ГЛАВА 2

Леонора

Мне было пятнадцать лет, когда впервые прочитала его книгу. Конечно, читала тайно: в такой семье как моя было неприлично позволять девушке знакомиться с романами, в которых речь шла о жизни, семье, любви, смерти с прямым и неуважительным описанием, а порой грубым и чувственным.

Затем я продолжила читать всё, что он написал, а также следить за его жизнью и карьерой. Девочки моего возраста безумно влюблялись в рок-певцов, актёров или сокурсников по школе, а затем и колледжу, которые были похожи на рок-певцов и актёров. Я же испытывала тайное влечение к писателю, к его словам, к тому, как он, казалось, способен проникать в мою душу и мои страхи, как видел мир вокруг меня и его попытке меня подчинить.

Моей первой любовью стал он: Харрисон Дьюк. Он был не только одарен необычайным талантом, но также прекрасно выглядел, хотя абсолютно не соответствовал образу рыцаря на белом коне. Тем не менее, я чувствовала — он был лучше, чем то впечатление, которое производил. Я могла прочитать боль между строк его сарказма, а резкость его улыбок была равносильна рычанию раненого волка. Люди говорили о нём как о мужчине непреклонном, язвительном (до степени жестокости), индивидуалисте, как и все гении. Для меня он был просто печальным, тем, кто провёл тяжелое детство и юность, которая заставила его ломать ногти и никому не доверять.

Очевидно, у нас не было ничего общего — моя семья была настолько богатой, насколько его бедной, я жила в Вашингтоне, в районе Капитолийского холма, а затем на Манхэттене, а он в Южном Бронксе. И всё же я чувствовала: мы путешествовали по двум дорогам-близнецам. Дьюк был сыном матери-одиночки, которая работала в полдюжине мест, чтобы содержать его, также и он проделал с полдюжины работ, чтобы прокормить себя. Он мечтал вырваться из того ничего, что пахло кровью и нищетой. Когда Харрисону исполнилось шестнадцать лет, его мать была убита во время попытки ограбления, возвращаясь домой из паба, где работала официанткой. И до восемнадцати лет его поместили в семейный дом. Он рисковал потерять себя, оказаться в банде и даже умереть. Но вместо этого Дьюк выиграл. И сделал это, сосредоточившись на своём интеллекте и таланте. Харрисон получил стипендию, поменял район и окончил Колумбийский университет. Но прежде всего — он начал писать.

Мы были такими разными и такими похожими. Несмотря на то, что родителей я не теряла, я тоже чувствовала себя сиротой. И также хотела изменить свою жизнь и любила писать. Культивировала мятежный дух, который хотел выбраться за ограничительные рамки, предназначенные ему судьбой. Я чувствовала себя заключённой в клетку — у него она была ржавой, моя казалась золотой, — но тюрьма остаётся тюрьмой.

Когда после достижения успеха и славы он женился на Реджине Уэллс, мне это показалось почти предательством (говорю не обо мне, не я стала жертвой). Предательство самого себя — он начал посещать ток-шоу, ходить на приёмы, на вручение «Оскара» и благотворительные вечеринки, полные людей, притворяющихся хорошими. Я отлично знала такие вечеринки, потому что мои родители часто там бывали, и они очень умело притворялись хорошими. Харрисон был не так искусен, как они: на фотографиях, которые постоянно появлялись в газетах, его улыбка, по-моему, выглядела фальшивой как заплатка, пришитая к губам плохим портным. Мне он не казался счастливым, но, безусловно, был в неё влюблен: в конце концов Реджина была прекрасна.

Не то, чтобы красота давала право получать только искренние чувства, но будучи дочерью бывшей мисс Нью-Джерси, которая стала второй после мисс Вселенная, я выросла полагая, что красота всё-таки остаётся талантом. Хотя, к сожалению, я не унаследовала и унцию великолепия моей матери. Всю красоту она сохранила только для себя со своим обычным эгоизмом. Я росла странным ребёнком, подростком без присмотра, а позже с правильной одеждой и правильным макияжем я стала «типичной» — но «красивой» никогда. И мои родители никогда не упускали возможности заставить меня прочувствовать её отсутствие.

