Комната была очень большой, имела высокий потолок, два больших мозаичных окна и две кровати, одна из которых принадлежала Саят – подруге Юны. Саят еще одна счастливая дочь Нолена из второго сектора, которой выпало вместе с Юной делить лучшую в Доме комнату на третьем, последнем этаже, с видом на двор Холодного Дома и центр сектора.

С наступлением темноты в этих окнах можно было видеть сотни зажигающихся огней: синих и белых, несущих свет из окон чужих домов и заведений; желтых, которые принадлежали меркам, пересекающим небо и улицы, и один красный, еле виднеющийся, обозначающий границу сектора.

Лен догнал Юнону в коридоре, они вместе спустились по белой винтовой лестнице, навстречу им по краю лестницы на подъемном механизме двигался молодой охранник по имени Вирим. В отпускной период Холодный Дом пустовал, почти все, кто занимал жилые комнаты Дома, уезжали в свои родные сектора. Оставались те, кому было некуда или незачем ехать. Среди оставшихся была Гета, родители которой погибли еще в ее малом возрасте. Как раз к ней и направлялся Вирим с охапкой синих и фиолетовых цветов, размером с его голову, и Юна бросилась за ним обратно наверх по ступенькам.

– Вирим, это из сада? Они уже расцвели? Дай один!

– Идите в сад и там рвите, Терана там тоже сейчас нет. Если вернется, скажете, что я разрешил прокатиться по линии, остановитесь сразу после белой рощи, пройдете налево до знака.

Лен уже стоял внизу и смотрел как Юна на бегу пытается нюхать свежесобранные люциллы, таких больших он не видел даже в саду у Реоны.

– Юна, мы тебе еще больше нарвем!

– Не надо больше! – донесся крик Вирима сверху. – Если поймают, заставят нас всех платить за нарушение, хватит ей трех.

Юнона вернулась вниз.

– Четыре.

– Пять. – Лен подмигнул девушке.

– Я тебя обожаю!

Узнав, что в саду зацвели люциллы, влюбленные решили отложить пикник и опоздать на свободный показ. Иногда на поляне в хорошую погоду натягивали экраны, размером с двухэтажный дом, ставили проекторы и в реальном времени транслировали важные и интересные события. Это было второе место после большого зала, где можно было что-то посмотреть.

В этот день оставшимся в Холодном жителям было предложено посмотреть собрание в Круглом Доме. Лен не любил это дело и смотрел собрания только тогда, когда их обязывали учителя, зато с большим интересом смотрел трансляции походов, раскопок и открытых уроков с остальных Домов, кроме управления.

Юна напротив, пыталась оспаривать многие решения управленцев, пересчитывала выделяемые и растрачиваемые суммы и ресурсы. Ей не нравилось все: сколько людей отправляют за границы секторов, каких детей в этом году будут забирать на обучение, в какой мере будут удовлетворены нужды жителей в достатке и безопасности.

Не всем людям было позволено жить внутри секторов. Строить жилища в центре разрешалось только семьям с детьми или работникам Главных Домов. У каждого человека, за исключением ночных детей, по достижении двадцатилетнего возраста было два способа остаться жить в охраняемой зоне: завести семью или устроиться на особую категорию работ. Все остальные, кто отказался даже от раскопок, ссылались на прилегающие территории и лишались поддержки административного центра.

Юна мечтала когда-нибудь встать во главе Круглого Дома, чтобы напрочь смести эту никчемную, по ее мнению, систему. Иногда она злилась так, что даже Лен чувствовал себя рядом виноватым; а если злость еще и покрывалась расстройством из-за очередных, потерянных по халатности управления людей, то лучше молчать, и ночевать сегодня лучше по своим комнатам. Или ночевать втроем: он, она и Саят, разговаривая о чем угодно, чтобы попытаться поднять Юне настроение.

Лен вспомнил одну из таких ночей, и в его голове вспыхнула череда событий, которые он никогда не сможет забыть. Он вспомнил как спустя два года, после зачисления, впервые увидел Джетома в стенах Холодного Дома. Меньше всего тогда Лен ожидал увидеть его здесь. Джет молча прошел мимо, и любопытство Лена заставило его позже узнать, что хотелось бы услышать меньше всего – Джетом остался один, и Холодный Дом принял его учеником.

