Утром, прибегая в детский садик, я сразу же шел смотреть, висит ли мой дуб на стене, а потом уже снимал кепку и вешал ее на вешалку. Часто мы ходили на экскурсии на пойменный луг, благо он находился совсем рядом. Там росли красивые мелкие цветочки и паслись коровы. Больше всего мне нравилось в садике что-нибудь строить, используя как строительный материал игрушки. И почему-то меня привлекали стройки больших размеров. Если дом, то обязательно многоэтажный, если корабль, то на половину зала.

Один раз я составил из игрушечных машин, колясок-вагончиков длинный-предлинный поезд через весь зал и даже с поворотом. У меня даже дух перехватило от переполнявшей меня гордости. Таких длинных поездов никто никогда не делал. На маленьких платформах и на машинах ехали десятки разных кукол и зверей, а я изображал машиниста и, дуя изо всех сил в перепонку между большим и указательным пальцами, издавал настоящие паровозные гудки, которые разносились по всему садику. Все дети сбежались в зал и с интересом смотрели на мой длинный поезд.

Вдруг какая-то красивая девочка с двумя красными бантами в толстых косичках подошла к моему поезду и ударила ножкой по вагончику, где сидел зайчик. Вагон с зайчиком отлетели в сторону.

– Не ломай мой поезд! – закричал я ей.

Но она презрительно посмотрела на меня своими большими красивыми глазами и стукнула ножкой по другому вагончику, где сидела маленькая кукла. Оскорбленный до глубины души ее хулиганскими действиями и желая защитить свое сооружение, я подскочил к ней и изо всех сил оттолкнул ее от моего поезда. Она упала на спину, а из носа почему-то потекла кровь. Девочка даже не пыталась встать. Она забарабанила ногами по полу и запищала так сильно, что сбежались все воспитательницы. Они бросились ее поднимать, но она им не давалась и завизжала еще сильней. Тогда воспитательница позвала заведующую. Та прибежала и, увидев лежащую в крови девочку, испуганно закричала:

– Ирочка, что с тобой? – она быстро подняла ее и унесла в свой кабинет. Я был настолько ошеломлен этой сценой, что стоял ни жив ни мертв. Моя воспитательница, которая повесила мой рисунок с зеленым дубом на стену, спросила меня:

– Почему ты разбил ей нос?

– Я не трогал ее нос, – ответил я дрожащим и перепуганным голосом, – я только оттолкнул ее, чтобы она не разбивала мой поезд.

В это время быстро зашла заведующая и, схватив меня за ворот рубашки, с силой потащила меня к выходу.

– Больше в детский садик не приходи, – злобно прошипела она мне прямо в ухо, а на крыльце так турнула меня в шею, что я полетел кубарем по ступенькам вниз. Я разбил в кровь колено и ушиб голову, но от испуга не чувствовал боли. Меня в тот момент беспокоил совсем другой вопрос: что я скажу маме? Мне почему-то казалось, что я не имею права раньше, чем садик кончает работу, приходить домой. Удрученный случившимся, я вышел на улицу и увидел девочку, которая сидела посередине улицы и играла в песке.

– Тебя выгнали из садика? – спросила она таким тоном, как будто это самое обыкновенное дело. Ее вопрос меня озадачил. Откуда она знает, что меня выгнали из садика? Ведь кроме меня и заведующей никто об этом еще не знает. Ведь заведующая прошипела мне об этом прямо в ухо перед дверью на улицу. А девочка, не дождавшись ответа, сказала:

– Садись, поиграем вместе. Я сел на теплый песок, но играться мне совсем не хотелось. Я вспомнил, что в садике осталась моя кепка, а идти за ней опасался.

– Ты не думай, – сказала девочка, перебирая желто-серый песок. И я понял, что она советует мне не переживать. Удивительно спокойная девочка, такая же маленькая, как и я, а рассуждает, как взрослая. Мне стало стыдно перед этой необыкновенно рассудительной девочкой и, чтобы как-то оправдать свои переживания, я сказал:

– Тебе хорошо, у тебя ничего не осталось в садике, а у меня там кепка осталась. Получалось, как будто я переживаю не столько из-за того, что меня выгнали, сколько за оставленную кепку.

