– Убей его.

И то, что там хотел сказать Бобер, застряло в его глотке. Плечо под рукой охранника шевельнулось, но тот, видимо, сжал его посильнее. Впрочем, Слепень этого не видел, он смотрел на гвардейца, не понимая, чего от него хотят.

– Убей его, – спокойно повторил гвардеец, – только не руби голову. Лучше всего встань позади и перережь глотку.

Вот ничего себе!.. Слепень удивленно воззрился на гвардейца. Тот усмехнулся.

– Давай, давай. Не тяни. Тебе же не впервой?

Машинально Слепень кивнул. И, так ничего и не понимая, пошел туда, куда ему сказали. Да, крови он не боялся, но привык понимать, что делает. Ему случалось убивать людей. Иногда это было в драке, и если бы он не убил, убили бы его. Иногда это было при ограблении, тогда это делалось для того, чтобы жертва не навела на него сыщиков. Иногда это было наказание. А сейчас? Этого-то за что? Даже предполагая, что Бобер зажал долг, он и в мыслях не держал убивать его. Максимум – отметелить как следует, чтобы знал.

И уже схватив Бобра левой рукой за патлы, вздернув его голову вверх, чтобы удобнее было резать, уже коснувшись режущей кромкой лезвия кожи под дергающимся кадыком, он прошептал:

– Прости, брат…

***

Все произошедшее было невероятно, нелепо и весь богатый жизненный опыт потомственного душегуба и разбойника не мог помочь разобраться в нем. Гвардеец протянул руку и Слепень, каким-то чудом поняв чего от него хотят, вернул меч хозяину. Даже тени мысли не возникло пустить этот меч в ход против тех, кто был рядом. И гвардеец, видимо, хорошо понимал, что так и будет, поэтому и не побоялся отдать ему на время свое оружие.

Слепень так и стоял, опустив голову, глядя в то место на земле, где только что был Бобер, а теперь была только темная лужа. Самого Бобра подняли и унесли куда-то те, кто караулил его. Оба охранника самого Слепня, как и возглавлявший их гвардеец, остались на месте. За руки его больше никто не держал.

Но ожидание, заполненное туманом в гулкой, как бочка, голове, продолжалось недолго. Потом началось самое интересное, такое, что все происшедшее только что, выглядело перед этим – тем, что было дальше, сущей ерундой.

Слепня опять взяли под руки и повели. Повели куда-то туда, куда перед этим унесли зарезанного им Бобра. В помещении, куда он теперь попал, были большие окна. Свет, благодаря им попадавший внутрь, освещал пустое пространство, огороженное стенами, выложенными бледной плиткой, такой же, из плитки пол, только темнее, и лежащего на этом полу Бобра, под которым натекло немного крови. В основном все вытекло еще там, на улице. А здесь его, видно, как принесли, так больше и не трогали. В углу стоял стол, на столе – котелок с чем-то по виду напоминавшем похлебку, а по запаху – давно не чищеный сортир. Рядом стоял высокий мужик, тоже, как и сам Слепень, в куртке, но без шапки, с довольно длинными, серыми, спутанными волосами. Он стоял, отрешенно глядя перед собой и лениво помешивал вонючее варево в котелке. Слепня подтолкнули туда, к нему, и он пошел, озираясь, сторонясь лежащего Бобра. Теперь он обратил внимание, что Бобер лежал не так просто, он лежал в центре довольно большого пространства, словно огороженного какими-то черными, нарисованными на полу линиями, словно в рамке из этих пересекающихся между собой линий и знаков. Что бы это значило, Слепень не понял.

Его подвели к столу. Мужик возле котелка хмуро взглянул на него, кивнул, словно с чем-то соглашаясь, и сказал:

– Давай.

Слепень не понял. Чего – давай? Но гвардеец, который тут всем командовал – так, во всяком случае, показалось Слепню, взял его за левую руку и поднял ее так, что она оказалась над котелком.

– Не бойся, – шепнул он на ухо Слепню, – держи так.