Теперь когда-то веселый и резвый мальчик походил на молчаливую статую с пустым взглядом. Он выделялся среди остальных детей, в свои двенадцать он был на голову выше самого высокого мальчика. Но на занятиях его темноволосая шевелюра виднелась ниже всех, он часто спал, опершись на руки, или черкал линии на листах – пустые линии, больше никаких узоров и животных, пустые как все его слова и действия. Всем хотелось дружить с ним, ведь он старше и умнее, а он не подпускал близко никого, кроме Саят.

Учителя часто ставили Лена и Джетома вместе на занятиях, полагая, что родство по месту рождения поможет им в учебе и дружбе. Но рядом с Джетомом Лен ощущал страх и съедающее чувство вины. Никто вокруг не знал, какие последние слова он кричал тогда на берегу, и он не мог надеяться, что Джетом их не помнит, потому что ответное молчание продолжалось и годы спустя.

За годы спустя Лен так и не набрался храбрости спросить о произошедшем, не смог выдавить из себя соболезнования, ему не хватило смелости даже попросить прощения. При одном только взгляде на Джета, с лица исчезала улыбка и любая усмешка, как бы сильно не смеялись вокруг, и как бы смешно не шутил Нелон за столом.

Им было тринадцать и пятнадцать Джетому, когда одно из занятий начали с рассказа про белую слепоту. Знакомая еще костанианцам, в начале новой истории она стала неизлечимой смертельной болезнью, мутировавшей в условиях новой биосферы. Еще в середине первого столетия в нескольких секторах началась эпидемия: люди теряли зрение и падали с ног от головной боли, ими овладевало безумие от нетипичных судорог и галлюцинаций.

До создания прогрессивного лекарства погибла четверть населения планеты. Болезнь распространялась и среди крупных видов птиц. Второй и третий сектора были уже полностью поражены, когда вода в озерах посинела еще больше и приобрела кислый вкус. Но именно туда стали слетаться больные птицы. По их примеру эту воду стали пить люди, и боль прекращалась. К тем, кто был заражен недавно, частично возвращалось зрение.

Из разросшихся синих водорослей удалось создать новую лекарственную форму. Смертность остановилась, Юнона излечила себя как могла, а заодно и своих пришельцев. С тех пор кто-то посчитал ее милосердной, но землетрясения и бури каждый раз напоминали людям о ее истинном лице.

На занятии объявили, что после ужина всем нужно будет явиться в большой зал. Ученики и работники Холодного Дома пришли на трансляцию, которую вели с изолятора второго сектора. Десятки детей тогда, возможно впервые, увидели как дети и родители, мужья и жены прощаются друг с другом через стекло. Видели, как врачи делают смертельную инъекцию, которая за пару минут усыпляет больных, чтобы прекратить или предотвратить их мучения. Они видели, как тела отправляют на сожжение. А Лен видел как плачет Юна и как Джет бежит за уходящей Саят.

После трансляции Юна попросила проводить ее, и когда Лен собрался уходить, в комнату зашла Саят, а следом за ней зашел он.

– Я достал списки больных и погибших людей второго сектора, родители Саят в порядке, в третьем и четвертом пока чисто.

У Юны округлились глаза, но тут же с тяжелым выдохом опустились вниз.

– Если болезнь пойдет дальше, а лекарства нет? Тех водорослей как будто больше нет в природе, и это значит что…

– Скажи своим, – прервал ее Джетом, обращаясь к Лену. – Пусть проверят Ровную реку и застой на извилине, если что-то и будет, то там, я знаю.

– Что ты знаешь?

– А что ты знаешь обо мне… и Ноне с Нилом? – Джет повысил голос, но Саят сжала его руку. Одно ее движение будто усмирило всю злость, сидевшую в душе парня, ненадолго.

– Прости… – единственное, что смог выдавить из себя мальчик, который своими словами, как ему казалось, навлек проклятие на детей.

Тогда было не важно, шесть лет тебе, восемь или десять – важно было только то, что ты лучше всех остальных по рождению, а сейчас, глядя на изменившегося Джетома, он чувствовал себя младше, ниже и слабее не только телом.