— Он здесь?

— А где еще? То поместье объявили собственностью короны. Пускай себе, все одно через пару недель обвалится.

— Я счел возможным предложить наш дом, как убежище…

— Представляешь, этот идиот… не ты, Дуглас, другой идиот… то есть, я тебя считаю в достаточной мере сообразительным. Для человека ты вообще почти гениален…

Дуглас только закряхтел.

— …он заявил, что я обязана вернуться и служить королю. И сунул мне под нос обломок моей флейты.

— Он хоть жив остался?

— Только руку сломала.

Похвальная сдержанность.

— Этот мальчишка и вправду решил, будто сохранит надо мной власть теперь? — огня вокруг стало больше, и короткие волосы поднялись пламенеющей короной. — Каждый день ходили. Сперва уговаривали, потом угрожать стали. А я, может, не в настроении. У меня, может, сердечная рана.

— А… та… другая?

— Огонь лишил ее плоти… всей плоти, но суть не разрушил. Все же я еще слишком слаба, — Джио успокоилась столь же быстро, как и впала в ярость. — Она ушла, обессиленная, но живая. Полагаю, вернулась к тому, с кем заключила сделку.

И оскал ее стал шире.

— Словоплут получил свое.

— Канцлера Годдарда хватил удар, — Дуглас все же поглядывал на драконицу, но украдкой, осторожно, хотя не стоило обманываться, она знала об этих взглядах. И ей льстило человеческое восхищение. — Тварь получила свое, но этого оказалось мало.

— А Катарина?

— Я нашла крыс… то, что от них осталось. Но во дворец… — Джио покачала головой. — Я слишком долго была человеком, чтобы вот так просто обрести полную силу. Мне понадобятся годы и годы…

Она обняла себя, и на коже проступили мелкие чешуйки.

— Меня хватит, чтобы местные маги держались в стороне, но… — хрупкая фигурка вдруг задрожала. — Здесь все еще холодно…

Пламя окутывало ее мягким плащом, но силы его не хватало, чтобы согреться. И прежде чем Кайден задал вопрос, драконица поднялась.

— Я ждала тебя, дитя Дану.

— И отнесешь меня к королю?

— Убивать станешь? — поинтересовалась она.

— Зачем? — Кайден облизал сладкие пальцы. — Я уже взрослый. Я уже не убиваю людей просто потому, что они мне не нравятся. Поменяемся.

И драконица засмеялась.

День.

И снова день.

Ожидание. Время тянется медленно. И дни похожи друг на друга. В них пробуждение. И тихие шаги служанки, которая огромным крюком раздвигает шторы. Солнечный свет пробирается сквозь стекла робко, будто не до конца веря, что позволено ему коснуться дубового паркета.

Следом поднимаются крылья балдахина.

И чей-то голос говорит:

— Пора вставать, госпожа.

И Катарина встает. Позволяет себя омыть. С нее снимают ночную рубашку, промокшую за ночь от пота — сны всякий раз иные, но пробуждение всегда мучительно — и протирают кожу лимонным соком. Набрасывают другую.

Заплетают волосы.

Накладывают на лицо маску, которая должна бы избавить Катарину от веснушек, но не избавляет. И это заставляет служанок кривиться. Им не понятно, как дама благородная позволила себя так запустить. Ей правят брови.

Выравнивают цвет лица пудрой.

Рисуют губы.

Набрасывают платье, одно из многих, что подходят ее статусу. И все до одного эти платья кажутся невероятно неудобными. Но Катарина терпит.

Завтрак.

Порой ей позволено завтракать здесь же, в отведенных ей покоях, и тогда Катарина получает немного тишины. Но чаще всего она удостаивается высокой чести завтракать с королем.

Ее место — по левую руку, тогда как по правую сидит Маргарет.

Сестра Катарины, безусловно, прекрасна. И знает о своей красоте. И совершенно искренне не понимает, почему Джону мало этой красоты. Она смотрит на Катарину то с яростью, то с откровенной ненавистью, видя лишь в ней угрозу супружеской своей жизни. Но Марго достаточно умна, чтобы не перечить мужу. А тот делает вид, что всего-навсего любезен.

…сплетничают.

О ней.

О нем.

