Курт отодвинул от себя стакан и вышел на улицу, зашагал по ней, столкнувшись через десять минут девушкой, смотрящейся в телефон.

– Оу, простите, парень.

– Как вас зовут?

– Зачем вам?

– Вы понравились мне.

– Перейдем же на ты. Я ни с кем не знакомлюсь.

– Как тебя звать?

– Я Эми. Крохотная пока.

– Ты не такая уж маленькая.

– Проводи меня, друг, здесь собаки и злые автомобили, припаркованные у дверей.

– Хорошо.

– Кто ты?

– Курт.

– Вау, приятно очень. Чем занимаешься?

– Музыкой. Осаждаю ею средневековые города и беру их, не оставляя никого в живых.

– Ты женат?

– Есть подруга. Она только что занималась сексом с другим.

– Оу, это же круто. Ты убил их обоих?

– Нет, воскресил и спел.

Они пошли рядом, как Грузия, Армения и Азербайджан.

– Ты куда? – спросил Курт.

– Надо зайти в магазин, купить прокладки и лампочки.

– Я с тобой?

– Хорошо, только не предлагай мне куннилингус. Я его терпеть не могу. Ведь это схождение лавины с гор и гуляние по рассвету.

– Я и не собирался. Что ты.

– Правильно. И не надо. Женщина главная. Потому не 10, а 01.

– Вагина и член?

– Ну да, звонок в пожарную службу, пожар, стихия, стихи. Гибель двух-трех людей. Спасение. Пустяки.

– А 10 – это сам Марадона.

– Терпеть его не могу. Он старый, усталый, грустный.

– А в молодости – огонь.

– Огонь у меня между ног. Он гаснет.

– Я кину палку?

– Остынь. Отойди. Запой.

– Тогда дай мне телефон.

Обменявшись телефонами, они прошли еще пару кварталов и разошлись, чтобы созвониться, списаться, увидеться, поцеловаться, заняться любовью, пойти на концерт, в театр, в клуб, жениться, родить детей, состариться, умереть, вернуться назад, запихать сорокалетних детей в утробу матери, зашить ее, жить, заниматься любовью и никогда не умирать.

"Красивая девушка, а как она качает бедрами и головой, склоняет ее слегка, у нее наверняка между ног гнездо с ядовитыми змеями, то есть вызов и пощечина общественному вкусу, летящие в бездну Пушкин и Достоевский, надо с ней замутить, затусить и поцеловать ей попу, как самосвал выгружает щебенку".

Поспешил домой, промчался, проехал, вывихнулся из бытия, свесился из него, прогулялся снаружи, думая о Кортни и Эми, с неизбежным перевесом второй, первичной, изначальной, эффектной, молочной и сырной, пахнущей сливками и шашлыком, самым прекрасным на свете, во тьме и в промежутке меж ними.

"Теплая и вечерняя, августовская, небесная, с примесью глины, суглинка, трав и цветов, с червяками и гусеницами, добавляющими вкус и запах в наши отношения и нашу любовь".

Дома он помыл полы, вытер пыль с мебели, приготовил суп с луком и мясом и заварил себе чай.

"Интересно, если женская грудь – пирамиды, то они наверняка враждуют и конкурируют, пытаются быть больше и выше соседней, оттого ведь и груди растут, стремясь к власти над миром, ведь каждую грудь возводят тысячи рабов по приказу правителя, фараона, а сами груди в войне, в которой одна пытается превзойти вторую, пока ребенок не примиряет их, завоевывая обе вершины и становясь между ними, иначе они уничтожат друг друга и женщины будут ходить с совковыми лопатами, прижатыми к ребрам и наполненными снегом и льдом, тающими и исчезающими весной и стекающими ручейками со спичками и бумажными кораблями, везущими золото, тлен и парчу".

Хлебал золотой напиток, вколачивал его себе в рот, в гортань, в пищевод, в желудок, рожал самого себя.

"Смотреть, к примеру, Лицо со шрамом в Азербайджане и смотреть тот же фильм в России – две разные, даже противоположные, вещи".

Не выдержал, позвонил Эми, впечатал себя в нее.

– Не смог устоять, прости, хотел посмотреть телевизор, но ты позвала к себе.

– Я знаю, я женщина-магнит, я готова увидеться, если ты хочешь, но со мной будет сорок восемь парней.

