Она уже ничего не видела: её тянули вниз по эскалатору, почти подняв над ступеньками.

– Бомбоубежище закрыто, ― снова вещал женский голос. ― Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище закрыто. Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище…

Таня отчаянно искала его глазами и не находила.

– Вон он, твой Красильников, хватит дёргаться, ― зло шикнул сзади Калужный. Машка отпустила её.

Таня в одну секунду увидела появившееся на самом верху эскалатора осунувшееся, твёрдое лицо. Марк поднял руку, махнув ей. Таня едва нашла силы, чтобы поднять свою в ответ.

Калужный поднёс руку к горлу, делая вид, что его тошнит. Таня не находила слов.

Она выдохнула с облегчением, когда вместо бесконечных ступенек эскалатора почувствовала под ногами ровные плиты станции. Огляделась: просторная обычно Площадь Восстания была забита людьми, рассевшимися по полу и даже на путях. Между ними шмыгали полицейские.

Как же там Вера? Как Денис, Сашенька? Где сейчас дядя Дима? Успел ли Радугин? Господи, какое счастье, что мама с детьми уехала вчера…

Они вышли, снова пропихиваясь и обходя, на середину зала, где Калужный и новый парень, лейтенант Назаров, кажется, начали считать людей.

– У меня полный комплект, ― открыто, но немного нервно улыбнулся Назаров. ― У тебя что?

– Тоже, ― мрачно отозвался Калужный, будто сожалея. Идиот. На большее Таню не хватило. ― Всем проверить наличие вещмешков и садиться.

Около Таниного бушлата что-то зашевелилось, и она с удивлением извлекла на свет из-под чьей-то сумки маленького, месяцев трёх от роду, грязного уличного котёнка. Откуда взялся? Гноящиеся испуганные глаза в упор уставились на неё. Котёнок не переставая орал.

Вспомнился истошный кошачий визг, на который она обернулась. Вспомнилось хлюпанье ног о то, что осталось на месте кота.

Она так ничего и не сделала.

– Девочки, смотрите, ― широченно улыбаясь, позвала Машка. Наплевав на усталость, боль, грозящую с минуты на минуту опасность, девчонки мгновенно стеклись к Тане.

Никто не удивился, когда в глубине бушлата Машки нашёлся пакетик с молоком из столовой. Кто-то пожертвовал широкую кружку. Котёнок не ел и орать не переставал: испугался. Чей он? Кто-то потерял, наверное.

– Внимание, ― все подняли головы: полицейский говорил в рупор: ― По данным сверху, самолёты приближаются, до нанесения авиаудара осталось меньше минуты. Просим всех сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Наше бомбоубежище достаточно надёжно, чтобы выдержать авиаудар силой…

Он продолжил перечислять заслуги Площади Восстания. Таня положила руку на грязную серую шёрстку.

– Только попробуй притащить эту дрянь в училище, Соловьёва, ― Калужный, говоривший с Назаровым, опустился на пол рядом. Что, неужели не брезгует?! ― Руки поотрываю. За то, что ты устроила там, на входе, тебе не жить.

Таня промолчала, меря глазами усталый бледный профиль с прямым носом и плотно сжатыми губами. Одна из них была разбита. Засохшая кровь виднелась на подбородке и шее.

– В такие моменты нельзя никого жалеть, ― тихо сказал он как будто про себя. ― Нельзя ни на кого смотреть. Ты умрёшь, если будешь.

Таня помолчала.

Она не умерла. Кот превратился в кровавую кашу.

Отлично, не так ли.

– Люди… которые остались там. Что с ними будет? ― спросила она больше у себя, чем у Валеры, сидящей рядом. Никак уж не у Калужного.

– Зачем думать об этом? ― фыркнул он, глянув на неё, будто на умалишённую.

– Помереть охота? ― зло прошипела Бондарчук, сидящая сбоку. ― Мне как-то не очень. Успели и радуйся.

Последние люди спустились с эскалатора, и на станции повисла практически абсолютная тишина. Таня почувствовала вдруг: время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что тысячи человек думали сейчас только об одном ― как бы замедлить эти секунды.

– Мама, нам здесь долго сидеть? ― послышался детский голос.

– Тихо. Сколько надо, столько и будем, ― шикнула женщина на ребёнка, и станция снова погрузилась в тишину. Только дышала толпа, как один смертельно раненый человек.