И Марго, слушая эти сплетни, собирая их, как собирают драгоценные камни, все же держит лицо. Она любезна с дорогой сестрой, которая некогда тоже носила корону.

…которая носила корону святого Эдуарда, тогда как саму Маргарет не короновали. И это тоже злит, подчеркивая уязвимость ее нынешнего положения.

— Дорогая сестра, — Джону нравится говорить вот так, подчеркивая родственную эту связь, в которую никто не верит. И старший жрец хмурится, но и он не смеет перечить королю. — Вы выглядите чудесно.

По лицу Марго пробегает тень.

А Катарина отвечает милой улыбкой. Ей ничего-то и не осталось, кроме этих улыбок, памяти и ожидания.

Еще день.

И потом второй. И третий. Вечером, когда служанки покинут ее, Катарина оставит на столбике кровати очередную черту, на сей раз ножом, благо, никто не прячет от нее ножей, и пересчитает предыдущие. И скажет себе, что времени прошло слишком мало.

Что сердце не обманешь.

И Кайден жив.

Он скоро вернется. Куда бы он ни исчез, он обязательно вернется.

Завтра.

Или…

Сегодня на Катарине платье темно-винного цвета, оно кажется почти черным, и украшено лишь вышивкой. Платье оттеняет неестественную белизну кожи. Забранные наверх волосы делают лицо уже, и глаза кажутся неестественно огромными.

Поднимается за плечами воротник — они вновь вошли в моду и стали еще больше, чем прежде. Воротник пристегивают к платью тщательно, ведь это подарок короля, и стоит он, кружевной, расшитый жемчугом, неимоверно дорого. И в глазах всех, кто окружает Катарину, именно цена является лучшим подтверждением королевской любви. Правда, у королевы воротник еще дороже, но ведь так и должно быть.

Катарина трогает колючее кружево пальцами.

Сколько он выдержит?

Еще неделю?

Две?

Когда сестрица объявит о беременности? И целители подтвердят, что она и вправду в положении? Будет ли Джон ждать рождения ребенка? Возможно, он и планировал, но те взгляды, которые он бросает на Катарину в последнее время говорят, что терпение короля вовсе не так и безгранично. А значит…

Что ей делать?

Проявить благоразумие? Согласиться? Жить… при дворе, занимая место по левую руку короля? Стать любовницей? Фавориткой? Другом? Принимать милости и, быть может, включиться в общую игру с властью? Это несложно. Многие, чувствуя перемены, ныне готовы предложить поддержку взамен на…

— Мой отец, — Катарина отвернулась от зеркала. — Проводите меня к нему.

Служанки переглядываются, и растерянность их очевидна.

— Но…

— Кто может решить этот вопрос? Будьте любезны…

Они уходят.

А Катарина присаживается.

Если она откажет… Джон не насильник. Наверное. Потому что этого, нового Джона, она не знает. Но ей все равно хочется думать, что и этот, новый, достаточно избирателен, чтобы побрезговать насилием. Скорее всего, он примет отказ. А потом?

Отошлет ее?

В монастырь? Или в Королевскую башню? Или… все же протянет желтый венец, завершая чужую сделку? Камни тоже снились и часто, и во сне Катарина тянулась к проклятым алмазам, зная, что не устоит.

…та, другая, она ведь не сумела…

И Катарина не лучше.

Пускай. Она знает, у кого спросить. Правда, вряд ли получит ответ.

Появился Сиддард.

В желтом дублете, щедро украшенном вышивкой, в алом джеркине, поверх которого лежала широкая цепь, он воплощал собой образец изысканности и той нелепой красоты, к которой Катарина, как ей казалось, привыкла.

Но нет.

Вдруг показалась странной и одежда эта, слишком широкая, не по погоде жаркая из-за ваты, которую напихали, делая дублет плотнее. И сам человек, ее надевший.

Узкие штаны. И поверх них другие, неимоверно широкие, украшенные бантами и шелковыми розетками.

Туфли на низком квадратном каблуке.

Драгоценности.

— Не сидится на месте?

— Неужели моя просьба представляет такую… сложность в исполнении? — Катарина приняла руку.

— Отнюдь. Но что-то прежде ты не спешила проведать его.