Сердце прыгнуло и в животе забурлило и стало неприятно холодно, словно там каким-то образом очутилась живая лягушка, но Слепень не стал сопротивляться, не взбунтовался, не заистерил. Он понимал бесполезность протеста, и верил почему-то в то, что ничего страшного с ним не будет. По крайней мере, сейчас. Мужик – лекарь, что ли? Но почему тогда не в черном балахоне, как им полагается? – взял Слепня за эту протянутую руку и резанул чем-то по пальцу. От неожиданности Слепень вздрогнул, но руку не выдернул. Из пальца потекла кровь, потекла прямо в котелок, в бурое неаппетитное варево, которое начало светлеть прямо на глазах, пока не стало прозрачным, как простая чистая вода. Потом эта вода стала розовой, красной, а под конец Слепню показалось, что весь котелок наполнен кровью, его кровью, хотя и вытекло из него совсем чуть-чуть, несколько капель.

А потом мужик этот, который непонятно кто, взял, да и заживил ему раненый палец. Что он там сделал, Слепень не понял, но боль исчезла, пореза просто не стало, и, когда Слепень вытер с пальца кровь о свои штаны, то вообще ничто не напоминало о том, что с этим пальцем что-то делали. И тогда Слепень понял, кто это. Это – маг! Ни разу до сих пор Слепню не случалось встречать ни одного мага. Слышать – слышал, но не сказать, чтобы верил. Да, по правде говоря, не очень и интересовался. И вот – нате вам!.. И сердце снова застучало чаще в предчувствии чего-то необычного, что наверняка сейчас произойдет. Ну, не зря же тут маг!

А маг, тем временем, набрал в стеклянную посудинку – маленькую, прозрачную, таких Слепень никогда не видел – немного этой, то ли жидкости, то ли крови, и присел над трупом Бобра, жестом предложив Слепню сделать то же самое. Слепень присел, оказавшись с другой стороны. Он видел, как маг, склонившись над телом, поколдовал над тем местом, где была голова. Что он там делает, Слепню не было видно. Он, не вставая, все так же, на корточках, подобрался поближе. Маг открывал Бобру рот какой-то лопаткой. Открыл, наконец, и, взглянув на Слепня, велел:

– Держи так. Чтобы было открыто.

Слепень послушно перехватил лопатку и, стараясь не шевелиться и дышать потише, стал смотреть, как маг наклоняет сосуд над раззявленным ртом мертвеца. Наконец, тоненькой струйкой кроваво-красная жидкость полилась тому в глотку. Маг поднял руку, прервав процесс, и встал. За ним вскочил и Слепень. Он понимал, что теперь, после всего этого, что-то должно произойти. И оно произошло.

***

Одиннадцать человек стояли, выстроившись в неровную шеренгу. Одиннадцать парней, чьих лиц Слепень не мог различить как из-за расстояния, так и из-за того, что мешало солнце, бившее в его единственный зрячий глаз как раз с их стороны. Их выводили из одного из бараков по одному и ставили в строй, а гвардеец, так и не оставивший Слепня, стоял рядом с ним и комментировал, кто из них есть кто. Получалась нехилая команда. Пятеро были дезертиры, убившие своего командира и сбежавшие из какого-то отдаленного гарнизона, трое – воры-домушники, преступившие свой собственный закон и убившие хозяев квартиры, в которую забрались, и еще трое – простые и бесхитростные братья-разбойники из не слишком далекого от столицы лесного уезда, промышлявшие на шедшем мимо их деревеньки тракте. Всем грозила виселица, и все это понимали, не хуже и самого Слепня. Не понимал он пока одного – почему он тут, а они – такие же, как-то отдельно. Вроде команды для игры в мяч, которую построили напротив другой команды. А кто в другой? Он? Или он с неожиданно и жутко воскресшим Бобром?

Вот он, Бобер, стоит рядышком, как ни в чем не бывало, дышит – вот ведь странность! – дышит, падла. И хоть бы слово сказал, нет, только смотрит на него и улыбается, будто родного папу встретил. Потерянного…

Одет был Бобер в то же, в чем и был убит, только поверх рубахи на нем теперь была куртка из черного сукна с нашитой на ней – на спине, большой белой цифрой «1». И звать его велено отныне: «первый».

– А ну-ка, – велел Слепню, еще там, еще в той комнате, где был маг, и где все и произошло, – скажи-ка ему, что его зовут Первый.

– Слышь, ты, – сказал Бобру Слепень, – тебя зовут Первый, понял?

Тот кивнул головой и радостно улыбнулся, впервые с того времени, как поднялся с пола.