– Ну, и что? – Выдавил он из себя, наконец. – Это как? Много или мало?

– Это тебе, Беня, генералы скажут. И, наверное, не сразу. Надо будет пробовать, проводить учения, вырабатывать тактику. Надо, чтобы и остальная, обычная армия оставалась. А эти – «бессмертные», участвовали в бою в качестве, ну, скажем, особого отряда. На самых ответственных участках.

– А командиров сколько надо?

– Да-а… – протянул Куртифляс, – командиров надо много. Если брать то количество, что мы с тобой насчитали, то их надо триста штук.

Он замолчал. Потом добавил:

– И вот тут – проблема.

Проблема была в том, что желающих командовать отрядами «бессмертных» не было. Пока что нашлось только двое. Один – лейтенант дворцовой гвардии, и второй, тоже оттуда же, из гвардейских, сержант. Этот сержант – продувная бестия без малейших признаков каких-либо моральных принципов, согласился легко и даже весело. Звали его Аркан. То ли имя, то ли прозвище – Куртифлясу было наплевать. Остальные, даже соглашаясь из вполне понятного желания сохранить свою шкуру, на дальнейшем экзамене срезались. Видно, чтобы убить вот просто так безоружного связанного человека, да еще и своего знакомого, нужны какие-то особые качества, а ими, похоже, обладали немногие. Так что большинство убитых при захвате дворца так и остались невостребованными, и их просто зарыли, пока тела не начали разлагаться и вонять. Вони и без них хватало.

Бенедикт выслушал, сочувственно покивал и сказал:

– Тюрьма.

– Что?.. – Не понял Куртифляс прихотливого извива царской логики.

– Тюрьма, вот что тебе нужно. – Пояснил Бенедикт. И добавил:

– В тюрьме сидят такие, какие требуются. Бандиты, разбойники. Попробуй их.

7

Наконец, мешок с головы сняли, но за руки продолжали держать по-прежнему. И руки конвоиров оставались все такими же холодными. Бр-р!.. Ну и гадость! В комнате, где они оказались, было пусто. У противоположной стены стоял стол, на столе горела большая масляная лампа, освещавшая все это скудное убожество, включавшее в себя кроме пустого стола еще стул, стоявший по другую его сторону, да большой деревянный шкаф с глухими дверцами. Каменный пол и беленые стены без окон, да еще дверь в правой стене. Та дверь, через которую они вошли, осталась за спиной, и Слепень ее не видел.

Старший конвоир вынырнул из-за спины и, обойдя стол, уселся. Уселся, подвигал стулом, и уставился на Слепня.

Ну, и что? – подумал про себя Слепень, в свою очередь разглядывая сидящего. – Что дальше-то? Говори уж!..

И тот заговорил.

– Тебя как зовут-то?

Вот те раз! Сколько уж на допросах об этом спрашивали. И в бумаги разные записывали. А этот – здрасьте!.. опять. Ну, прочитал бы, если интересно. Однако, ответил вежливо:

– Люди Слепнем прозвали.

– Ага… это за глаз, что ли?

Вообще-то, бельмо, закрывавшее левый глаз Слепня, было не единственной причиной, по которой его так назвали уже много лет тому назад. Тут и в характере было дело. Но Слепень решил не вдаваться в ненужные подробности, и просто буркнул:

– Ну.

–Ну, что ж, тогда и я, пожалуй, буду к тебе так обращаться. Как ты, не против?

Ишь ты, – подумал Слепень, – вежливый, сука.

– Да на здоровье.

– Тогда так, Слепень, что тебя ждет, ты знаешь. Но у меня к тебе предложение. Если согласишься…

– Все! Согласен! – Прервал его Слепень.

Этот, который за столом, расхохотался.

– Молодец! Ты, может, хоть поинтересуешься, что я хочу тебе предложить?

– А-а, плевать! Все лучше, чем виселица.

– Ну и умница! Правильно. Тогда так, сейчас я тебе ничего объяснять не буду. Все – по ходу. Будешь делать то, что я тебе скажу. Откажешься, пойдешь обратно в камеру, а там… сам понимаешь. Ладно, не маленький.

Ладно, – повторил про себя Слепень, – посмотрим. Хуже точно не будет.

