6.Провальный роман.
Мое пребывание в Увате, помимо работы, мне так ничем и не запомнилось. Вот, разве только, не считать двух связанных между собой курьезных историй, случившихся здесь со мной. Самое смешное, что в каждой из них я оказался в двух совершенно противоположных ипостасях. В первом случае – это была отчаянная рукопашная с немецкой овчаркой, и здесь я пострадал за свое грубое обращение с ней, а во втором случае – это был настоящий любовный облом, когда из-за моей чрезмерной нежности из моих объятий сбежала моя подруга. Впрочем, всё по порядку. В один из Уватских дней меня попросили занести по дороге пакет начальнику Уватской партии разведочного бурения Ивану Федоровичу Морозову, переданный ему из Хантов. Открываю калитку его дома, захожу в палисадник и подхожу к крыльцу, а из-под него на меня в полном молчании бросается внушительная немецкая овчарка – а я на неё. Мгновенный удушающий захват правой бывшего самбиста Московского СК” Динамо”, чья звездная карьера завершилась разрывом коленных связок и окончанием института, и мы уже оба барахтаемся в глубоком снегу. Пёс своей крокодильей пастью пытается отхватить мне голову или, на худой конец, мой нос, а я – довести до логического конца свой удушающий захват. Меня спас воротник моей овчины, а пса – её хозяин, который вышел на крыльцо и жестко отчитал меня за мое нечеловеческое обращение с его любимцем. Я вручил ему пакет и быстро помчался в районную больницу пришивать мой болтавшийся полу откусанный большой палец правой руки пока я его совсем не потерял. Моим пальцем занялась молодая женщина – хирург. К счастью, она успела вовремя пришить мой недотканный палец на своё место. А я в благодарность отпустил ей комплимент. А потом мы посмотрели в глаза друг другу. А потом мы улыбнулись друг другу и стали друзьями. И я радостный вприпрыжку побежал к себе на квартиру. Я стал регулярно навещать Марию, так звали мою новую подругу. Она размещалась в квартире, не стандартного формата. Вернее, в комнате не стандартной планировки, образованной с помощью фанерной перегородки из коридора коммунальной квартиры. Это была сибирячка, необычной породы – черноволосая и черноглазая. Хотя я всегда больше тяготел к девушкам более светлой окраски, я быстро привязался к ней. Наши отношения развивались как вялотекущий процесс без особых обострений. Её нестандартная квартира с фанерной перегородкой не сулила нам ничего хорошего в перспективе, и я не спешил форсировать события. Она прекрасно готовила и была прекрасным собеседником. Мы набивали наши рты огромными пельменями и пускались в отчаянные дискуссии. Она была молода, неискушённо, и её безумно интересовали взаимоотношения полов, психология мужчин и особенно её тайные стороны, которые мы – мужчины используем для обольщения женщин. И всё это она хотела узнать из первых уст, то есть, от меня. Я охотно делился с ней своими соображениями на этот счет и стучал на мужиков, хотя, честно говоря, сам не особенно разбирался во всём этом. И вообще, по мне, обе половины человечества были на одно лицо и мало чем отличались друг от друга, ну вот, разве только, чем-то там – внизу! За стукачество и предательство мужских интересов меня в неограниченном количестве кормили сибирскими пельменями со сметаной и позволяли некоторые нежности…, но в определенном формате и в ограниченном количестве. Но вот однажды мы с Марией увлеклись этими самыми нежностями и слегка выскочили из их привычного формата. А она! А она в одном исподнем выскочила из моих объятий в 30-ти градусную январскую полночь на центральную улицу Увата и как оголтелая помчалась по ней, визжа как недорезанный поросенок. А я за ней! Я чуть не умер от стыда и позора. Хотя, чего была нужда умирать то? Ведь со стороны, всё это выглядело всего лишь как обычные пьяные сибирские семейные разборки. Да, к тому же ещё, без топора. Я кое-как догнал и остановил её, потом обнял, поцеловал и пробормотал что-то ей на ушко про загс. Мы вернулись в её фанерную квартиру, но пельмени мне в рот уже не полезли. Наши отношения начали увядать и вскоре засохли. Вообще, этот казус с Марией мне многое прояснил в моих будущих отношениях с женским полом, который для меня, если, по-честному, так и остался величайшей загадкой. Я так и не понял – что они исповедуют и чем они руководствуются? Я понял только одно. Что для меня они будут иглой, с которой я не слезу до своего последнего вздоха. И ещё я вспомнил, что Мария как-то обмолвилась, что её мать воспитывалась в старообрядческой семье.
7.Таинства Конды.
Апрель 1958г. и вот уже под полозьями наших Аннушек появляется влажная лыжня, а это значит, что им надо возвращаться к себе домой в Тюмень, ждать летней воды и переобуваться в летнюю обувку. – гидро-понтоны. И мы все снова возвращаемся в Ханты. Я сижу в камералке над сейсмограммами, и тут за окном начинает звучать:” Ледоход! Ледоход!” Я бросаю сейсмограммы, выскакиваю наружу и бегом к Иртышу.
Ледоход на Иртыше.
