-Ты-ы? – пролепетала она и попятилась к кровати. – Оле-ег? Как ты здесь оказался?

V

Всё началось ещё в начале апреля, когда Оленька одна пошла в бар гостиницы «Европейская». Бары она обожала по многим причинам. Во-первых, тут можно было запросто поболтать по-английски или по-немецки с каким-нибудь иностранцем; во-вторых, ей очень нравилась сама обстановка баров. Не потому, что ей так уж нравилось пить вино или коктейль, курить и именно здесь слушать музыку, но она с первого же раза, как оказалась в баре, поняла, ощутила всеми клеточками своего существа, что тут, в барах, как ни в каком другом месте, мужчины смотрят на неё и интересуются ею с одной известной только целью. И ей почему-то нравились эти взгляды и намёки и безумно волновала та мысль, что все мужчины, молодые и немолодые, готовы сорить деньгами только затем, чтобы добиться её тела. Это ужасно веселило её, забавляло, вселяло ощущение, какое с ней бывало только на «горках», самом «страшном» аттракционе в Луна-парке, куда они ездили вдвоём с Олегом. Она включалась в эту азартную, такую безумно волнующую игру, и ей нравилось балансировать на грани, ходить как бы по острию ножа, дразнить мужчин, и старых и молодых, давать им надежду и разом отнимать её, – и всегда она хотела чего-то такого, чего она ещё не испытывала и, быть может, никогда уже не испытает в жизни, – быть может, даже такого, чего ещё не было ни с кем в жизни, ни тс одной женщиной.

В третьих, бары при хороших гостиницах и ресторанах казались ей преддверием в какую-то другую жизнь, в другой мир, необыденный, прекрасный и даже сказочный, – с роскошью, с поклонением мужчин, с дорогими винами и духами, с дорогими нарядами, знакомствами со знаменитостями и интересными людьми. Но она никак не могла найти дорогу туда. Этот мир, казалось ей, начинался где-то этажами выше, – там в дорогих ресторанах и гостиницах, в офисах, где были бассейны, зимние сады, ковры, мягкая, роскошная мебель и где люди не заглядывали поминутно в кошелек и не считали денег.

Об этой другой, необыкновенной жизни, где впечатления менялись бы, как узоры в калейдоскопе, где она бы преуспевала и играла важную, видную роль, а в душе ее жила бы одна непреходящая радость, веселье и беззаботность, – об этой жизни она думала часто, как только стала сознавать себя. Но как шагнуть в этот мир, в этот «высший» свет, она не знала, не видела в него входа, и ей всегда хотелось встретить такого человека, который ввёл бы её в этот «высший» свет, распахнул бы в него двери, и она тогда бы сказала «прощай» тому миру серости, убожества и постоянного безденежья, в котором она жила. В какой-то степени она видела для себя выход в изучении иностранных языков и в университете нажимала на них, не жалея времени, – и теперь, в последние месяцы, к английскому и немецкому она прибавила ещё и модный, но очень трудный финский язык, на знание которого стал проявляться большой спрос. Она верила, да и Махотина ей внушала, что с помощью языков она ближе продвинется к желанной цели; она видела в знании иностранных языков тот трамплин, с которого она в одно прекрасное мгновение совершит головокружительный прыжок в эту прекрасную, сказочную жизнь. Но надеяться только на себя, рассчитывать только на собственные силы глупо и даже абсурдно, почти безнадежно. Махотина так утверждала, а она знала жизнь. Она утверждала, что без поддержки со стороны, без чьей-то помощи не обойтись.

С Олегом Оля познакомилась на областном слёте туристическом слёте студенческих отрядов, куда она попала случайно, так как не числилась ни в каких стройотрядах. Но подруги затащили её на этот слёт, достали приглашение, – было это в ноябре, два года назад. Олег поразил её своей неотступностью, страстным выражением карих глаз и даже своей «скобарской» тельняшкой. От него веяло силой, решительностью и ещё чем-то таким, чего не было в окружающих её ребятах. Её сверстники робели перед ней, и даже более старшие молодые люди не решались за ней ухаживать, а этот как пригласил танцевать, так и «прилип», ничуть не робел. На том вечере подруги увели её от этого «скобаря», но он отыскал её в многотысячной толпе, увёл от подруг и весь вечер был неотступен и интересен, не подпускал подруг, и это нравилось ей. Кончилось тем, что она увлеклась им, быть может, скорее из желания пооригинальничать и сделать назло подругам, да и в конце концов ей надоели вечно робеющие сверстники из её окружения, не смеющие даже притронуться к ней, и, кроме того, ей всегда хотелось иметь около себя хорошего, надёжного, решительного парня, видного поклонника, во всяком случае оригинального, – такого, чтобы не страдало её тщеславие от того, что он не хорош собою, а тем более не оригинален. А Олежка был видным поклонником, во всяком случае слыл оригиналом. Одна его тельняшка чего-то да стоила, это, пожалуй, то же, что и кирзовые сапоги у Шукшина, когда тот приехал поступать во ВГИК. И, кажется, Шукшин тоже ходил в тельняшке, – она где-то слышала или читала об этом.

