А потом присел у покрывала.

Человек.

Определенно, человек. Чистой крови, уж больно мелкие зубы и характерные черты. И возвращаясь к зубам, стоит отметить, что все они целы, ровны и белы, а стало быть, без вмешательства целителей не обошлось.

Он слегка повернул голову и пальцами раздвинул челюсть.

Зубы почти все… не хватает верхней пары крайних, тогда как нижние уже присутствовали, стало быть, женщина старше двадцати, но моложе тридцати лет.

Интересно.

Жаль, лица не сохранилась.

— Кстати, не думаю, что лежит она так уж давно, — Гевин наблюдал и за братом, что бестолково ворошил палкой дно, и за Кайденом. — С ранней весны, полагаю.

— Отчего?

— Обратите внимание на степень разложения. За лето плоть бы окончательно расползлась, все же пруд далеко не болото…

С этим Кайден мог бы и поспорить, ибо местному пруду до болота оставалось не так и много.

— А здесь процессы замедлены, но все же идут. Глубина небольшая, и зимой пруд промерзает до дна.

— А осень? Поздняя?

— Тоже возможно, — кивнул Гевин. — Но она в этом году была на редкость теплой, да и зима наступила далеко не сразу. Все же скорее весна…

Дуглас входил в воду осторожно, прощупывая дно палкой с железным крюком. Она поднимала клубы ила и грязи, которые расползались по поверхности воды жирными кляксами.

Добравшись до середины, он махнул на Кевина, чтобы тот выметался. Уговаривать, что характерно, не пришлось.

— Боже мой, какая гадость, — сказал Кевин, глядя грязные туфли, которые вряд ли подлежали восстановлению.

— А я тебе говорил, что стоит разуться.

— А я тебе говорил, что вообще не хочу туда лезть! — Кевина передернуло. — Я ведь не дознаватель и вообще…

Он стянул ботинок, из которого вылилась темная жижа.

— Мальчики, не ссорьтесь, — дрожащим голосом произнесла Луиза.

— Проводи матушку. Ей дурно…

— А ты?

— А мне не дурно, — в голосе скользнули ноты, заставившие Кайдена напрячься. — Но вам и вправду здесь нечего делать. Поверь, если я что-то понимаю, остальное будет в куда более печальном состоянии. Да и Катарине поддержка не помешает.

— Мне кажется, ты ее уже достаточно поддержал, — буркнул Кевин с немалым раздражением, но убрался все же, с матушкой и грязными туфлями.

— Мой брат бестолков, суетлив, но он не злой, — Гевин опустился на колени. — Не более злой, чем большинство людей.

— Ты мне его сватаешь?

— Я не хочу, чтобы он пострадал, — Гевин раздвинул слипшиеся волосы, и камни в них плеснули светом. — Катарина тебе симпатична, а он нет. Выдержки и ума держаться в стороне у него не хватит, вот и надеюсь, что ты сумеешь понять: он тебе не соперник.

— А тебе?

— Мне и подавно.

Камни были крупными и, сколь мог судить Кайден, довольно чистыми. Алмазы? Или разноцветная шпинель? В любом случае диадема выглядела неоправданно роскошной. Подобные не принято носить без веского на то повода.

— То есть, ты не боишься, что он женится на Катарине и приберет состояние к рукам?

— Нет.

Дуглас сосредоточенно водил крюком по дну.

Камней шесть. Одинаково крупные. Одинаково ограненные. Основа… золото? Не похоже. И не серебро. Платина? Не самый часто используемый металл. Алмазы окружены россыпью мелких камней, которые затянуло грязью. Да и сам венец, казалось, прирос к голове.

— Он ввяжется в противостояние с тобой и проиграет.

— Ты так уверен?

— Он ей не нравится, а ты наоборот, — Гевин осторожно высвободил корону. — И шансов у тебя больше. Ко всему Кевин не привык к отказам. Он оскорбится. Наговорит больше, чем следовало бы, а она это запомнит. И когда он все же решится переступить через себя, он не сумеет не обидеть ее снова. Брошенные женщины становятся весьма подозрительными. И чувствительными. Взгляни, какая удивительно тонкая работа…

Венец, освобожденный из плена мертвых волос лежал на его ладони и казался до того хрупким, что и тронуть страшно.

