Мысль о деньгах заставила его вытащить из кармана бумажник. Он открыл его и, не пересчитывая, прикинул на глаз, сколько же у него было с собой денег. Но денег было много, вполне достаточно для того, чтобы заплатить за несколько таких «красоток». С тех пор, как в последних числах августа он уехал на четыре месяца отрабатывать свою последнюю практику, почти все свои деньги он брал с собой, если, конечно, ездил в Питер. Вообще в последнее время, вернувшись с Шикотана, где он заработал тысячу с лишним рублей, он не испытывал нужды в деньгах, тратил их не скупясь и так и не завел себе сберкнижки. Особенно тратил их после того, как Оля наотрез отказалась взять у него даже часть денег, которые он, собственно говоря, и заработал для неё, чтобы она не надрывалась по ночам на срочной маминой работе.
Но сегодня он вообще с какой-то злостью швырял деньги, расточал их направо и налево. Одним только швейцарам раздарил не менее пятидесяти рублей, – пробиваясь в бары и рестораны, он не стоял под дверями, не выжидал, как многие, не клянчил, не умолял швейцаров впустить, уповая на милость этих хозяев баров и кабаков, – он просто совал им в руки деньги, и они его пропускали…
А злость эта…Бог её знает, откуда она только взялась! В эту несчастную осень эта злость была постоянно в нем. Вчера вот звонил ей из своего Лодейного Поля, просил, умолял, чтобы позволила встретиться, но она настойчиво отговаривала его приезжать. «Олежик, я буду занята, у меня экскурсии с туристическими группами, потом я буду шить осеннее пальто у Махотиной, а вечером, как всегда, у мамы срочная работа. Ты понял, Олжик?» Она называла его из желания оригинальничать на скандинавский манер Олгом, а если ласково, то Олжиком. «Оля, ну, на час, на один час, я хочу тебя видеть!» – кричал он в трубку, закрывая её ладонью и стоя спиной к другим учителям, – звонил он в перемену, и слышимость была ужасная. «Олжик, будь умницей, не приезжай сейчас, потом как-нибудь приедешь. У меня не будет времени, честное слово, не будет… И вообще нужно обязательно отдохнуть друг от друга»… «Оля, что ты такое говоришь! Оля!!! Я тебя уже целый месяц не видел!" «Олжик, ну, прошу тебя, – слышишь? Прошу не приезжать пока…Ну, всё, извини, мне бежать надо».
Так и не позволила приехать, – он швырнул трубку, услышав короткие гудки, отвернулся к окну и простоял в оцепенении всё оставшееся время перемены, не услышав звонка на урок и не заметив, как опустела учительская… Отдохнуть друг от друга! Да что она такое говорит! Ересь какая-то! Они раза три и виделись после его более, чем двухмесячного отсутствия, – он и в Питере-то после возвращения прожил всего неделю, а двадцать девятого августа уже укатил в Лодейное Поле, куда его распределили на практику. Нет, тут что-то не то! Что-то тут не так! Она явно избегает его, не хочет видеть, но почему? И почему прямо об этом не скажет? – думал он напряженно. «Олег Николаевич, у нас будет литература?» – вернул его к реальности чей-то голос от двери учительской и заставил обернуться. Это пришла Таскаева – худенькая, черноглазая староста шестого «а», в котором у него должен состояться урок, и он опомнился, вытащил из ячейки журнал, подхватил свой портфель и поплелся в класс.
И вот так весь этот последний, несчастный месяц после Шикотана. Он чувствовал, что она уходит от него, куда-то ускользает, но терялся в догадках и никак не мог решиться на то, чтобы объясниться с нею.
Но что же могло случиться, когда он ездил на свой Шикотан? Она встретила кого-нибудь и влюбилась? Но почему же прямо не скажет? Впрочем, некоторое её отчуждение началось ещё в мае, даже в апреле, так что Шикотан тут ни при чем…Ещё1 тогда она началда отдаляться от него. То у неё экскурсия с тургруппами, то у мамы срочная работа и надо маме помогать, то, по её же словам, она пропадала по целым дням в публичной библиотеке, но, приходя туда, он не находил её там, и ей как-то удавалось оправдаться, говорить ему, что он её там просто не нашел, или она ушла буквально накануне его прихода. То уверяла, что шьет что-то у Махотиной, а то ещё говорила ему, что, как всегда, в субботу и в воскресенье заглядывает с подругами в бары музыку послушать, отдохнуть, развеяться и, быть может, пообщаться с иностранцами. Олег учился в пединституте на последнем курсе филологического факультета, а она – в университете на третьем курсе факультета иностранных языков с английским уклоном. «Ты не волнуйся, Олжик, не думай ничего плохого и не ревнуй, – сам ведь знаешь, что разговорная практика у меня хромает, не собираюсь же я в какое-нибудь дурацкое учебное заведение идти работать». Он знал это, знал, что она мечтает стать переводчицей, – знал, что разговорная практика ей нужна, но всё равно ревновал.