– Не думай о том, чего уже не можешь изменить, Соловьёва, ― вдруг сказал Калужный тихо и почти серьёзно, прикрыв глаза. ― Ни о котах, ни о людях. Иначе свихнёшься.

Она услышала глухой удар где-то далеко, по полу будто проползла лёгкая вибрация, и Таня поняла: началось. Одной рукой сжав Валерину руку, а другой ― щупленькое тельце котёнка, она положила голову Валере на плечо и закрыла глаза. Это не так страшно.

Разрывы ближе и ближе, и она чувствует, как дрожит воздух; дети плачут, кто-то кричит, и станция, прежде погружённая в страшную тишину, погружается в ещё более страшный хаос. Слышится звон металла и какой-то страшный скрежет, стены, кажется, ходят ходуном, и Таня не открывает глаз, потому что чувствует, как сверху сыпется пыль, только сжимает Валерину руку сильнее, что-то говорит ей, но та, конечно, не слышит, слишком всё дрожит и ревет. Она ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды ударяются прямо над ними, потому что стены действительно сотрясаются, а уши закладывает. Ещё чуть-чуть – и она, наверное, уже никогда не откроет глаза.

И всё-таки открывает, потому что кто-то тянет её за рукав: это совсем маленькая девочка, вся осыпанная пылью и штукатуркой; глаза у неё безумные и совершенно пустые. Таня разнимает руки и обхватывает ими её, крепко прижимая к себе, и снова что-то говорит, и сама не знает, что.

Но разрывы, эти страшные, громкие хлопки, от которых дрожит здесь всё, стали тише и дальше. Девчонки одна за другой подняли головы, переглядываясь, будто не веря: они живы. Бледные, усталые, измученные лица. Таня, открыв глаза, посмотрела на часы, висящие над путями: два пятьдесят две.

Сорок семь минут назад жизнь разделилась на «до» и «после».

Калужный сидел точно в такой же позе, что и до взрывов: только губы, превратившись в одну полоску, были сжаты сильнее, и кулаки, лежащие на согнутых коленях, стали совсем белыми.

Девочке было лет пять, не больше. Чумазая и несчастная, она живо напомнила Тане Сашеньку, только волосы у той были гораздо темнее.

– Как тебя зовут? ― тихо спросила Таня, всё ещё содрогаясь от далёких разрывов.

– Полина… ― едва слышно ответила девочка. ― Я здесь потеряла маму.

– Я Таня. Ничего, мы её найдём. Сейчас подойдём к дядям милиционерам, и найдётся твоя мама. Только пока посиди здесь со мной, хорошо? ― спросила Таня, и маленькая Полина кивнула. ― Валерочка, ты как?

Валера только кивнула головой, поводя плечами: мол, всё ещё в шоке оттого, что жива. Машка, Надя, Рита Лармина, маленькая Лена Нестерова, Арчевская, Корабельникова, Ярных… По мере того, как на станции люди начали разговаривать, они снова сползлись к котёнку и к Полине. С ней играли, болтали, шутили и не давали скучать и плакать.

– А котёнка будут звать как? ― поинтересовалась Машка.

Таня задумалась.

– Это девочка или мальчик-то?

– Да девочка, на мордочку посмотрите!

– Нашла куда смотреть, Арчевская, мальчик это!

– Да девочка!

– Это мальчик, ― сказал подошедший Назаров, улыбнувшись и поднимая котёнка за шкирку.

– Будет Майор, ― выпалила Таня первое, что пришло в голову.

– Как остроумно, ― снова скривился Калужный. ― Только попробуйте, повторяю, притащить его в училище. Мне ещё блохи там не нужны, вас хватает.

Назаров подмигнул им, стоя за спиной Калужного, и подошёл ближе. Девчонки потихоньку расползлись обратно, и они остались втроём: Валера, Назаров и Таня.

– Лейтенант Назаров, но, так как вас я никаким боком не касаюсь, можно Максим и на «ты», ― широко улыбнулся он. Таня не строила никаких иллюзий на свой счёт: улыбался он Валере. Та подняла на Таню такие жалобные и испуганные глаза, что Таня не могла не помочь.

– Очень приятно, ― любезно ответила она. ― Курсант Соловьёва… То есть Таня. Это Лера. Лера, ― обратилась она к сжавшейся Валере, ― не волнуйся так, с Мишей наверняка всё хорошо. Миша ― это её жених. Видите, очень переживает.