– Костя, я в пробеге роллеров хочу поучаствовать, – безапелляционно завила Анастасия.

– Сейчас прямо? – саркастически уточнил супруг.

– Нет, – пропустила насмешку Настя, – в мае, кажется, мероприятие это проводится. Надо в инете посмотреть. Ты поедешь со мной? – поинтересовалась жена, не ожидая, однако, услышать положительного ответа.

– Ага, – язвительно хмыкнул Константин. – Шнурки только отпарю!

***

Минула неделя с момента Настиной ссоры с Максимом, находиться вдвоем в одном офисе становилось все более тягостно. О веселье и речи не шло, с трудом дожидалась теперь окончания рабочего дня. И хотя ему успешно удавалось ее избегать, в коридор без особой необходимости старалась не выходить, а если крайняя нужда и выгоняла из надежного укрытия, то сначала внимательно прислушивалась к доносящимся из-за двери голосам.

«Я не виновата! – говорила сама себе Настя. – Это он ко мне привязался. Я же честно сказала, что замужем и с детьми… Я же его не обманывала, почему теперь ЭТО становится моей головной болью?»

Внутренний голос молчал, притворялся хорошим слушателем.

«Почему они сами ко мне привыкают, – продолжала Анастасия возмущенный монолог, – а потом их чувства становятся моей проблемой? Я же держу себя в руках! Я же ничего никому не обещаю! Где справедливость?»

Она страстно желала, чтобы Максим куда-нибудь сгинул: провалился под землю, попал под машину, растворился в тумане, чтобы его больше не было в Настиной жизни. Не было больше никогда! Но дни проходили за днями, а он так и не исчезал, упрямо продолжал приезжать в офис «Техностроя».

«Кто-то из нас должен уйти», – говорила себе сама в минуты запредельной невыносимости.

Уходить Насте не хотелось, у нее была хорошая работа: зарплата соответствовала установленным требованиям, добираться до дома удобно, – она даже успевала забирать из детского сада наследников, – и, конечно же, коллектив: Анастасию он вполне устраивал, хотя к людям была требовательна. Окружение для Насти всегда играло значимую роль. Не смотря на то, что зарплата являлась ключевым фактором в ее трудоустройстве, поболтать по-женски тоже любила, интуитивно подыскивая себе подходящую компанию.

На работе Настя чувствовала себя, как рыба в воде: она быстро нашла разумный компромисс между завышенными требованиями руководства и неизбежным разгильдяйством собственным подчиненных, называла которых – «мои девочки», хотя были они старше Анастасии. Сотрудниц Настя подбирала под себя: трудолюбивых, образованных, но непритязательных, успешно избавившись от их предшественников – амбициозных молодых людей – с большими претензиями, но без перспектив. «Девочек своих» она не распускала, но от нападок других сотрудников защищала регулярно, и в кабинете у них сложился со временем собственный уютный мирок со своими негласными законами и порядками, диктовать которые пыталась даже руководству компании.

Подчиненных своих Настя любила, но всегда сохраняла дистанцию, чувства значили меньше, чем выполнение поставленных перед нею задач. Она ловко расставляла ограничения и четко следила за их соблюдениями. Настя была мастером безличных отношений; непреодолимая ее отчужденность от окружающих позволяла легко оставаться требовательной, но объективной.

С руководством, полностью состоящим из мужчин, отношения у Насти сложились теплые, почти доверительные. Директора-мужчины всегда нравились ей больше. И хотя конфликты порой случались, воспринимала критику спокойно, как рабочий момент. Она обладала трезвым расчетливым умом, проникая вглубь ситуации, не позволяла себе привязываться к ней эмоционально. «Обижаться – прерогатива горничных», – говорила Настина мама, и Анастасия не обижалась, делала выводы.

Всего же в офисе «Техностроя» работало порядка 40 человек, большей частью мужчины; рабочих с участков она не считала, да, впрочем, почти и не видела. Встречались, конечно, сотрудники странные, бывали и грубоватые, но среди всех своих коллег не могла назвать Анастасия ни одного, кто раздражал бы ее откровенно. В людях она разочаровывалась редко, видела их чересчур ясно, чтобы в принципе очаровываться ими.

