Возможно, она преувеличила и достаточно было просто обработать ожог, но правда была в том, что её испугал не ожог, а поведение Даниила. Она вспоминала себя в детстве, когда кричала и плакала, каждый раз, когда падала. Даже если больно не было. Она вспоминала других детей. Они никогда не молчали, как будто не замечали своих повреждений. И они никогда не причиняли себя боль из-за любопытства. Дети были жестоки, они могли причинить боль кому-то другому из чистого любопытства и прирожденной жестокости, но никогда себе.

Ей хотелось утешения и успокоения, чтобы кто-то кому можно доверять, заверил её, что это абсолютно нормально, а она раздувает из мухи слона. Возможно, она будет выглядеть как истеричка, но накопившиеся сомнения терзали её.

– Что у вас случилось? – улыбаясь Даниилу спросил врач.

У него были добрые карие глаза и седые, густые усы. Он был как ожившая иллюстрация к книге про доктора Айболита. Ира подсадила Даниила, помогая ему забраться на обтянутую клеёнкой кушетку.

– Ожог, – объяснила Ира.

– Так, сейчас посмотрим, – сказал врач.

Недалеко от кушетки стояло множество мягких игрушек, чтобы успокоить маленьких, испуганных детишек и врач, наверняка, уже по привычке, взял плюшевую собачку и положил её на колени Даниила.

– Его зовут Гав-гав, – представил мужчина, приподняв плюшевую лапу, в приветствии, – ты ему понравился, и он хочет посидеть с тобой. Я посмотрю где у тебя болит, обещаю, больно не будет, а ты пока поболтай с Гав-гавом.

Даниил нахмурился в недоумении, глядя на собаку и как-то недоверчиво поднял её, после он посмотрел на врача, то ли желая объяснения, то ли желая одобрения.

– Вот и умница. Где у тебя болит?

Даниил протянул левую руку вперед, ожогом вверх, пристально глядя на врача. Тот улыбнулся, привычно воркуя, успокаивая ребенка, а сам потянулся к скляночкам и бинтам.

– Почему ты не болтаешь с Гав-гавом? Он тебе не нравиться? – принявшись за обработку ожога, спросил врач, чувствуя пристальный взгляд на своем лице.

Мальчик взял игрушку в правую руку, но казалось та его совершенно не интересовала, и он едва ли не забыл о ней. Он не бросал любопытных взглядом, не двигал мягкие лапы, изображая движение и совершенно не пытался пародировать голоса, имитируя жизнь в мягкой игрушке.

– Нравится, – сказал Даниил, разглядывая как врач начинает обматывать его руку бинтами.

Но он не дергался, даже когда ему должно быть было больно, что вызывало профессиональное беспокойство у мужчины. Такое поведение было не свойственно детям и пусть те были любопытны по своей природе лишь немногие могли рассматривать свои раны и как их обрабатывают и обычно, если они это делают, они непременно хныкали, как будто от наблюдения им становится больнее.

– Я не могу с ним говорить, – казалось, сказал самую очевидную вещь Даниил, – потому что он не живой. И я не могу ему нравиться.

– Вот как? – слегка посмеиваясь, сказал врач, завязав узел на бинтах и встав в полный рост, потрепал мальчишку по голове. Возможно, его беспокойство было напрасным, а мальчишка просто был из того малого процента, что слишком быстро развивается. А возможно, когда-то тот станет великим ученым, а он – его первый врач, будет едва жив из-за старости, но с гордостью скажет, что этот новатор и гений, когда-то был его пациентом и он уже тогда заметил его исключительность.

– Ну что, мамуля, – повернувшись к женщине и только в этот момент заметив её нервозность, сказал мужчина, – беспокоиться не о чем. Небольшой ожог, скоро пройдет. Я выпишу вам рецепт на мазь.

Он уже пошел к своему столу, готовый привычно рассказать сколько раз на дню и как обрабатывать ожог, удивляясь взволнованности женщины, когда та неуверенно попросила его отойти с ней на несколько вопросов.

Он бросил взгляд на ребенка, тот все так же не проявлял интереса к мягкой игрушке и внимательно что-то рассматривал через стекло окна. Послушно кивнул, он отошел ближе к двери, встав близко к женщине, чтобы ребенок точно ничего не услышал, хотя не понимал зачем такая скрытность и что же мать могло так взволновать.

