Братья Клетецкие – Сашка, Федя и Сенька – распиливали старую полузасохшую ветлу на дамбе, как раз на участке наших соседей Драпкиных. Дерево это давно уже согнулось в три погибели, сердцевина у него была полностью вылущена и неизвестно каким чудом оно удерживалось на весу. Оно всем мешало проходить на дамбу. И все при этом сетовали на кого-то, кто не убирает ее с дороги. Нам же, мальчишкам, дерево очень нравилось тем, что в ее стволе у основания образовалось корыто. Мы туда ложились, как в детскую люльку, и смотрели в высокое синее небо.
Братья Клетецкие сделали для всех полезное дело. Сколько я помню их, они всегда следили за порядком на дамбе: старые деревья срезали на дрова, а новые сажали. Причем, делали они это довольно просто. Я сам несколько раз наблюдал. Они срезали у какой-нибудь ветлы тонкую, прямую как шест, ветвь со свежей зеленой корой; один конец заостряли топором и этим острым концом опускали в глубокую яму и засыпали землей. Потом лунку заливали водой, и на этом посадка нового дерева была закончена. Даже не верилось, что из этого тонкого гладкого шеста вырастет когда-нибудь могучее дерево. Но именно так все и получалось. Недели через две зеленый шест начинал ветвиться, и тоненькие его веточки буквально изо дня в день вытягивались в небо. И казалось, что это дерево растет здесь давным-давно. Вообще, эти Клетецкие очень аккуратно жили. Что мне очень нравилось у них, так это ступеньки с горы, сделанные из камней и дощечек. При любой непогоде можно легко спускаться и подниматься в гору. А у нас были тропинки, которые во время дождя становились непроходимыми.
Так вот, утром братья Клетецкие убрали всем мешавшее дерево, а днем наша соседка тетя Рая подняла на всю улицу настоящий скандал. Она была старая полуслепая женщина и имела привычку выходить на крыльцо и кричать о наболевшем во весь голос на всю улицу. И хоть она никого не видела, но всегда была уверена, что ее слышат. Вот и в тот день, узнав, что Клетецкие распилили дерево, она выскочила на крыльцо и заорала на всю улицу:
– Грабители! Воры! Последнее дерево украли! Чтоб у них руки отсохли! Чтоб они сгорели от этих дров!
Соседи никогда не мешали ей кричать. Знали, что это бесполезно. Пока не выкричится – не перестанет. Все к этому привыкли и не придавали ее выкрикам никакого значения. Но Федя Клетецкий, услышав ее крики, сказал, что они больше никогда не будут сажать деревья против ее дома. И действительно, так это место и осталось голым на многие годы. Но по отношению ко всей дамбе этот оголенный участок не имел решающего значения.
Дамба наша известна всему городу. Еще бы! Это настоящая набережная, покрытая зеленым навесом. Все растущие вдоль нее ветлы наклонили свои обширные кроны над дамбой и опустили свои длинные косы почти до воды. Недаром, особенно летом, все спешили сюда отдыхать. А вечерами не было свободного места от влюбленных пар.
Здесь хорошо было и купаться. Берег весь выложен крупными плоскими камнями, как плитами. Хорошо одеваться – ноги не пачкаются в песке. И главное, здесь сразу начинается глубина – не надо долго ходить по отмели и щупать дно, опасаясь ям, как это делается на песчаной косе. На дамбе прямо с берега бросались в воду, ничего не опасаясь. И загорать или просто лежать здесь было тоже приятно. Гладкие камни были уложены один к одному, всегда чистые, дождями умытые, всегда теплые, потому что за утро они хорошо нагревались на солнце и сохраняли это тепло до самого позднего вечера. Лежишь, как будто дома на печи, и прогреваешь насквозь все косточки.
И Днепр у дамбы был самый широкий, и вид с дамбы – самый красивый. Один только вид на мост чего стоил! Высокие решетчатые стены моста и даже быки под мостом были переплетены толстыми бревнами, но издали все казалось легким и ажурным, будто все это было сделано не для крепости, а ради красоты. Может это мое личное мнение, но по моим наблюдениям, лучшего места для отдыха, чем наша дамба, не было.