Менять свою работу ей не хотелось совершенно.

– Да, ладно тебе, попроси прощения, – советовал порой внутренний голос.

– Не буду! – упиралась Настя. – Он сам виноват!

– В том, что ты по голове его ударила? – уточнило второе

«я».

– Вот именно в этом! Не надо было меня бесить!

– О, как? Ну, извините…

Поступиться принципами было бы, действительно, лучшим из вариантов, но мириться она не умела. Настя часто ругалась с родителями в детстве, и те тут же переставали с ней разговаривать, а спустя пару дней продолжали свой диалог, словно ничего не произошло. Анастасия быстро переняла порочную технику общения, и с тех пор поведению своему почти не изменяла.

Она могла молчать месяцами, воспринимать людей как предметы, даже смотреть сквозь них, но мириться Настя не умела. Если случалось ей в молодости поссориться с кем-то из поклонников, и тот не приходил извиняться первым, – забывала о нем навсегда.

Таким же образом, скорее всего, поступила бы и сейчас. В другой ситуации. Рабочий процесс, однако, вносил свои коррективы: разговаривать через посредников незаметно для окружающих становилось с каждым днем все сложнее, сохранять хорошую мину при плохой игре давалось с трудом. Хотя лишних вопросов никто не задавал, неизбежные сплетни мерещились ей повсеместно, пересуды же и толки виделись Насте, куда худшим злом, чем ущемление собственной гордости.

Ей было жалко его. И страшно одновременно.

– Ну, хоть сообщение отправь, – подсказывал внутренний голос.

Она отправила, набрав по памяти хорошо знакомый электронный адрес, но Максим не ответил, письменные извинения, видимо, не удовлетворяли его оскорбленное самолюбие. Не ответил и на второе письмо, и на третье, хотя Настя была уверена, что он их читает.

– Обиделся! – вздохнуло второе «я». – Что поделаешь… Мужчины!.. Может, все-таки извинишься?

– Не буду, – упорствовала Настя.

Необходимость предстоящего разговора, мерещилась ей неизбежным кошмаром.

Вынужденная потребность приносить в жертву собственные принципы, приходить с повинной, переступать через себя, приводила в смятение, доводила до паники, лишала сна.

Анастасия мечтала забаррикадироваться в непроницаемом коконе, спрятаться за высокой стеной, отгородиться забором от всего мира, и в первую очередь от мужчин, чье невольное или осознанное внимание, вызывало у нее теперь лишь стойкую неприязнь.

Прошла еще одна неделя тяжелых раздумий.

Она уже не понимала, в чем виновата больше: в том, что ударила его по голове, или в том, что не ответила взаимностью на его симпатию.

Настя сидела в машине около входа в бизнес-центр, десять минут убеждая себя выйти и подняться, наконец-то, в кабинет. После ссоры с Максимом хождение на работу напоминало ей каторгу.

– Как же я тебя ненавижу! – мысленно обращалась к нему, бесконечно сожалея о содеянном поступке. Импульсивная выходка лишила радости ставшего уже привычным веселья.

Солнечные лучи, проникая через стекло, щекотали ей руки и нос. В салоне собственного авто было тепло и уютно, как «в домике». Память напомнила внезапно, как Максим подвозил ее в марте, в этой же самой машине. От воспоминаний Анастасия невольно поежилась.

Генеральный директор строго следил за дисциплиной, но Настя всегда знала дни, по которым уезжал с утра на встречи и переговоры. Марина, секретарь, снабжала ее полезной информацией и покрывала Настино разгильдяйство, проставляя в журнале прихода неизменное «9:00».

Марина была худощавой брюнеткой среднего роста, немного за сорок. Активная и энергичная, всегда стремилась казаться любезной, но слегка прищуренные ее карие глаза смотрели на окружающих с какой-то затаенной злостью. Сотрудники откровенно недолюбливали Марину за стервозный характер, но Настя испытывала к ней необъяснимую симпатию, и та отвечала взаимностью.