сладка коврижка жаль что горька отрыжка
урок не впрок хоть душе полезно ученье
вспышка насилия как и любая вспышка
греет душу слепит глаза распаляет влеченье
фокусник цирковой с палочкою волшебной
превратит возмущение в траур и горе в праздник
публика дура с улыбкою развратной и непотребной
проглотит и это блюдо из крови и слез напрасных
подслеповатая публика дура с накрашенными губами
не отличишь помаду от крови да нам и не надо
идем на приступ потом идем за гробами
звеня колокольчиками молча движется стадо
а те колокольчики многопудовым звоном
звенят-гремят с высоких обезбашенных колоколен
а Тот кто знает что звон обернется стоном
взирает с небес Духу и Отцу сопрестолен
свет преломляется в призме
как когда-то при социализме
разлагаясь на семь цветов
потому что семь дней в неделе
семь гномов как семь кротов
роют ходы и в самом деле
ряды врагов поредели
пионер не всегда готов
и обед не готов покуда
и на кухне не мыта посуда
а из крана вода течет
тонкой струйкой в отлив стекает
жизнь прошла но это не в счет
снег последний на улице тает
молодежь не всегда гуляет
старикам не всегда почет
ничего не всегда как когда-то
это время как рот щербато
и показывает язык
словно доктору он обложен
а лицо к какому привык
и печальный исход возможен
ангел меч вынимает из ножен
и привет господин кирдык
чай спитой в граненом стакане
рожа диктора на экране
утро зябкое длится и нам
остаются печальные строки
что плывут по коротким волнам
остаются грехи и пороки
и эпоха стоит руки в боки
расставляя врагов по местам
Да, мы распихали грехи по углам,
как старая ведьма – изношенный хлам,
давно бы пора на помойку.
Мы грешные люди, пора, брат, пора,
туда, где навеки застыло «вчера»,
в тюрьму, на железную койку.
Мы сами себя стережем – не храним,
себя не щадим и друг друга виним,
а небо сквозь крупную клетку
сияет немыслимым светом, но где
находим упрямство остаться в беде,
на радость почившему предку?
Он думает – мысли пустой головы —
мы тоже погибли, мы тоже мертвы,
дыханье – обман и биенье
железного сердца – всего лишь мотор,
ненужная вещь, безнадежный повтор,
сплошное недоразуменье.
Что пишем, а что остается в уме,
что ищем, а что сохраняем во тьме,
вдали от признаний и чести.
Мы грешные люди – грехи на полу,
как тряпки навалены в каждом углу,
и вор-прокурор приглашает у столу,
чтоб нам сообщить об аресте.
кости тогда назывались зернь а кабак кружало
у каждого на груди по кресту и медной иконке
на Пасху священник читал смерть где твое жало
смерть внимательно слушала и посмеивалась в сторонке
все знали вечером водка губит а утром лечит
ее называли зеленым вином так оно легче
а тут проклятая зернь иже хлещет и кости мечет
и все равно что выпадает чет или нечет
так в позорной игре во хмелю и разбое
прошлых веков сегодняшний день рождался
что при феодальном что при советском строе
как сомкнулся капкан так до сей поры не разжался
впрочем наш железный капкан лучше канкана в париже
а что кровь на нем запеклась никому не мешало
это яснее в полночь когда смерть придвигается ближе
и из-под полы кажет острое древнее жало
в шестьдесят восьмом он был студентом сорбонны
и всюду носил цитатник мао к сожалению в переводе
но китайский позднее выучил потому что законы
революции строги особенно если не следовать моде
стричься коротко одеваться в подобие синей пижамы
чтобы все на одно лицо и на одну фигуру
чтоб под курткой была сокрыта грудь красавицы жанны
чтобы грудь плоскодонки сюзи не оскорбляла натуру
с возрастом он изменился сердце его смягчилось
в женщинах больше ценил интеллект чем груди
сюзи старилась рядом революции не случилось
что-то было конечно но что позабыли люди
он был профессором левым востоковедом
сопоставлявшим идеи мао с концепциями лакана
в этом наверное был резон но он мне неведом
философия представлялась чем-то вроде большого обмана
он говорил по-русски мы сидели в кафе в одессе
уже потерявшей «с» но не ставшей еще українським містом
был первый день Пасхи отовсюду Христос воскресе
я думал что был православным он думал что был атеистом
он расспрашивал о былом о жизни в советском союзе
где даже цитатник мао числился в тамиздате
рядом сидела молча все та же сюзи
и глядела на муравья окопавшегося в салате
