— Нет, не понял бы, — стоял на своём Алмаз. — Люди-то не слышат этой песни, а даже если бы и услышали, вряд ли она им помогла бы в такую минуту. Ты и я, — мы можем радоваться песням, нам не грозит вот-вот утонуть.

— Ты никогда не слышал этого псалма и не понимаешь, какая это песнь. Каким-то странным образом она говорит мне, что всё правильно, что она утешит плачущих и утишит стоны.

— Но им это не поможет, людям то есть, — упорствовал мальчик.

— Я должна. Должна, — торопливо произнесла Царица. — Песнь не была бы столь прекрасной, если бы не обещала исцелить людские боль и страх. Она позовёт, и людские голоса сольются в едином хоре, подхватив этот дивный напев. Я уверена, так оно и будет. Знаешь, как только я поняла, что у меня есть волосы, как только они стали разлетаться в разные стороны, песнь раздавалась всё ближе и ближе. Но, должна признаться, прошли века прежде, чем я её услышала.

— Откуда же ты знала, что песня приближалась, когда её не было слышно? — с сомнением спросил маленький Алмаз.

— С тех пор, как песнь зазвучала, она становилась всё громче и громче, вот я и рассудила, что она давно уже приближалась, пока, наконец, я не расслышала её. Мне ведь не так много лет — всего-то несколько тысяч — и я была совсем ещё ребёнком, когда впервые уловила какой-то шелест. Я уже тогда догадалась, что эти голоса гораздо старше и мудрее меня. Я-то совсем не умею петь, так, разве что, время от времени, только никогда заранее не могу сказать, о чём будет песня, пока не закончу её. Ладно, хватит об этом. Подождёшь меня здесь?

— Я не вижу, где, — ответил мальчик. — От твоих волос внизу темным-темно, я не могу ничего разглядеть, как ни стараюсь.

— Посмотри ещё раз, — сказала Царица. Одним взмахом огромной белой руки она откинула завесу темноты, точно отдёрнула штору у Алмаза перед глазами.

И… о чудо! Стояла ясная звёздная ночь. Местами звёзд видно не было, но там мерцал их холодный отблеск. Лишь напротив Алмаза звёздный свет заслоняли серые силуэты соборных башен.

— Ух ты! А что это? — воскликнул Алмаз почти испуганно. Он никогда раньше не видел соборов, и вот собор возвышался перед ним среди необозримых просторов, покорив их своим величием.

— Это замечательное место, где ты сможешь меня подождать, — ответила Царица. — Давай зайдём внутрь, ты сам всё увидишь.

В одной из башен была открыта дверь, ведущая на крышу. Через неё и вошла Царица Северного Ветра с Алмазом на руках. Затем она опустила мальчика на пол, и Алмаз очутился у каменной винтовой лестницы, нижняя часть которой терялась в темноте — внутрь через открытую дверь проникал лишь слабый свет. Тем не менее мальчик смог различить, что Царица стоит позади него. Он поднял глаза, отыскивая её лицо, и с радостью обнаружил, что из красивой великанши она стала высокой доброй дамой, какой он больше всего её любил. Она взяла его за руку и повела вниз, позволив идти по широкому краю лестницы. Потом Царица открыла ещё одну маленькую дверь, и они очутились на небольших хорах, шедших вокруг центральной части храма вдоль верхнего ряда окон. Хоры были очень узкими, без всяких перил — как только они миновали дверь, держаться больше было не за что и можно было запросто свалиться. Каменная пропасть храма простиралась далеко вниз, и у Алмаза захватило дыхание от страха, едва он туда заглянул.

— Почему ты дрожишь, малыш? — спросила Царица Северного Ветра, плавно ступая вперёд и ведя Алмаза позади: места было слишком мало, чтобы они могли идти рядом.

— Я упасть боюсь, — отозвался Алмаз. — Здесь так высоко.

— Да, высоковато, — согласилась Царица, — только ещё минуту-две назад ты был гораздо выше.

— Тогда чья-то рука заботливо меня обнимала, — произнёс Алмаз и прикоснулся губами к красивой, но холодной руке Царицы.

— Какие у тебя тёплые и мягкие губки, — улыбнулась та. — Жаль, что они болтают всякую чепуху. Разве сейчас я не держу тебя за руку?

— Держишь. Но иду-то я сам и могу поскользнуться. Мои ноги не такие надёжные, как твои руки.

— Я же сказала, что держу тебя, глупыш.

— Да, но почему-то мне всё равно страшно.

— Если бы ты вдруг сорвался, а я тебя не удержала, я бы бросилась за тобой раньше, чем секундная стрелка дамских часиков двинулась с места, и поймала бы тебя задолго до земли.