Вышли они через ту, вторую дверь. А как же? Если в комнате есть вторая дверь, то зачем она еще нужна? По длинному коридору шли все так же, втроем – впереди главный, за ним Слепень, а по бокам от него вонючие гвардейцы с холодными руками. Судя по рукам, сердца у них были ну очень горячие, хотя по тупо-равнодушным физиономиям этого никак предположить было нельзя.

Выйдя на улицу, Слепень сощурился. Яркое солнце ослепило его, привыкшего за последние дни к сумраку. Место, где он очутился представляло собой большущую площадь, мощенную тесаным камнем, огороженную длинными одноэтажными строениями, то ли бараками, то ли казармами. Слепень мог сказать только одно: тут он ни разу не был. И посреди этой площади, довольно далеко от них, их поджидали три человека. То, что эти люди ждут именно их, стало ясно по тому, как именно в их направлении Слепня подтолкнули, да и начальник не оглядываясь сразу же зашагал туда, к ним.

Что-то в этой троице было не так. Что именно, выяснилось буквально через несколько шагов. Один из них, тот, что был посередке, сидел на корточках, причем сидел со связанными за спиной руками. А двое других, тоже, кстати, в наряде гвардейцев, как и те, что вели самого Слепня, стояли не шевелясь у него по бокам.

Несмотря на яркое солнце, было холодно. Слепень был в той же одежде, в которой его и повязали, но, несмотря на теплую шерстяную куртку, ветер, весело и беспрепятственно гулявший по этому громадному двору, давал о себе знать. Правда, доставалось в основном голове. Шапку Слепень потерял еще когда его схватили. Теперь голова мерзла, и глаза слезились от режущего их ветра. А этот, который сидел, был вообще в одной рубахе. И вместе с сочувственной мыслью Слепня вдруг посетило острое желание затянуться травкой. Вообще-то ему давно хотелось этого, еще там, в камере, он вздыхал по поводу того, что вот мол, так уже и не придется больше… Потом это вылетело у него из головы, а вот сейчас вернулось.

Подойдя ближе, Слепень понял, откуда возникло это несвоевременное желание. Ну, конечно, как же он сразу не узнал? Старый знакомец. Бобер, ну конечно, Бобер!.. Бедолага, так вот куда он запропал, скотина. Бобер был именно тем человеком, у кого Слепень привык разживаться травкой, а еще он был должен Слепню денег. Немало должен, и, когда он внезапно пропал, Слепень решил, что Бобер прячется, чтобы не отдавать должок. Разозлился, естественно, и пообещал жестоко наказать Бобра при встрече. Теперь-то ясно, почему он должок зажилил. Что ж, это дело другое, это со всяким может случиться.

Бобер – тощий долговязый юноша с длинными волосами и чирьями на лбу, сидел, уставясь себе под ноги и дрожал. Ему было холодно и страшно. Сколько он тут сидит? Наверное, давно – решил Слепень, – застыл, отупел, даже не смотрит…

Начальник, вытащивший Слепня из камеры и с неясными намерениями приведший его сюда, стоял позади Бобра и спокойно смотрел, как Слепень, все также в сопровождении двоих охранников, не торопясь подходит все ближе. Он, похоже, тоже никуда не спешил. Дождавшись, когда Слепень остановится в трех шагах от Бобра, он вдруг улыбнулся, кажется, впервые за все это время, и, кивнув в сторону сидящего, спросил:

– Ты его знаешь?

– Знаю, – кивнул головой Слепень. Причин отрицать свое знакомство он не видел.

– Хорошо.

Гвардеец подошел поближе к Слепню и, встав в шаге от него, внезапно вытянул меч из висевших на боку ножен. Это было неожиданно, но Слепень не испугался. Уверенность в том, что, по крайней мере сейчас, с ним ничего не случится не покидала его. Действительно, убивать его здесь и сейчас было бы просто нелепо. Но… но ведь меч был обнажен. Для чего?

А обнаживший свой меч гвардеец, подержав его в руке, вдруг перехватил его за лезвие и протянул рукояткой вперед Слепню.

– Держи.

И тут Бобер, наконец, поднял голову и взглянул на стоящих перед ним. Слепня он узнал. Это видно было по тому, как он моргнул и дернулся. И тут же стоящий рядом охранник положил ему на плечо руку, удерживая от ненужных движений. Бобер остался в той же позе, если не считать того, что голова его теперь была задрана, и Слепню хорошо были видны его широко разинутые глаза на бледном лице. Бобер хотел что-то сказать, даже открыл рот, но тут Слепень взял меч, а гвардеец сказал: