— Харри, ты заболел? — настаивал Херб.

— Я в порядке.

— Что тогда... Господи, только не говори, что случилось что-то с девушкой. Она была в порядке ещё несколько дней назад, или нет? Что ты натворил за это время? Чёрт возьми, Харри, мне удалось отмазать тебя от тюрьмы, когда ты избил до полусмерти журналиста, не говоря уже о вышибале из того клуба. В твоё оправдание можно сказать, что тебя спровоцировали в обоих случаях. Но девушка... Нет, только не она! Что ты с ней сделал?

— По логике вещей, это она меня провоцировала, приехав сюда, чтобы выносить мне мозг. Во всяком случае, я ничего ей не сделал. Она уехала.

С другой стороны телефонной линии до него донесся шумный вздох облегчения.

— А, хорошо… ты заставил меня волноваться. Не то, чтобы считал тебя способным причинить женщине боль. В итоге ты дал ей интервью?

— Нет.

— Друг мой, жизнь затворника сделала из тебя большего идиота, чем раньше, ты знаешь это? Тебе пригодилась бы газетная статья.

— К чему?

— Чтобы люди снова вспомнили о твоём существовании. Ты продаёшься так мало, что я с трудом оплачиваю расходы агентства. Нужно освежить публике память, иначе они забудут, что ты существуешь. Тем более ты пропал, и неизвестно — жив или мертв. На самом деле для увеличения продаж тебе было бы лучше умереть, возможно, как-то театрально.

— Тогда я придумаю очень театральное самоубийство. Хорошо?

— Не говори ерунды, это не твой стиль, Харри.

— Покончить с собой на публике?

— Звонить мне посреди ночи и говорить херню. Чего ты хочешь на самом деле?

Харрисон ответил не сразу; вернее, вообще ничего не ответил. То, что он действительно хотел, было настолько невероятным, что он почувствовал себя смешным. Дьюк позвонил своему агенту, поддавшись безрассудному порыву узнать хоть что-нибудь о Леоноре. Тривиальные вещи, ведь Леонора и не думала о нём, если трахалась с другим... Вообще, а кто такой этот парень, чтобы Харрисон мог пойти и разбить ему лицо и...

— Есть возможность... связаться с мисс Такер?

Если бы Херб находился рядом, то Харрисон увидел бы, как от удивления агент широко раскрыл глаза.

— Что за хрень... У меня должен быть где-то её номер...

— Не знаю я, что делать мне с её номером. Не поэтому тебе звоню. Ты как был чертовски сентиментальным, так таким и остался. Нет, даже стал ещё хуже!

Херб раздражающе захихикал.

— По-моему, чертовски сентиментальный это ты. Поверь мне, такого поворота я не ожидал! Мог допустить, что ты, весь такой зацикленный на неприкосновенности частной жизни и с идеей, что весь мир тебя преследует, просто захотел убедиться, что мисс Такер не собирается без твоего согласия публиковать статью и тому подобное. Если же ты задумался о чём-то романтичном, значит... — На этот раз Херб рассмеялся прямо, не скрывая. Харрисон не сомневался, его слышно до самого Коннектикута. — Неужели мой Харри наконец вернулся в мир живых? У вампира снова начало биться сердце? Я бы не возражал! Совершенно был бы не против! Так ты сможешь выбросить из головы всё дерьмо прошлого. И возможно, у тебя появится желание покинуть дыру, в которой живешь, и написать новый роман!

Харрисон еле сдерживал желание прервать разговор, даже не попрощавшись, если только не считать заключительного «пошёл на х…й» прощанием.

«В противном случае Херб поймет правильность своего нелепого вывода обо мне, будто я к ней что-то чувствую».

— Повторяю: ты был чертовски сентиментальным и не изменился. Меня не интересует эта зануда журналистка. В любом случае, да, это хорошая идея: убедиться, что она не напишет дерьмо обо мне.

— Я проверю. Хотя мне она не показалась такой. Я имею в виду той, которая не держит слово. Я общался с ней только по телефону, но она произвела впечатление порядочного человека. К тому же было ясно, она безумно в тебя влюблена. Когда произносила твоё имя, создавалось ощущение, словно она пробует что-то вкусное.

— Если даже и так, то произнеси она его сейчас, то почувствует вкус яда.

— И тебе жаль?

— Нет. Я совсем не против.

