые для предотвращения инфекции в кости. Медсестры, казалось, получали удовольствие, используя мой зад в качестве подушки для иголок. В итоге именно эта травма помогла мне сдать несчастный экзамен Королевской коллегии хирургов. Я едва мог говорить на устной части, но у меня хотя бы отсутствовали бравада и дерзость, которые подвели меня в первый раз.

Я покинул Кембридж, получив прекрасную квалификацию и бесценный хирургический опыт. Я был предельно уверен в себе, но тащил слишком тяжелый эмоциональный багаж. Отсутствие торможения способствовало сексуальной распущенности, которая повлекла за собой много неприятностей. «Оксфордский словарь английского языка» ассоциирует психопатов с «расторможенностью и недостатком заботы о других людях». К этому определенно можно добавить маленький синий спортивный автомобиль и раздутое эго.

Во время последних недель моего пребывания в Адденбруке Хаммерсмитская больница и Королевская медицинская школа последипломного образования пригласили меня на программу ротации, где я мог занять должность кардиохирурга-стажера. Для меня это был приятный сюрприз. Возможно, они давали объявление о вакансии, на которое никто не откликнулся, но я все равно радовался, что мне предложили такой вариант. Эйфория, однако, не продлилась долго, потому что мне постоянно приходилось ассистировать старшим резидентам с неуклюжими пальцами, у которых с трудом получалось накладывать швы на бьющееся сердце. Оно было скользким и постоянно двигалось, и я знал, что сам гораздо лучше справился бы с этой задачей. Из-за моего нежелания ассистировать без скальпеля в руках меня направили в Гарфилдскую больницу (Garfield Hospital) на обучение торакальной хирургии[26]. Там все напоминало мне о дождливом выходном в Сканторпе, то есть о чем-то предельно знакомом. Легкие просто сдувались и раздувались, что было не слишком интересно. Поэтому я СБЕЖАЛ.

Я увидел объявление о вакансии внештатного хирурга общей практики в Гонконге. Должность предполагала проведение операций в двух частных клиниках на Пике, а пока штатный хирург находился в творческом отпуске, его заместитель мог жить в его квартире, ездить на его «Порше» и пользоваться его членством в Гонконгском клубе. Для меня это была возможность применить блестящий кембриджский опыт в другой стороне света и в совершенно другой культуре. Почему нет? Получив эту работу, я отпросился с кардиохирургической ротации на три месяца и уехал. Я не знал, на что иду, но в Лондоне мне все надоело, и я находился на грани саморазрушения. В конечном счете переезд спас меня от отчисления.

В больнице Каноссы (Canossa Hospital) и Международной больнице Матильда я работал в одиночестве, и ассистировали мне католические монахини. Там не было резидентов, готовых прийти на помощь, однако монахини привносили в операционную ощущение спокойствия и гармонии. В конце концов, разве кто-то стал бы кричать и злиться на монахинь? Кроме того, они были настолько опытными и надежными, что таких ассистентов редко можно было встретить дома. Их задача заключалась в помощи хирургам, и они давали мне возможность сосредоточиться на своих обязанностях. Даже я не мог флиртовать с монахинями. Мне хотелось впечатлить их и сделать так, чтобы они прониклись доверием к молодому английскому выскочке.

Возможность это сделать появилась раньше, чем мне того хотелось. Гастроэнтеролог направил ко мне девушку с проблемой, которую я никогда на встречал на Западе. Худощавая, но привлекательная молодая женщина из обеспеченной китайской семьи обратилась ко мне в связи с кровотечением из заднего прохода. Я был уверен, что дело было в геморрое, но опытный палец гастроэнтеролога нащупал опухоль в прямой кишке. Рак кишечника в девятнадцать? Я не мог в это поверить, однако биопсия подтвердила диагноз. Я встретился с убитой горем девушкой и ее матерью в поликлинике при отеле, на коулунской стороне, куда можно добраться на оживленном пароме «Стар Ферри».

В то время единственным вариантом лечения низко расположенной опухоли кишечника было удаление прямой кишки и формирование у пациента пожизненной колостомы[27]. Для молодой китаянки добровольная эвтаназия и то оказалась бы предпочтительней. Меня предупредили об этом монахини, когда мы обсуждали возможность проведения абдомино-перинеальной резекции[28]. Обычно такую операцию проводят два хирурга: в то время как один мобилизует прямую кишку сверху через отверстие в брюшной стенке, второй работает с опухолью снизу и удаляет анус пациента. Мне нужно было все тщательно обдумать. Стоило ли мне проводить операцию самостоятельно или направить девушку к опытной бригаде из университетской больницы? Как всегда, я решил, что со всем справлюсь, хотя никогда не делал эту процедуру ранее. Разве не глупо это было с моей стороны? Что имело большее значение: моя репутация или жизнь девушки?