Это надо было видеть! Вся река на всём протяжении до противоположного берега забита стремительно несущейся сплошной массой льдин. Они сталкиваются, лезут, карабкаются и громоздятся друг на друге, образуя торосы и заторы. Льдины несутся впритык к берегу, готовые выпрыгнуть на него и продолжить свой стремительный бег уже по суше. Над рекой стоит страшный гул и треск ломающихся льдин. Весь воздух пропитан энергией несущейся массы льда. И всё это несётся на Север, готовое снести всё на своём последнем пути к Великому Ледовитому Океану. Со мной на берегу – дети, взрослые, пожилые, и мы все стоим и смотрим за этой грандиозной феерией природных сил, развёртывающейся на наших глазах. И на фоне этого гигантского спектакля всё мои повседневные проблемы сразу стали такими незначительными, что с меня как чешуя слетают все накопившиеся за зиму огорчения и недомолвки, и вот уже очищенный от всего этого хлама я возвращаюсь опять в камералку, опять штудировать свои сейсмограммы. Наконец, весь лед уплыл в Обь, а я получил назначение оператором в Кондинскую речную с/п и еду в поселок Шаим, что в верховья Конды, чтобы собственными руками строгать и тесать боны истории. Нет – не боны истории государства Российского, а боны истории первой Сибирской нефти. Я еду готовить боны для двух партий, для нашей партии и для Шаимской с/п. А сейсмические боны – это 10-ти метровые спаренные брёвна, на которых находиться приёмная линия с приборами в речной сейсморазведке. Начальником Шаимской с/п был назначен Алексей Черепанов, а оператором – Иван Нагорный – будущие первооткрыватели Сибирской нефти. Профиль, отстрелянный Иваном, подсёк структурный перегиб, который оконтурили последующими площадными наземными наблюдениями, потом пробурили скважину, которая в 1961 году дала первую долгожданную Сибирскую нефть. И я строгал, и тесал те самые боны, которыми Иван Нагорный на вечные времена вписал свое имя в летопись Сибирской нефти. Мы с Виктором Вахрушевым, моим напарником по партии, отстреляли ~750 км речного профиля или в два раза больше, чем Ваня, но нам на этот раз не подфартило, в историю мы не записались и никаких лавров, кроме положенной зарплаты, не заработали. Но мы не унывали. Мы знали – наши звездные месторождения – впереди. Ведь мы же были из племени операторов СС, которые сродни детям капитана Гранта с их забавной и замечательной песенкой“ – кто ищет – тот всегда найдет. Да, и о каких персональных лаврах то идет речь? Открытие месторождений – это суммарный труд сотни людей. Это труд бурильщиков сейсмоотряда, которые часами бурят взрывную скважину в вечной мерзлоте в заполярной тундре, это труд взрывников, которые заталкивают свои заряды в неподатливые скважины, порой рискуя подорваться на собственных зарядах, это сумасшедший труд трактористов, которые готовы в любое время суток и при любой температуре возиться голыми руками у отживших свой век тракторов, это круглосуточное бдение оператора сейсмостанции, регистрирующего взрыв и руководящего всеми работами на профиле, потом следуют интеллектуальные размышления интерпретаторов или геологов – где заложить скважину, потом следует многомесячный адский труд бурильщиков в заполярной тундре или в таёжной тайге, потом их сменяют карротажники, промысловики и, наконец, фонтан нефти или газа сообщает об открытии месторождения. И за весь этот непомерный, нечеловеческий труд лавры, получают в основном функционеры, сидящие в креслах, некоторые из которых находятся за тысячи километров от месторождений. Много лет спустя, я встретился с Иваном Нагорновым в Хантах, и я никак не мог его уговорить, что я и есть тот самый Марлен Шарафутдинов, который строгал и тесал его звездные боны, и, по большому счету, он был прав. Я был уже Гайрат Махмудходжаев. Наша партия отстреливала сейсмический профиль от устья Канды до районного центра Нахрачи. Я любил воду, и работа на реке для меня было одно большое удовольствие. Я любил эту таинственную и загадочную для меня стихию с детских лет, несмотря на первый, не совсем удачный опыт знакомства с ней. Помню, нас, детишек дошкольного лагеря, вывезли для купанья на речку. И там была какая-то круча, с которой ребятишки, старше меня, отчаянно прыгали в воду. Я не удержался и прыгнул тоже. Когда я приземлился на дно, я остановился в недоумении – а что же делать дальше, но течение толкало, мня и я начал бодро шагать по дну в полной уверенности, что рано или поздно я выйду на берег, пока, наконец, не почувствовал, что кто-то грубо тащит меня за волосы наверх. Это оказался вожатый, который был поставлен именно для того, чтобы вытаскивать таких как я, любителей острых ощущений. Но вот мы начинаем отстреливать первые километры нашего речного профиля. Кругом стена тайги, несущаяся река и воздух – божественный воздух, наполненный ароматом таежных трав, смол, речной влаги… И от всего этого кружится голова и можно просто сойти с ума. И хочется только одного – только слиться со всем этим, превратиться в одно из этих растительных или древесных существ и стоять – стоять вот так – обнявшись, прижавшись к друг другу, переплетясь своими ветвями с красавицей елью, с кедром великаном или с воздушной лиственницей. Или просто превратиться в струящуюся реку и пусть в твоей утробе плавает всякая рыбная живность: серебристая стерлядь, красноперые окуни, желтые лещи и даже длинные зубастые щуки, а ты днем и ночью будешь без устали нести свои воды в стремительный Иртыш. Нет – выдержать эту красоту, эту природу и остаться прежним было просто невозможно. И я почувствовал, как всё это входит в меня и пропитывает меня насквозь до самых кончиков моих пальцев и что теперь, что бы в жизни я ни делал: мыслил, говорил и действовал – все будет нести
отпечаток этой божественной красоты – красоты таёжной сибирской природы.