— И всё-таки я боюсь, — сказал Алмаз.

— Ой-ой-ой! — вскрикнул он в следующее мгновение, от страха подавшись вперёд, потому что Царица Северного Ветра выпустила его руку и исчезла, оставив его, окаменевшего от ужаса, стоять на хорах.

— Иди за мной, — звучали у него в ушах слова Царицы.

Но он не смел даже шелохнуться. Ещё немного, и он бы точно упал вниз от страха, как вдруг в лицо ему подул ласковый прохладный ветерок. С каждым его дуновением Алмаз чувствовал, что проходят слабость и паника. К нему вернулась храбрость, а лёгкий и освежающий ветерок продолжал настойчиво звать его, и таким повелительным был этот нежный зов, что мальчик двинулся по узкому выступу так же бесстрашно, как до этого шла Царица Северного Ветра.

Он шёл довольно долго мимо бесконечного ряда окон, а по другую сторону огромное пространство церковного нефа эхом вторило его храбрым шагам. Наконец он добрался до небольшой приоткрытой двери, за которой была достаточно широкая лестница. Алмаз двинулся по ней вниз. Казалось, лестница никогда не кончится, как вдруг он очутился в объятиях Царицы Северного Ветра. Она прижала мальчика к груди и поцеловала в лоб, а тот уткнулся ей в плечо и пробормотал:

— Зачем ты бросила там меня одного, милая Царица?

— Я хотела, чтобы ты проделал этот путь сам, — был ответ.

— Но с тобой рядом так хорошо, — произнёс мальчик.

— Не сомневаюсь, но не могла же я прижать к сердцу маленького труса. Мне стало бы очень холодно!

— Я не сам стал смелым, — признался Алмаз. Мои читатели постарше уже, вероятно, заметили, что он был на редкость честным ребёнком и всегда говорил, как было на самом деле. — Это ветерок, он подул на меня и придал мне храбрости. Ведь дело в нём, да, Царица?

— Да, я знаю про ветерок. Тебя нужно было научить храбрости. А ей невозможно научиться, пока не почувствуешь её дыхания, поэтому она и была тебе послана. Однако вряд ли в следующий раз ты сам попробуешь быть смелым?

— Нет, я постараюсь. Обещаю. Только постараться — это так мало.

— Вовсе нет. Это многого стоит, ибо это начало, Алмаз. А начало — самая важная вещь на свете. Стараться быть храбрым — это и есть быть храбрым. Трус, преодолевающий свою трусость, достоин большего уважения, чем человек, храбрый от природы, потому что тому никогда не приходилось себя преодолеть.

— Ты такая добрая, Царица.

— Всего лишь справедливая. В доброте есть всё, кроме справедливости. А мы её заслуживаем.

— Я тебя не понимаю.

— Неважно. Когда-нибудь обязательно поймёшь. У тебя ещё предостаточно времени.

— А кто послал ветер, который научил меня храбрости?

— Я.

— Я тебя не видел.

— Поэтому ты мне не веришь?

— Нет, что ты, верю. А как лёгкий ветерок мог оказаться таким сильным?

— Вот этого я не могу объяснить.

— Это ты сделала его сильным?

— Нет, я лишь послала его тебе. Я знала, что он придаст тебе сил, как тогда человеку на плоту, помнишь? Но откуда в моём дыхании столько силы, я не могу сказать. Её вложили в мои уста, когда я была создана. Это всё, что мне известно. Однако мне стоит поторопиться с работой.

— Ах, да, бедный корабль! Может быть, ты останешься со мной и позволишь ему уплыть невредимым?

— Я не смею. Ты согласен подождать меня здесь?

— Хорошо. Ты ведь не долго?

— Не дольше, чем нужно. Не сомневайся, утром ты уже будешь дома.

Царица Северного Ветра исчезла, и вскоре Алмаз услышал, как снаружи завыл ветер. Он выл громче и громче, потом вой сменился рёвом. Снова началась буря, и Алмаз догадался, что волосы Царицы опять разлетелись во все стороны.

В церкви царил сумрак. Старинные витражи на окнах — не чета новым безделушкам — почти не пропускали свет. Однако Алмаз не мог оценить их красоту: сияния звёзд было недостаточно, чтобы увидеть всё богатство красок. Он едва различал очертания витражей на фоне стен. Мальчик поднял голову, но хоры разглядеть не смог. Они были где-то там высоко-высоко, где чуть светился верхний ряд окон, вдоль которых он шёл. Церковь окутывала тем одиночеством, какое испытывает брошенный мамой ребёнок. Только Алмаз твёрдо знал: остаться одному ещё не означает, что тебя бросили.