А староста говорил, что посланные в ближайший монастырь люди вернулись ни с чем. Там уже полнехонько тех, кто поспел туда раньше. Монахи больше никого не принимают. В город идти бесполезно. Города сейчас не те, что в старину. Никого города уже не спасают. Нету, срыли давно, на постройки пустили древние стены, некогда уберегавшие города и всех, кто в них прятался от супостата. Да и где сейчас этот супостат? С какой стороны ждать удара? Никто не знает. А сидеть тут, и ждать… Ну, сами понимаете…

Уйти в лес? Спрятаться там, переждать? Ну, армия со своими людоедами может и уйдет, а хамадийцы-то, хамадийцы останутся. Они же давно на наши земли зубы точат. Мы же для них чужие. Они нас обратно не пустят, говорил староста. Да все это и так понимали.

И народу сейчас поднялась уйма, – говорил староста, – бегут, и тоже никто не знает, куда. И их, куда бы они ни пришли, везде мечами, да дубьем встречать будут, потому что они никому не нужны. Да мы бы и сами… Ну, чего об этом говорить. Земля наша большая, вот только места на ней для нас нету. А где не занято, там жить нельзя.

И выход один, – говорил староста, и все слушали, а священник еще и кивал, одобряя и соглашаясь, – уходить надо отсюда совсем. Не так давно, – говорил староста, – купцы – не наши, чужеземные, но это не важно, – так вот, купцы на своих кораблях попали в бурю, и занесло их на острова в океане, далеко, аж на краю земли. И на тех островах, говорили они потом, никто не живет. А там – хорошо! Там реки текут, озера есть. Там климат мягкий и земля жирная, по три урожая в год снимать можно.

Вздох пронесся над толпой. Три урожая…

Вот, – говорил староста, – вот она, земля обетованная! Вот куда мы пойдем, мужики. Вот куда я поведу вас.

– А как же?!. – возник внезапный всплеск сомнения. – Это же!..

– Да, это за морем. Ну, так и что? И доберемся. Пойдем к морю. Пусть далеко, дойдем. А там – на корабль. Единый поведет нас. Он ничего не делает зря, правда, святой отец? – обратился староста к священнику, ища у него поддержки.

– Да, братья, – голос священника был профессионально звонок и далеко разносился в ядреном морозном воздухе, чуть припахивающем навозцем, – да! Единый испытывает нас, своих детей. Своих любимых детей. И кто пройдет это испытание, и не возропщет, тот придет в райские кущи с плодородной землей, с которой потом будет снимать по три урожая. Главное, терпеть и верить. И не опускать рук. И не бояться трудностей. И вам воздастся!

– Да что там!.. Да мы согласны! Веди! – Загомонил народ.

А один все-таки вылез с обычным своим скептицизмом и прагматикой:

– А как мы на корабль-то сядем? Кто нас туда пустит.

– Так, спокойно, – староста поднял руку, успокаивая стихию, – все продумано. Значит, так… Первое, мой племяш сейчас служит. Он там сержант в своем полку, а полк в районе Хамистополиса стоит. Там недалеко. Оттуда один парнишка, дезертир, вчера был тут, весточку передал. Они там еще не разбежались пока. Надо успеть туда, к ним. Я племяша-то сблатую, чего ему?.. а он еще человек десять парней подговорит. Нам хватит. С ними мы всю страну пройдем. Возьмем где чего – Единый простит, на благое дело ведь. А как до моря доберемся, корабль захватим, в порту. По дороге золотишка посшибаем с богатеньких. Сейчас же не только голытьба с места сорвалась, помещики, те тоже – ноги в руки. Вот мы их и пощиплем во славу Единого. Не все им нас щипать. Когда-то должок и вернуть надо, верно?

– Верно! – откликнулось собрание единым облегченным выдохом.

– Ну, я и говорю… наймем команду, да и поплывем к тем островам. Первыми будем, никого больше не пустим. Верно?

– Верно!!

– Ну, что? Идем?!.

– Идем!!!

И староста, сжав могучий кулак, взметнул его вверх, туда, где из высокой пустоты неба глядели на них всех, любимых своих детей, добрые и все прощающие глаза Единого.