– А ты иди и забери ее, – сказала она обыденно, будто речь идет о пустяковом деле.

– Да, попробуй! – сказал я. – А она мне и второе колено разобьет, – и я показал ей разбитое колено.

– Не бойся, – сказала она, – она уже, наверно не сердится. Моя мама тоже такая: когда злится, бьет меня, а как злость у нее проходит, так обнимает и целует меня.

Я на минутку представил себе, как заведующая детским садом обнимает и целует меня, и мне вдруг стало смешно. Я рассмеялся, и все мои страхи улетучились.

Дело в том, что у нас дома как-то не принято было обниматься и целоваться. У нас и так были хорошие взаимоотношения с мамой. Она никогда меня не била и никогда не обижала. Ведь я был сирота.

– Ну, я пошел за кепкой, – сказал я девочке.

– Иди, иди, не бойся, – сказала она, – она уже не сердится.

Вошел я во двор садика, завернул за угол дома, а на крыльце стоит во всей своей красе заведующая. Она была действительно красивая женщина. Высокая, стройная, с приятными чертами лица. И не верилось, что внутри у нее все кипит и негодует на всех и на все. Увидев меня, она вознегодовала и покраснела от ярости.

– Ты зачем вернулся? – проговорила она злобно. – Я же тебе ясно сказала, чтобы ты больше в садик не приходил!

Но я, стоя в отдалении, уже не боялся ее, как бы она не сердилась. В случае чего я мог убежать на улицу. Не станет же такая красивая и гордая дама гоняться за мной на улице.

– У меня там кепка осталась, – сказал я, глядя прямо в ее сердитые глаза. Она вошла в дом, вынесла мне кепку и бросила ее мне в ноги.

– Больше не приходи! – крикнула она мне в спину.

Когда я дома сказал маме, что меня выгнали из детского садика, она от неожиданности присела на стул, глядя на меня тревожными глазами.

– Что там стряслось? – спросила мама.

– Я толкнул девочку за то, что она нарочно разбила мой поезд, а она упала, и при этом у нее пошла кровь из носа, – рассказал я виноватым голосом.

Из своей половины дома вышла к нам соседка тетя Сарра.

– Вы слышали? – говорит мама ей. – Его выгнали из садика.

– Наверно, у них очень строгая заведующая, – говорит тетя Сарра.

– Какая там строгая, – говорит мама, – она просто злая фурия. Это же Капустинская. Если ей дать власть, она разгонит весь мир. Она считает, что все виноваты в том, что у нее не получилось нормальной жизни. Подумаешь, осталась с одним ребенком. Я осталась с четырьмя и то ни на кого не имею зла!

Мама посидела несколько минут, подумала и говорит:

– Наверно, детские садики не про нас придуманы, раз с самого начала не получилось. Я предчувствовала такой исход, поэтому не хотела отдавать тебя туда, но председатель профкома уговорил. Ну что ж, может это и к лучшему. Играй дома.

Так по-доброму был решен этот вопрос. Мама только на словах полагалась на судьбу, а на самом деле держала свою и нашу жизнь в своих крепких рабочих руках. Так закончилось мое кратковременное пребывание в детском садике. И трех недель не прошло.

Через несколько дней мама принесла домой ошеломляющую для меня весть. Оказывается, что девочка, которую я толкнул, была дочерью заведующей. Если бы я знал об этом раньше, я не посмел бы, конечно, ее толкнуть. Но стало также яснее ясного и нахальное поведение Ирочки и злое поведение ее мамаши. Понял я это позже и не хранил зла на заведующую. Встретился я с ней ровно через двадцать лет, но об этом я напишу в моей третьей книге…

Когда мне исполнилось шесть лет, наша соседка тетя Сарра сказала маме:

– Пора мальчика отвезти к ребе в хейдер, его там научат писать, читать и считать.

Но мама к тому времени уже была членом ВКП(б) и ко всем нашим старым традициям относилась скептически: если они подходили к новому советскому образу жизни, она их принимала, если же нет – отвергала. Так было и на этот раз. Мама ответила тете Сарре:

– Нет, теперь мне отдавать его в хейдер нельзя. Зачем ему там зубрить молитвы? Жизнь теперь совсем другая пошла. Теперь ему дорога в советскую школу.