Для будущего же она всерьез не имела его в виду, хотя никогда и не сбрасывала со счетов. Он был ей интересен, порядочно знал, устраивал как сексуальный прартнер, но что особенно удерживало ее около него, так это утверждение, что он станет знаменитым писателем. А вдруг, и правда, станет знаменитым? Скобари – они настырные, упорные, талантливые и оригинальные, они не похожи на изнеженных, инфантильных мальчиков из её университетского окружения. Теперь же ей хотелось иметь около себя всегда поклонника, легкого на подъём, готового в одно мгновение вместе с нею сорваться с места и помчаться хоть в Петергоф, хоть на Охту, – в любую погоду и без гроша в кармане. Единственное, что было неприятно ей и что пугало её, так это упорные речи о браке, – ведь он уже не раз делал ей предложение! Но она всё отшучивалась, говорила, что ещё рано замуж, но не лишала его надежды. Ей ужасно нравилось то, что он боготворит её и ради неё готов на всё, – и когда он так проникновенно, так искренне называл её «мадонной» и «ангелом», ей хотелось прижаться к нему, приласкаться и не расставаться уже никогда. Но временами ей казалось, что он боготворит не её, вернее, не столько её, сколько свой идеал, какую-то им придуманную девушку, и это тоже пугало её. К тому же со временем с ним становилось всё сложней и несвободней, он относился к ней всё серьезней и требовательней. А ей хотелось легкости, веселья, раскрепощенности; хотелось не обычного, а оригинального секса, но чтобы это ничем не осложнялось, никакими обязанностями и обязательствами. А он уже заговаривает об их общем, совместном будущем! Это не входило в её планы, по крайней мере, в ближайшее время.

VI

Однажды ей удалось сквозь многочисленную толпу жаждущих прорваться в бар при гостинице «Европейская», – и там, получив у бармена свой коктейль, она около получаса всё никак не могла найти себе места. Но потом, совершенно неожиданно, ей предложил сесть на один с ним стул какой-то молодой, черноволосый, красивый иностранец, которого она сначала приняла за югослава, сносно говорившего по-русски. Оленьке его предложение показалось странным, и она хотела было отказаться, но потом подумала: «Как это всё же мило с его стороны!» – и согласилась. И выяснилось, что иностранец вовсе не югослав, а грузин, говоривший по-русски с большим акцентом и многочисленными неправильностями в произношении, ничуть не лучше иностранца. И этот его акцент и неправильности были так милы и смешны, что сразу понравились ей, расположили к нему. И ещё выяснилось то, что он даже не грузин, а ассириец и зовут его Бадри. И это уже заинтриговало Оленьку и даже восхитило; восхитило и имя его, которое она произносила несколько раз, переделывая его по-своему: «Ба-дри, Бо-дря», играя ещё и словами, помимо своей обычной, привычной игры с мужчинами; восхитило её и то, что он такой экзотической, древней национальности – настоящий иностранец! Ассириец все-таки, а не какой-нибудь югослав, а тем более грузин. Этот Бадри оказался мил, щедр, любезен, весел, очень смешлив; у него над верхней губой, в усах была розовая, не заросшая волосами ямочка, такая милая, что Оленьке захотелось поцеловать его в это место, и сидя с ним на одном стуле, она чувствовала волнение от его близости, от его какого-то очаровательного, как она потом узнала, турецкого одеколона; угадывала по его блестящим глазам, что он безумно желает её тела, и её пьянило ощущение своей силы и власти над мужчинами. И уж совсем её восхищало то, что Бадри не мог правильно выговорить её имя, а называл её смешно, с таким смешным акцентом – Олой. «Не Ола, а Оля», – поправляла она его. Но он, строя милую, смешную рожицу в попытке правильно произнести её имя, всё равно повторял: «О-ла!» – И она хохотала от души над этим милым и смешным Бадри. А уж когда подошёл приятель Бадри Нодар и спросил, куда он, Бадри, пойдет после окончания, когда закроется бар, и когда этот Бадри, вздохнув страдальчески, проговорил: «Пойду куда-нибуц з Олом», – уж как хохотала она тогда! И ямочка в его усах казалась ей ещё1 милее, сам он ещё оригинальнее и желаннее. «Не з Олом, а с Олей», – поправляла она его, но он упорно повторял: «Нет, з Олом».