На улице ярко светило солнце, до рези глаз. Но любопытство Даниила к нему не проходило. Солнце было загадочным и непонятным огнем в небе, а смутных объяснений родителей ему было недостаточно.

Он понимал, что оно не способно выжечь глаза – он никогда не видел людей с выжженными солнцем глазами, но способно оставить ожог на коже.

Пока остальные дети бегали по двору и катались на качелях, он сидел недалеко от дома. Там никогда не играли дети, потому что было слишком много стекла, и родители запрещали, угрожая тем, что они могут пораниться и чем-то заразиться. Но Даниилу нравилось играть с переливающимися стеклами.

Он брал разного цвета осколки и рассматривал как те блестят и переливаются разными цветами, но больше всего ему нравилось направлять их на землю и рассматривать какой цвет они создадут на асфальте.

А после он случайно обнаружил, что если направить солнечный зайчик, который он создавал с помощью стекла, на листик то тот темнел и начинал обугливаться до того момента пока не загорался.

Даниил нахмурился в недоумении и провел несколько раз по лучу, думая, что ощущения будут такие, как когда проводишь сквозь поток воды, который вытекает с крана. Но этого не произошло.

В нестерпимом порыве любопытства и желании разгадать тайну стекла, он направил луч себе на руку, чувствуя, как медленно кожа нагревается. Вначале обуглились короткие, светлые волоски, а после кожа начала краснеть. Но он не понимал, что происходит. И это заставляло его продолжать, как будто, в один момент, если он продолжит это делать, перед глазами высветиться ответ, подобно титрам в конце фильма.

Мальчик несколько раз моргнув, переведя взгляд с окна на мать с врачом. Она что-то доказывала обеспокоенным шепотом, врач же выглядел сбитым с толку и хмурил густые, седые брови в непонимании.

Он поднял руку, как будто пытался остановить её поток речи. Его лицо, казалось, искажалось мукой и усталостью от бесконечных вопросов от обеспокоенных родителей, которые впадают в панику от обычного прыщика.

Он бросил парочку фраз и, повернув голову, улыбнулся Даниилу, перед тем как ненавязчиво напомнить женщине, что у него есть ещё пациенты, которые действительно нуждаются в помощи.

***

Даниил шел по коридору, прижимая к груди книгу, опустив голову. Он шел неуклюже-быстро, каким-то пружинистым шагом, стараясь быстрее пройти через коридор, чтобы спрятаться в кабинете. Он чувствовал себя персонажем какой-то игры, который старается как можно быстрее пройти сквозь опасный участок, чтобы укрыться в бомбоубежище.

Волосы падали на лицо, мешая нормально видеть. Ему давно было пора подстричься, ведь волосы становились слишком длинными и он сам давал лишний повод для шуток. Но ему нравилось, что волосы мешают смотреть, ему казалось, что он так менее заметен и он не мог видеть всех этих лиц, искажённых в насмешливых выражениях.

Но он продолжал слышать хихиканье и излишне громкие шутки над ним – специально, чтобы он мог слышать их.

Даниил крепче вцепился в книгу, прижимая её так сильно к себе, что твердые углы врезались в его кожу. Наверняка, после останутся совсем крошечные синяки. Он старался думать о чем-то другом – вспоминал теоремы по математике или вычислять числа Фибоначчи. Старался занять свой мозг чем-то, чтобы не слышать этих смешков, чтобы они не после не всплыли на поверхность ночью, когда он будет пытаться уснуть.

Это было одно из самого ужасного в его положении. Из-за этого ему казалось, что у него нет безопасного места, без этих смешков и обидных слов, что преследуют его.

Когда он лежал ночью на своей кровати, окно распахнуто, от чего штора колыхается и бросает причудливую тень на потолок. Все перед гильзами слегка плывет из-за чего кажется, что он в лодке, которая дрейфует по волнам. Но вместо плеска воды он слышит хор мерзкого смеха, напоминающий гул гиен. Перед его глазами стоят гротескно искаженные лица, как будто это не живые люди, а картины каких-то современных художников.