Слова преследуют его, как будто приклеились к его коже. «Урод», «даун», «отсталый». Он не понимает, чем заслужил это. Он не был отсталым – он проходил множество тестов и учеба ему действительно нравилась. Многое давалось ему намного легче, чем его одноклассникам.

Один, два, три, пять, восемь – мысленно перечислял он.

Он споткнулся об что-то, хотя он не тешил себя мыслью, что это была случайность. Это было уже традицией – ставить ему подножки. Не проходило и дня без этого.

Коридор залился громким смехом, его обступили, мешая убежать. Книга упала куда-то вперед, а Даниил стоял на коленях, опираясь руками в пол, низко опустив голову, так что он мог видеть только пол перед собой. Его колени пекли, как будто от ожога, а ладони, наверняка, опять покраснели. Левый локоть немного болел, возможно, он немного содрал кожу при падении.

Даниил неуклюже поднялся, смотря в пол и подхватил свою книгу. Несколько листов неестественно сдвинулись, наверняка, придется её подклеивать. У него нет ни одной книги, которая выглядит как новая. Почему-то его одноклассникам и не только, кажется забавным портить его имущество.

А его родители как будто не понимают этого и думают, что он просто неуклюжий или возможно неаккуратный и из-за этого его вещи всегда такие неопрятные. От мысли, что родители просто закрывают на это глаза он поджал губы, искажая свои черты лица. Он сглотнул комок, застрявший в горле и вновь прижал к себе книгу, как будто старался спрятаться.

Он пошел вперед, сильно сутулясь, стараясь быть меньшим, надеясь, что получится пройти между школьниками. Но его сильно толкнули в плечо из-за чего он едва опять не упал, отшатнувшись на несколько шагов назад, вновь оказавшись посреди круга людей, которые окружали его. Он чувствовал себя как будто он стоит посреди арены.

Ему оставалось надеяться только на то, что скоро прозвенит звонок и тогда его не смогут продолжать держать в кругу – учителя не позволят. Они как обычно прикрикнут, чтобы они расходились по кабинетам. Но до этого и нечего надеяться, что они вмешаются. Учителя предпочитали закрывать на это глаза. То ли думали, что их вмешательство сделает только хуже, то ли считали, что он сам должен с этим справиться.

Даниил опять сглотнул тяжелый комок в горле, сильнее вцепившись в книгу. Они заметили его побелевшие костяшки и это заставило их смеяться лишь сильнее и спрашивать, что же он планирует делать. «Может, ударишь меня?» – со смехом предлагали с разных сторон.

Ему так невыносимо хотелось сделать им больно.

***

Даниил сидел в своей комнате погруженной в полумрак. Он запер дверь и плотно задернул шторы. Они были темными и плотными от того совершенно не пропускали свет заходящего солнца и зажигающихся фонарей.

Если закрыть глаза и прислушаться можно было расслышать сквозь плотно закрытое окно звуки города – машины, далекая музыка, неповторимый шум, который издает человеческая жизнь.

Все это было слишком громко, от того он закрыл окно, но теперь, казалось, в комнате из-за этого все меньше и меньше воздуха. Он был тяжелым и затхлым. С каким-то привкусом мха и плесени.

Сейчас, если бы у него была возможность загадать одно желание, зная, что оно неприменимо исполнится он бы загадал тишину. Быть там, где нет абсолютно никакого звука – где даже нет самого понятия «звук». Место, где даже не будет слышно его собственного сердца и дыхания.

Но ему приходилось довольствоваться лишь тем, что он мог приглушить звуки. Но все равно он слышал громкие вопли телевизора. Его мать всегда смотрела телевизор излишне громко. Как будто тишина приводила её в ужас. И она пыталась спастись от неё, прячась за веселыми лицами ведущих и глупыми тв-шоу.

Иногда Даниилу казалось, что мы никогда не получаем желаемого. Он мечтает о тишине, но не может её обрести. Его мать же желает шума, который будет способен заглушить её мысли. Или же их полное отсутствие. И это получить ей тоже не суждено. Бедная одинокая женщина обреченная на тишину. Её мужа вечно нет дома, а ребенок с каждым годом все больше и больше прячется в свою раковину, пытаясь быть как можно больше незаметным.