Надо сказать, что наш дом расположен как бы в седловине, в самом начале первомайской улицы между двумя холмами. Именно поэтому во время дождей все ручьи с обоих холмов устремлялись к нашему дому. Они прорезали по Первомайскому переулку глубокую канаву, а в нашем дворе – настоящий овраг. Очевидно, лет сто назад дождевая вода спускалась с горы между нашим домом и домом кузнеца Славина. Иначе чем объяснить глубокий проем между домами, образовавший пологий спуск к реке? Этот спуск к реке все называли Днепровской горой. Даже в отдаленных улицах слышно было: "Пошли на Днепровскую гору!" – это значило, что они спешат к нашей горе, к нашему спуску с горы, чтобы попасть или на дамбу или на песчаную косу, которая, по старой памяти, стала городским пляжем.
Зимой все мальчишки устремлялись сюда. Здесь был быстрый, захватывающий дух, спуск на коньках. Сила инерции выносила конькобежца на середину застывшей реки. Конечно, не только мальчишки приходили сюда. Взрослые еще в большей степени пользовались этим удобным спуском к реке из-за Днепровской воды. Она во многих случаях была незаменима. Хоть у нас и были колодцы на каждой улице, но за днепровской водой ходили каждый день не только соседи нашей улицы, но и жители дальних улиц.
Из моего НП этот спуск с горы был совсем рядом, и я видел всех, кто за чем-либо приходил к берегу реки. Наблюдать, как люди носят воду домой, не менее интересно, чем за проходящим пароходом. Каждый человек делает это по-своему, и среди всех их не было хотя бы двух похожих.
Вот бежит с горы мой друг Исаак Гольдберг. На нашей улице он самый крепкий, самый сильный, самый храбрый, самый отчаянный. Бежит он с горы сломя голову, как и я крутя ведром во все стороны, зачерпнет неполное ведро и так же бегом в гору. А вот Лева Рубинчик с нашей улицы не спешит. Он набирает полное ведро воды и через каждые десять шагов останавливается отдыхать. Неторопливо носит воду и его отец, кузнец Яков Рубинчик, удивительно спокойный и степенный человек. Он всегда носит воду на коромысле и так тихо ходит, что пока поднимается на гору, минут пятнадцать проходит. Зато, когда за водой идет Семен Клетецкий, все только удивляются: два полных ведра с водой на коромысле спокойно висят на плече и два полных ведра в руках. При этом не выплеснет ни одной капли. Вот это водонос! Такой на нашей улице он один.
Когда я с НП вижу издали идущий колесный пароход, я стремглав бегу на берег, чтобы поближе смотреть на него. Это ведь был редкий гость на нашей реке. Интересно было смотреть, как образуются волны, как они приближаются и разбиваются о берег. Перед мостом он давал гудок и наклонял трубу к палубе, чтобы случайная искра, вылетающая вместе с дымом, не подожгла мост.
Бегал я к берегу реки и тогда, когда к нему приставали грузовые катера. Они тянули за собой баржи или плоты. Я страшно завидовал матросам в полосатых тельняшках, а про себя мечтал когда-нибудь тоже стать матросом. Однажды такой катер нарисовал Изя Плоткин – старший сын того Плоткина, который работает вместе с моей мамой на хлебопекарне. Изя учится в Ленинграде на художника. Художником я тоже хотел быть. В тот день Изя пришел на наш двор с плоским чемоданчиком и уселся против стоявшего у берега катера. В чемоданчике оказались краски да кисти, а под крышкой была белая бумага. Вот на этой бумаге он за пару часов в точности изобразил этот катер. Картина получилась мрачная, в то время как вокруг было светло и солнечно. Но Изя ушел домой, довольный работой.
Однажды, сидя на НП, я увидел Гиту Шумахер – мою «маму» по школьной театральной самодеятельности. Она живет довольно далеко от нас. Смотрю я и глазам своим не верю. Спускается с горы молодая пара в обнимку. Гиту Шумахер я сразу узнал. Она кончила четвертый класс, но лет ей было много: восемнадцать или девятнадцать. В нашей школе было много таких великовозрастных учеников в начальных классах. Даже в нашем классе было двое: Каток и Фельдман. У Абрама Катка все лицо было в морщинах, и он действительно выглядел старичком. За ним укоренилась кличка «восьмидесятилетник». Мы, маленькие, часто над ним смеялись и получали за это крепкие подзатыльники.