— Как ни странно, это не южные колонии. Скорее наоборот, север, — Гевин мизинцем стирал капли грязи, высвобождая камни и металл во всем их великолепии. И желтые алмазы полыхнули светом. — Уж больно характерный стиль… и тематика… эта слегка неправильная форма.

И змеи.

Много змей, что сплетались друг с другом в удивительный узор. Алмазы украшали головы их, а вот тела, сделанные столь искусно, что змеи казались живыми, были усыпаны мелкими каменьями.

— Я ведь не ошибусь. Камни настоящие?

Кайден протянул руки и венец в них вложили.

— Поверь, более чем настоящие… давно не видел столь крупных. И ярких, — Гевин хмыкнул и произнес. — Прямо в тему получилось.

— В каком смысле?

— Вчера нам рассказали чудную историю про затерянный город и украденный венец, а сегодня… нарочно не придумаешь, правда?

Венец был полон силой. Чуждой. Затаившейся. Она свернулась в камнях, она застыла в платиновых телах змей, готовая в любой момент развернуться и…

Проклятье?

Благословение? Кайден никоим боком не артефактор, точно не скажет. Но держать венец было неприятно.

— Эй вы, может поможете? — Дуглас стоял, опираясь на древко крюка. — Тяжелая…

Это из-за юбок.

Множества юбок, которые слиплись, склеились, опутали останки, пропитались илом и глиной, сделавшись не просто тяжелы — неподъемны. И от крюка пришлось отказаться. Кайден разделся, оставшись в подштанниках, которые — тут и гадать нечего — тоже сменить придется. Он вошел в воду, замер ненадолго свыкаясь с чужой стихией и позволяя ей принять себя.

Эта вода хранила отпечаток чужой силы, и не той, которая пряталась в венце.

— Не вздумай утащить, — предупредил Кайден, ибо у нечаянного союзника — временного, конечно, — к венцу виднелся немалый интерес. — Это улика…

— И тысяч сто золотых дублонов…

Венец Гевин держал бережно.

А вода поторапливала. Вода устала хранить свою тайну. Пруд — все же еще не болото и становиться им не желал. Он бережно хранил родники на дне своем, пусть и запечатанные, заросшие тиной, но готовые отозваться, если у кого-то дойдут руки вычистить пруд.

Надо будет сказать Катарине, чтобы занялась.

Или лучше самому нанять рабочих? В знак добрососедских отношений? И расположения. И просто, чтобы разбудить это место, которое помнила Кайдена хитрым мальчишкой, которое играло с ним, давало тень и прохладу, позволяло исследовать свои глубины… когда получалось сбежать от воспитателей.

И теперь дно было знакомо.

Вот там, левее, неглубокая яма, на дне которой притаился ключ. И если наступить на него, ногу обожжет ледяной водой. А правее медленно гниет старый ствол. Или сгнил уже? Там, ближе к берегу, прятались в тени ивы кувшинки и кубышки, которые ныне застыли, ожидая, что же будет дальше.

Ничего.

— Там, — указал Дуглас. И Кайден, кивнув, сделал вдох. Он наклонился, пытаясь разглядеть хоть что-то в темной-темной горькой воде. Перед глазами плясала то ли пыль, то ли водная мошкара, руки бестолково шарили, перебирая рыхлый ил, пока не нащупали что-то большое, мягкое.

Тяжелое.

Тело Кайден все же вытащил, не растеряв по дороге. Он нес его бережно, не испытывая отвращения, скорее жалость к той, которая могла бы жить.

Он не знал ее имени.

Пока.

Он не знал, была ли она красива или же напротив. Зато знал, что женщина эта, кем бы ни была она, не заслужила такой смерти.

— Что это? — тихо поинтересовался Гевин, отступая. И повинуясь порыву, он все же задержался, чтобы расправить покрывало.

— Дерьмо это, — Кайден осторожно уложил несчастную.

Расправил темные бархатные юбки. Убрал руки, прикрывавшие дыру в животе, и тихо произнес:

— Болотники.

Тихий свист стал ответом. Он перешел в шипение, от которого волосы зашевелились.

— Чешуей покроешься, — Кайден опустился на колени.

Тонкие руки покойницы приподнялись, будто она и после смерти не желала, чтобы кто-то видел ее в положении столь удивительно беспомощном.