В детстве постоянно меня критиковали: от кого я унаследовала свои чёрные волосы? И карие глаза, чёрт побери, откуда взялись эти банальные карие глаза? Почему я так много ела? Почему я не перестала так много есть, чтобы не выглядеть как слон? И почему помимо близорукости контактные линзы вызывали у меня конъюнктивит, и мне приходилось ходить в очках? Даже с модельными оправами лицо выглядело огромным! Как могла моя бедная мама показаться в обществе с такой каракатицей? Это было бы всё равно, что поставить рядом с Барби ужасную помесь матрёшки, бегемота и крота, чтобы заставить людей содрогнуться и испортить всю избирательную кампанию. Вы не можете быть известным консервативным политиком из числа многочисленных засранцев, зацикленных на идеальной американской семье, сторонником расистских принципов, на фоне которых выглядит бледнее даже «Ку-клукс-клан» и хвастаться уродливой толстой застенчивой дочерью в очках размером с бутылочное дно и волосами какого угодно цвета, только не светлого.

Теперь, когда я повзрослела, то «как» и «почему» моих родителей растянулись, начиная включать в себя мои принципы и ценности, а не только внешность, но по-прежнему всё оставалось показушным. Поэтому для меня любовь рифмуется с блеском (прим. пер.:рифма итал. слов – amore-splendore (любовь-блеск)).

Так что каким-то образом я понимала Харрисона Дьюка. Видела — он потерял голову, рассудок и часть себя ради женщины, которая, возможно, была реинкарнацией Елены Троянской. Одна из тех абсолютных, неоспоримых красот, которые утонченные определяют как «возвышенная», а деревенщина — сногшибательная киска.

А потом... потом он начал падать. Папарацци превратили его жизнь в ад. Сначала просто вторгаясь в его частную жизнь, тем самым пробуждая спрятанный под смокингом гнев, а за бокалами с шампанским прирученного тигра. Затем на разворотах изданий напечатали фото его жены. Непостоянная королева изменяла ему несколько раз то с одним, то с другим коллегой, и фотографии, появившиеся в многочисленных бульварных журналах, не оставляли места для альтернативных толкований.

Пока я продолжала вести свою войну против семьи, которая не хотела, чтобы я работала и потребовала моего замужества с парнем, навязанным моим отцом (за которого должна была бы также поблагодарить, потому что иначе, кто меня когда-нибудь бы захотел). Харрисон после развода вёл ещё более ожесточённую битву — против депрессии, алкоголя и потери своего таланта.

Я до сих пор помню ужасные изображения, «украденные» третьесортными журналистами. Он до такой степени разъелся, что стал неузнаваем, и опустошённый катился по наклонной без малейшего просвета во взгляде. Критики не давали ему передышки: бывший продюсер-вундеркинд, бывший «самый сексуальный писатель в мире» превратился в толстого пьяницу. Его последний роман потерпел неудачу, казалось, его написал не Харрисон. Фактически он был написан лжемужчиной, который был построен вокруг настоящего. Свои самые прекрасные работы он создал ещё до Реджины.

Если бы я доверила кому-то свою тайную страсть, то мне бы сказали, что я ревную. Возможно, я ревновала или просто была в ярости, потому что для меня любовь должна превращать способности в сверкающие гоночные автомобили, а не сводить их к залитым водой горящим углям. Для меня она его погасила и чуть не убила. Я постоянно ожидала увидеть новости о смерти Харрисона в луже рвоты. Тем временем я перечитывала его самые красивые романы и не переставала бороться с отцом и матерью, чтобы и мой огонь также не был потушен кем-то, кто хотел меня надрессировать или убить.

Именно тогда Леонора Джонсон стала Лео Такер.

Я начала с нуля и рассчитывала только на саму себя. Отец пытался мне противостоять, несмотря на тех, кто знал, чьей дочерью являюсь и думал обо мне как об энной протеже в истории человечества. В действительности мне пришлось бороться с его подножками, постоянным повторением того, что я ничего не стою и потерплю неудачу во всём, чем бы не занялась, поскольку не одарена ни одним из существующих в мире талантом, кроме как есть и жиреть, чтобы походить на свиноматку и, следовательно, чтобы портить репутацию его и моей мамы.