«Она только лишила меня аппетита, сна, разума. Но я не сожалею — это посредственная эмоция, а я не признаю половинчатости. Для меня либо пошло всё на хер, либо нечем дышать».

— Как скажешь, друг мой. Просто я до сих пор не понял, зачем ты позвонил. Ведь как оказалось, ты не в беде или... О боже, хочешь сказать, ты написал роман тысячелетия? В чём причина выпавшей чести?

«Придумай любую фигню, только давай правдоподобную хотя бы».

— Я хотел спросить тебя о Реджине.

Херб шумно пробормотал.

— Нет, мне это не нравится. Вместе с Реджиной вы не создаете ничего хорошего. Мне совсем это не нравится. Предпочитаю мисс Такер.

— Тогда сделай ей предложение. А пока скажи мне, Реджина вышла замуж? Родила?

— Откуда такое внезапное любопытство? С вашего расставания прошло уже восемь лет. Если хочешь знать, возвращайся в Нью-Йорк или почитай чертову газету.

— Так что, это «да»?

— Думаешь, твоя бывшая жена способна жить самостоятельно? — спросил иронично Херб. Повисла кратковременная пауза, словно агент собирал воедино рой мыслей. Наконец он обреченно вздохнул. — Да, она дважды выходила замуж и родила столько же детей. Снялась в дюжине фильмов, озвучила мультяшного персонажа, сделанного по её образу и подобию, участвовала в рекламном ролике для аромата известного парижского дома. Всё время красивая и звезда, как никогда. Теперь доволен? И вообще? Почему, чёрт возьми, ты спрашиваешь меня об этом сейчас, спустя столько времени, и ночью? Ты не здоров, Харрисон, что-то не так, и ты не хочешь сказать мне, что именно?

На самом деле что-то было, и серьёзное, чертовски серьёзное. Можно сказать — смертельное.

Пока Херб рассказывал ему о женщине, которая разрушила его жизнь, и которая ещё месяц назад вызывала у него острые реакции гнева и злобы, Харрисон понял истину, о которой никогда бы и не подумал. Нечто почти немыслимое.

Бывшая жена его больше не волновала.

То, что она вновь вышла замуж, что у неё были дети, и трахалась ли она со всей планисферой или даже с племенем пришельцев.

Он даже не ненавидел её.

Мира, хорошей жизни и «прощай».

Единственная, о ком он хотел знать всё, была Леонора.

На одну причину больше, чтобы ничего о ней не спрашивать, а вернуться в свою скорлупу, стереть девушку из памяти или сделать из неё воспоминание, как о Реджине. Такое, что не причиняет боли, гладкий безболезненный рубец, мишура, без которой чувствуешь себя лучше.

«Меня определенно не убьет это необладание, потому что никто и никогда не преуспел в этом! Я пережил всё, стал сильнее, чем прежде, и не потерплю крах даже в этот раз, да ещё по такой глупой причине».

✽✽✽

Уже почти рассвело, когда Харрисон пошёл в хлев. Венера стояла там, где он оставил её, упрямо-несчастная.

— Ладно, девочка, сейчас мы возьмем себя в руки, — пробормотал он ей.

Он собрал маленький ошеломлённый отряд животных, и все вместе они вышли в наружный загон. Солнце ещё не взошло, но воздух жаждал его света, и всё вокруг было усыпано мелкими бликами. Обычно Харрисон оставлял пастись животных в одиночестве: щипать, нюхать, спать в лучах света, а сам занимался другими делами.

Сейчас он остался с ними. Положил руку на шею Венеры и сказал:

— Пожалуйста, живи. Живите. У меня есть только вы.

Они вместе ходили по загону. Какая странная кучка друзей. Мужчина, лошадь, боров, четыре гуся, три курицы, индюк и баран — вместе встречали восход солнца. Процессия в некотором смысле комичная и во многих других — наполненная меланхолией.

Внезапно Харрисон заметил вдоль забора пучки чертополоха. Он сорвал несколько стеблей, думая об этой проклятой девушке, о ком не должен думать, и протянул кобылице.

— Ешь, — сказал он ей. — Или Леонора больше не вернётся.

Кобыла посмотрела на него одним из тех взглядов, которые, казалось, скрывали необычайные тайны, если вообще не философское понимание смысла жизни, настолько они были загадочными и глубокими. Какое-то мгновение Венера, казалось, выглядела неуверенно, словно, согласись она принять эти сорняки, и тем самым примет на себя обязательство, требующее предварительного тщательного обдумывания.