С тех пор как Даниилу исполнилось семь лет в ванной комнате на полочке всегда стояла упаковка с таблетками, которые ему запрещалось трогать. Он знал, что это таблетки матери и это было единственное, что ему сказали. Ему казалось, что она больна какой-то страшной болезнью и жил в вечном страхе, что в один день она умрет.

Только спустя года он узнал, что флакон таблеток – это антидепрессанты. Они стали чем-то настолько же привычным, как и вечно включенный телевизор. Он привык к ним, принимая, как ещё один способ матери справиться с тишиной, которая её так пугала.

Сейчас Даниил уже был достаточно взрослым – уже скоро закончит девятый класс, но тем не менее он не мог избавиться от мысли, что непрекращающаяся депрессия матери – это его вина.

Он был достаточно умен, чтобы знать, что депрессия – это не просто грусть из-за чего-то. Это болезнь, которая проявляется физиологически. Это не может быть его виной, но эта мысль продолжает его преследовать. Она наседает и давит. Говорит, что он не оправдал ожиданий своей матери. Глядя на него она поняла, что хотела совершенно не такой жизни.

Но рациональная часть его мозга, говорит, что это не правда. Ира любит его. Когда ей становится легче она пытается провести с ним как можно больше времени, в попытке наверстать упущенное и что ещё упустит.

Он искренне любит эти моменты. Тогда она может испечь кексы или пирог. А бывает они делают попкорн и смотрят что-то вместе, практически не замечая, что показывают на экране, бросая друг в друга попкорн и шутя.

Но её слишком часто нет, когда она ему нужна. Когда издевательства в школе становятся невыносимыми он приходит к ней и садится рядом на диван. Она гладит его по голове или просто прислоняется своим плечом к его плечу. Но этого недостаточно. Её взгляд слишком отсутствующий.

Сегодня был один из таких дней. Мать пытается заглушить тишину увеличивая громкость телевизора, а Даниил сидит в своей комнате сутулясь над письменным столом.

По всей столешнице были разбросаны тетради, книги, ручки. Казалось удивительным, что это все как-то балансировало и не превращалось в кромешный хаос. Чудом не падала со стопки тетрадей книга «К востоку от Эдема». Вместо закладки был канцелярский нож.

Сверху всего этого хаоса лежала фотография. Таких фотографий бесчисленное множество, они до безумия однотипны, но почему-то слишком болезненны.

Весь класс, им уже практически всем по шестнадцать, сидели в ряды, как на Римском Колизее. Низких посадили на стульчики, на самом переднем плане, средних ростом оставили стоять, третий же ряд состоял из стоящих на стульях.

Их расставляли по цвету кофт, по гендерной принадлежности и ещё черт знает по каким критериям, чтобы вышла, по мнению Даниила, максимально уродливая фотография.

Его верхняя губа слегка презрительно приподнималась, когда он смотрел на себя на этой фотографии. Он стоял в среднем ряду и даже невооруженным глазом было видно, что от него отступили немного дальше, как будто он был прокаженным или от него несло смрадом.

Глядя на себя на этой фотографии на Даниила накатывала волна ненависти. Его взгляд был отстраненным и тупым, напоминающий взгляд его матери, когда у неё был очередной, на самом деле почти постоянный, «плохой день». Все смотрели в объектив, он же, как немного в сторону. И это слишком бросалось в глаза.

Волосы слишком растрепанные и падали на лицо спутанными прядями. Неряшливая одежда.

Даниил схватил черный маркер, который валялся среди тетрадей и, зажав колпачок между зубов, открыл его. Он выплюнул колпачок и тот упал куда-то на пол с тихим стуком.

Маркер скрипел и казалось вот-вот сломается, когда он начал выводить линию за линией по одному и тому же маршруту, перечеркивая себя на фотографии, как будто играл в воображаемые «крестики-нолики». Он проводил по одной и той же линии раз за разом от чего она становилась толстой и продавливала плотный картон. Но этого было недостаточно и Даниил начал закрашивать себя полностью.