***

Дракон по имени Пафнутий пил воду. Между прочим, зимой, когда морозы покрыли реки ледяной коркой, занятие не из простых. Хотя Пафнутий уже приспособился. Он вообще довольно быстро обживался в этом непривычном и чуждом для драконов мире. Сначала-то он просто слизывал снег. Приходилось, чтобы напиться обесснеживать целые поляны. Сейчас же он сидел на берегу и, опустив голову на длинной шее к воде, огнем растапливал лед. Ну, а потом пил в свое удовольствие из образовавшейся полыньи.

Поначалу-то огонь возникал как-то спонтанно, помимо его желания, просто как реакция на раздражающие обстоятельства. Примерно так, как кашляет поперхнувшийся человек. Но он быстро научился пользоваться этой способностью своего организма. Что-то это напоминало ему, но он никак не мог вспомнить, что. Впрочем, он многого не мог вспомнить.

Пафнутий напился, опорожнил кишечник, и поднялся ввысь. Сегодня был хороший день. Сегодня по дорогам шло много коров. Пафнутий был сыт. Он летел просто так. Он не высматривал пищу. Он наслаждался полетом и с любопытством поглядывал вниз. Его последнее время странно тянуло к людям. А они разбегались при его появлении. Контакта не получалось. Пафнутию было как-то грустно из-за этого.

Это чувство было похоже на голод, но от съеденной пищи не проходило.

***

Две женщины – одна молодая и красивая, другая старая и сгорбленная, тяжело опирающаяся на сучковатую клюку, стояли на обочине и смотрели на проходящий мимо народ.

Последнюю неделю они безвылазно просидели у себя в доме, в глухой чащобе, куда не было ни дорог, ни троп. Они были заняты. Они готовили зелье, которое должно было помочь маленькому внуку местного трактирщика, известного богатея. Внук неожиданно захворал, местные лекари не помогали, и трактирщик обратился к ним, когда они пришли в село за продуктами. Внук был осмотрен, диагноз поставлен, плата оговорена, и они удалились к себе, готовить из запасенных еще летом трав и прочих ингредиентов то, что гарантированно поднимет мальца на ноги, а им даст столь же гарантированный кусок хлеба еще месяца на два, на три.

Трактир оказался закрыт, ворота, окна и двери надежно забиты досками, зелье в узелке оказалось никому не нужным. Ушел трактирщик. Куда? А куда бредут все эти люди, куда скрипят колесами повозки, куда гонят стадо?

Молодая все порывалась пойти, спросить, но старуха останавливала ее. Зачем? Они сами не знают. Им просто страшно. А больше они ничего не скажут, в лучшем случае наговорят с три короба всяких досужих сплетен и слухов. Пусть идут…

***

Принципия сидела на скамеечке возле ворот. Ворота были закрыты. Тут суета закончилась, хозяева собрали все, что смогли, уложили в две телеги, да поехали туда, где все собирались. Так что некому было потревожить Принципию, и она никому не мешала.

А чуть подальше суета еще продолжалась, но это Принципию не трогало и не волновало. На руках у нее был ее младенец – вся ее жизнь, и смысл этой жизни в придачу. Младенец спал. Принципия тоже была сыта, и ее клонило ко сну. Рядом стояла сумка с хлебом и тряпками, собранная и подаренная ей на прощанье ее недолгими попутчиками и несостоявшимися хозяевами. У них был свой путь. У Принципии, наверное, тоже, только она его не знала. Пока же ей было хорошо, спокойно. Солнце согревало ее своими лучами, сияя в незамутненном небе. Мороз пощипывал лицо, но это было даже приятно.

Вдруг деловая суета сменилась суетливой паникой. Все, кто был в поле зрения принцессы, забегали с криками, замахали руками, словно крыльями перепуганные куры. Это было забавно, и Принципия улыбнулась. Их страх не передался ей.

А людей на улице, между тем не стало. Побросав повозки, запряженные лошадьми, которые сейчас тоже ржали и метались в разные стороны, норовя разбить к чертям эти самые телеги, их хозяева попрятались, бросив все на произвол судьбы, или того, что сейчас ее воплощало, медленно кружась над селом.

Тень на мгновенье легла на лицо Принципии, и она подняла голову, чтобы посмотреть, что там вверху загораживает солнце. Странное существо плавно скользило уже совсем не высоко в небе. Огромные крылья были почти неподвижны. Длинная шея с узкой головой в конце была опущена вниз, словно высматривая что-то тут, на земле. И Принципии пришло в голову, что это вот, что бы оно ни было, прилетело за ней, и теперь ищет ее тут.