…Олег как раз успел допить свой коктейль, как появился парень.
-Идём, морячок, все в порядке, – шепнул он, наклонившись к нему.
И опять своим появлением он напомнил Олегу о том ужасном и омерзительном, что этот парень носил с собой; и это «что-то» лежало у него где-то в карманах пиджака. И опять Олега охватила дрожь, и в голову полезли подозрительные, гадкие мысли о ней.
– Выпить чего-нибудь прихвати, – напоследок доверительно шепнул парень Олегу. И, как бы оправдывая необходимость этих новых расходов на «девочку», тем же тоном сытого баловня, не знающего с женщинами проблем, он поделился с Олегом ещё одним секретом: – На мокрое горло, знаешь, они как-то любвеобильнее.
Олег купил у бармена две бутылки шампанского, переплатив за них вдвое или даже больше, сунул их в свою спортивную сумку, где у него лежало всё необходимое в дорогу, и они спустились вниз, к гардеробу. Отдав номерок, он машинально всунул руки в услужливо подставленный гардеробщиком плащ, обернулся и, перехватив вопросительный взгляд пожилого, краснощекого здоровяка с седой, густой шевелюрой на голове, догадался, что даже тут от него чего-то хотят. Вот ведь странно: наметанный глаз гардеробщика тоже определил в нём приезжего, не считающего копейку провинциала-отпускника или туриста, – и ждал чаевые за услугу. И как это они его вычисляют? Спутнику Олега гардеробщик просто положил куртку на стойку.
И Олег горько усмехнулся этой своей «избранности», проницательности гардеробщика, и этой всеобщей жажде денег. И с той же злостью, с какой он прежде швырял деньги проводнице в поезде – три рубля за стакан чая, «без сдачи», – таксистам, переезжая из кабака в кабак, из бара в бар, швейцарам, – он «швырнул» гардеробщику целых десять рублей, повергнув последнего в изумление, – тот так и рассыпался в благодарности.
Когда они вышли из «Невского», Олег мрачно спросил незнакомца, всё так же обходя его взглядом:
– Далеко идти?
– В гостиницу, тут рядом.
Парень шагал чуть впереди, и Олег старался не смотреть на него и не думать ни о чём. К счастью, и тот не приставал с расспросами и не развлекал разговорами – быть может, чувствовал необщительность «клиента». Да и какое ему, верно, дело до него? Сейчас приведет, сдаст проститутке и – поминай, как звали!
II
Вчера после разговора с Олей по телефону он решил все-таки приехать в Питер, несмотря на все её уговоры не приезжать. Он решил найти её где угодно и объясниться с ней прямо и начистоту, чего бы потом это ни стоило, – дальше так было уже невозможно.
Приехав Питер поездом рано утром, он в маете душевной провел несколько часов на Московском вокзале, всё не решаясь ни звонить, ни идти к ней сразу, без звонка, ни ехать в общежитие, где он боялся встретиться со своим приятелем, «язвой» и насмешником Костей Логиновым.
Наконец, около одиннадцати часов он не вытерпел и позвонил. Трубку взяла соседка по коммуналке, и Олег попросил её, чтобы позвали кого-нибудь из Садовских. И потому, что ждать пришлось долго и что к телефону подошла именно соседка, а не Оля, бывало, летевшая к трубке после первого же звонка, он понял, что Оли нет дома. И мать подтвердила: «Это ты, Олег? Оли нет, она вечером звонила от Махотиной…Нет-нет, и не ночевала, наверное, ночевала у Махотиной». Он набрал номер Махотиной, её подруги – тридцатипятилетней модельерши из какого-то ателье, – та ответила, что Оли у неё нет. «Да-да, была, да, ночевала, а утром уехала на экскурсии, а потом собиралась идти в Публичную библиотеку». Оля окончила годичные курсы экскурсоводов и подрабатывала в турагенстве экскурсоводом. Но Олег не поверил Махотиной. Он вообще не любил эту старообразную, курящую модельершу с низким, хриплым голосом. Что у Оли за манера дружить с женщинами старше себя? Что у них общего? Конечно, Махотина шьет, шить надо, но нельзя же пропадать у этой Махотиной чуть ли не каждый вечер!
