Дьюк продолжал смотреть ни на что в небе. Он не собирался сообщать агенту настоящую причину; Харрисон пытался отрицать её даже для себя.

На первый взгляд, завершение написания своего романа и решение вернуться в Нью-Йорк казались двумя связанными событиями, одно из которых было следствием другого. На самом деле, он всё равно бы вернулся.

Он скучал по писательству, но по Леоноре скучал больше.

Харрисон не верил, что такое возможно.

По какой абсурдной причине эта женщина не хотела уходить из его мыслей? Достаточно ли двадцати дней, чтобы укорениться в душе мужчины?

За прошедшие полгода ему показалось, что он теряет рассудок. Конечно, он не сидел сложа руки, как мальчик, который страдает от воспоминаний… и всё же для него она не ушла. Она никогда не переходила реку вброд.

Дьюк приехал в Нью-Йорк ещё до того, как Херб дал ему знать, что думает о новой книге. По правде говоря, книга его волновала мало. Он написал её только для Лео.

На этом этапе Харрисон вёл себя в городе так, как у него всегда удавалось лучше: как настоящая сука.

Он искал Леонору и нашёл и был в шаге от того, чтобы постучать в её дверь. Харрисон остановился недалеко и шпионил за ней с сердцем в горле, словно подросток.

Леонора была с мужчиной. Было ясно — они близки.

В общении она казалась непринужденной, словно их объединяет особая связь. Мужчина даже задержался допоздна, вероятно, на ночь. В Вайоминге Леонора говорила, что никогда ни с кем не спала: очевидно, с тех пор многое изменилось.

Собирая информацию о незнакомце, Дьюк обнаружил, что его звали Джулиан, он был адвокатом и принадлежал к семье состоятельных реакционеров. Видимо, Лео позволила себя убедить искать партию. Родители обоих приветствовали этот союз. Если двое ещё не помолвлены, то очень скоро сообщат об этом.

Первой реакцией такого открытия стала пронизывающая боль, которая сразу же сменилась первобытной яростью.

«Я прав. Я всегда был прав».

Женщины — это флаги, чувствительные только к одному типу ветра. Они следуют за владельцем того, кто лучше подходит согласно их потребностям на настоящий момент, кого считают лучшим «членом». В Вайоминге она использовала его; в Нью-Йорке посвятила себя напористому адвокату.

В состоянии бешенства, хотя, чтобы быть таким ни одной в мире логической причины у него не имелось, Харрисон передумал о Леоноре всеми возможными жестокими фразами. Разумом он понимал, что окончательно слетает с катушек, но избавиться от этого палящего разочарования, замаскированного под гнев он не мог.

Именно тогда он согласился участвовать в телешоу.

«Пошла на хер Леонора и настоящая причина, по которой я приехал в Нью-Йорк».

Он покажет ей, что ему наплевать, что не думал о ней даже случайно, что она стала только полезной киской, с которой можно играть в отсутствие чего-то лучшего. Он не позволит никому узнать его истинные муки. Пусть люди продолжают верить в возможное воссоединение с бывшей женой.

— Харрисон? Ты меня слушаешь?

— Нет.

— По крайней мере, ты искренен. Я спрашивал тебя, примешь ли ты приглашение Реджины принять участие в специальном показе её нового фильма на вилле, которой она владеет на Мартас-Винъярд. Провести там выходные может ограниченное количество гостей.

— Я не собираюсь. Больше не буду публичным клоуном.

— Так ты хочешь встретиться с ней наедине?

— Почему ты думаешь, что я хочу с ней встретиться?

— То, что ты сказал на шоу...

— С каких пор то, что говорят по телевидению, стало чистым золотом? Шоу — это лишь шоу, а не жизнь.

— И всё же я был уверен... Когда ты просил посоветовать хорошего детектива, я подумал, что прежде, чем вернуться, ты хочешь побольше узнать о ней. Кроме того, многие люди ожидают этого.

— Позволь мне понять: не ты ли возражал, чтобы я о ней просто думал? Ты сказал, что Реджина не приводит меня ни к чему хорошему. Что превратило тебя в чертова Купидона?