– Так мало?

– Пока что да. Ведь я уже не так молода, в инсте от меня отписались тысячи человек.

– Отсутствуют новые фото?

– Трудно сказать. Они есть, но я не выкладываю их.

– Нарочно?

– Жду, когда останется один фолловер, за него я и выйду.

– А если это будет женщина?

– Не имеет значения.

Переложил телефон из одной руки в другую, вытер платком пот с экрана.

– Давай увидимся в центре.

– Конкретнее.

– Возле цирка.

– В двенадцать, сегодня, ночью.

– Идет.

– Не опаздывай, – она положила трубку.

Курт сделал глоток воды и остался доволен местью Кортни, не являющуюся местью, так как пришли огромные чувства, великаны, фантазии Чуковского, образы Бротигана и восток, с встающим концом иголки, который продырявит Землю и отправит ее в угол маленькой комнаты и маленькой девочки, плачущей наугад.

"Эми соткана из вафель, сгущенки, шоколадных конфет, Марса и трехсот килограммов говядины, истекающей соком и кровью, водами, несущими в себе миллионы голов телят, которых не успела родить корова от строки Куприна".

Лег спать, желая свежим отправиться на свидание, увидел во сне Лермонтова верхом на Советском Союзе, на цифре тысяча девятьсот четырнадцать, которая породила СССР, сделала его плотью, семенем, попавшим во все вагины разных стран, чтобы они породили советскую империю, что они и сделали, а после захотели сделать аборт, то есть Первую мировую войну, но прогорели на этом и выкинули новорожденного ребенка на свалку, объявили ему войну, но тот победил всех своих матерей, пока не умер в объятиях Горбачева и Ельцина от старости, секса, смерти, гниения, нового года, деда Мороза и червей, вошедших в него червями, а выползших змеями, алчущими и обязанными ужалить свой хвост и убить себя – время, свернутое в кольцо.

"Время свернуто в кольцо потому, что оно спит, а когда оно проснется, то будущее станет черно, как говорил Бродский, черно от лавины, спускающейся с вершин Кавказа, чтобы потопить и погрести под собой весь мир".

Вскочил от будильника, от одиннадцати часов, проглотил бутерброд, взобрался на Эверест, посетил Марс и махнул на такси до Эми – до города, где месячные – это улица, пересекающая проспект Маяковского и Есенина, самоубийц, которых никто не убил, даже если с ними расправилась Советская власть.

"Эми, красотка, сладкобедрая, сладкованильная, не уходи, а дождись, меня, открытого тебе, как тушенка с кониной, я жажду тебя и жду, покрываю поцелуями твое безымянное тело, у которого душа украла название, но все равно, это не имеет значения – твоя душа – это твоя сумочка, губнушка, белила и тушь, всё вместе, а также сапожки, туфли, носки, колготки, джинсы и прочее, что означает одно: свою душу ты собираешь и покупаешь, носишь на себе и в себе, она даже булочки и кофе, которые ты поглощаешь в кафе, потому я прошу тебя: раскидывайся, расти, умножай себя и будь ненароком мной".

– Здесь? – вопросил таксист.

– Да, – заплатил и вышел.

8. Эми и Курт: втроём

Эми его ждала, одетая в лохмотья – в самую последнюю моду, напялив ее на себя.

– Ты думаешь, еда попадает в жедудок? – начала она. – Ничего подобного. В сердце идет еда. Сердце переваривает кашу, мясо и сок.

– Да я бы сам к этому пришел.

– Оно впитывает в себя еду, всю, теплую и горячую, разрешенную и запретную, просто, почти любую.

– Понятно. Куда пойдем?

– Постоим тут немного, после заглянем в кафе.

– Не холодно тебе?

– Скорей, жарко. Хочется пива и орешков.

– Фисташек?

– Да ну любых.

– А пиво американское?

– Устраивающее взрыв внутри, пахнущее моргом, пенсией, работой, учебой и прочим, таким евклидовым иногда, а иногда маршалом Тухачевским, расстрелянным за слишком высокую голову, на которой он носил шапку, то есть коровье вымя, давшее молоко.

– Молоко полезно и жёстко и любит петь оды Екатерине второй.

– Она родила своей грудью две капельки молока перед смертью и умерла.