— Я продолжаю считать, что вы не подходите друг другу и она не та женщина, которая может стимулировать твой талант. Но, как ты сам заметил, людям сейчас наплевать на книгу: их просто тянет к сплетням. Итак, на данный момент я бы сказал, что уместно использовать эту тенденцию. После публикации романа, когда его начнут читать, Реджина уйдет на задний план, и ты снова станешь Харрисоном Дьюком писателем, а не Харрисоном Дьюком, который был с Реджиной Уэллс. И в любом случае, сам факт вашей встречи не означает, что вам нужно воссоединяться, но вы сделаете людей, которые ожидают этого, счастливыми.

— То, что люди ожидают, не моё дело. Уверен, запечатлеть нашу встречу будет готова целая телевизионная группа, и сама мысль оказаться в эпицентре какой-то романтической пантомимы выворачивает мой желудок.

— Нет, это я исключаю. Будут присутствовать немногочисленные персоны и некоторые отобранные журналисты, которых пригласили на сам показ без участия в последующей за ним вечеринке. Телевизионные группы не допускаются, и охрана будет очень внимательна. Где-то здесь у меня есть список гостей, его отправили мне, чтобы заверить о соблюдении конфиденциальности и… — Херб достал из ящика список и взглянул на него. — Но подумай только.

— Что я должен думать?

— Ты помнишь ту журналистку, которая приезжала в Вайоминг?

Харрисон резко повернулся к агенту. Его «да» прозвучало чуть слышнее шепота. Однако сердце, как бы он ни старался держать его под контролем, начало биться как барабан.

— Она тоже будет там. Буду рад лично с ней познакомиться. Мы никогда не встречались.

Харрисон встал и принялся расхаживать по комнате, заменяя этим нервную энергию от неподвижности раньше.

— Она участвует как журналист? — спросил у Херба, который недоверчиво смотрел на Дьюка, словно начинал улавливать сигналы, сначала слишком блёклые, а теперь всё более чёткие.

— Нет, как гость кого-то из актеров. Возможно, она подруга одного из актеров: каждый из них может пригласить одного или двух человек.

— В списке есть некий Джулиан Махони?

— Да, действительно, есть. Махони из «тех» Махони?

— Думаю да. Важная персона, — с сарказмом заметил Харрисон. Ещё несколько минут он продолжил это гневное блуждание взад и вперёд, словно на чём-то зациклился. Затем тихим, но агрессивным тоном сказал:

— Скажи, что я буду.

Херб окинул его очередным вопросительный взглядом.

— Харри… ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я ни фига не хочу тебе рассказывать.

— Ты всегда обвиняешь меня в сентиментальности, словно критикуешь. Я не отрицаю этого, но моя сентиментальность не априори, а всегда основана на точных уликах. Потому что я — прежде всего наблюдатель. И у меня сложилось чёткое впечатление, что эта девушка, Леонора, тебе небезразлична. Если соединить некоторые вещи и вспомнить определенные факты, мне интересно: в итоге, не влюблен ли ты в неё. Детектив нужен был тебе не для Реджины, я прав? С чего тебе узнавать о женщине, о чьей жизни болтают повсюду? Итак, позволь спросить тебя: что такое случилось в Вайоминге прошлой весной?

Харрисон посмотрел на него взглядом не то, что невежливым и даже неворчливым. Это был взгляд врага.

На какое признание Херб претендовал? Что он любит её? Что не может больше жить без неё? Что, наконец, понял, какого хера означает: чувствовать в животе бабочек? И не может представить себя с кем-то ещё? Какую идиотскую фразу агент хотел от него услышать?

Ну, если Херб хотел этого, то может умереть в ожидании. Харрисон не собирался говорить ничего подобного. Он ведь не был влюблен в Леонору. Думал, что испытывает ностальгию, это был только мираж путника, заблудившегося в пустыне, который видит оазис, где стоят лишь песчаные дюны. Интенсивная похоть тех нескольких дней создала гротескное недоразумение, заставляя его путать потребность в новом перепихоне с необходимостью трахаться только с ней, навсегда.

Но он бы себя переделал. С Реджиной, с любой другой женщиной. Он был более чем уверен, что от выбора мог испытать смущение.