— Только бы выйти из лесу, — пробормотала она и отвела глаза. — Пошли, а?

— Пошли, пошли-и… — протянула Инна многозначительно, с некоторым недоверием оглядывая своих спутниц. — Подумать только, какой воспитательный зверь нам попался… Интересно-о… Ох, Лина, давно надо было рыкнуть на тебя зверским голосом.

— Наверное, — кротко согласилась Лина.

— Какой же он тонкий психолог, наш зверь! — восхищалась Инна. — М-мм… — Людовед!

Тем временем тропа делала свое дело. Она вела их с некоторых пор вниз, хоть и не круто. И привела в неглубокую долину. За ней сквозь изреженный лес угадывался новый подъем, снова густо покрытый деревьями. Было соблазнительно отправиться по долине прямо на север, а не лезть снова в гущу леса. Но они не изменили выбранному направлению: северо-восток.

За лесистым невысоким подъемом лесная волна снова понесла их вниз, и там их встретил мокрый болотистый оазис вроде того, с лопухами, в самом начале пути, после встречи с голосом зверя. Только на этом приболотье рос бурьян, похожий на высоченный татарник, менее жилистый, чем степной, и с нежно-желтыми цветами вместо положенных татарнику темно-малиновых. Да, наверняка это был всего лишь родственник, а не сам герой. На бледных цветах сидели маленькие, меньше воробьев, пичуги. Серенькие, светлые и с вытянутыми головками. Пичуги вспархивали, когда к ним приближались, но не улетали, а просто пересаживались на другие растения. «Местные колибри», — сказала Лина.

Эта мокрая низинка с цветами и пичугами уползала на юг, толстым зеленым удавом петляя между деревьями. Какие-то хилые, выморочные росли тут деревья… Хорошо, что им не по пути с этим удавом. Но за сырой ложбиной пути не было вообще. Тропа исчезла. Путь, разумеется, был. Они не пытались на сей раз задавать друг другу вопросы. Об этом уж и думать не хотелось. Додумаешься еще до какой-нибудь чертовщины.

Ни тропы, ни межи, ни просеки. Шли целиной. Пробирались через кусты и валежник. Приходилось обходить крепкие места, где деревья, стоячие и упавшие, кусты сплелись в непролазную чащу.

Шел пятый час, и они надеялись, что авось да сжалится над ними лес: пошлет им тропочку, не оставит на ночь глядя у себя в гостях… Потому каждый новый завал и крепь на пути обходили с надеждой: вдруг да и возьмется тропа на той стороне…

Так, надеясь на новое чудо, продирались они мимо особенно высокой и обширной, и влево и вправо протянувшейся гряды из сучков и веток, явно сваленных в кучу человеком. Тут и там виднелись комли веток, срубленных топором, не просто обломанных. Когда-то давно, видимо, чистили лес. Куча обросла мхом, полусгнила, слежалась, края ее уже занялись свежим зеленым пламенем кустарника… За кучей они нашли-таки нечто неожиданное: не тропу, а старую вырубку. Очень старую: поросшую жиденькими прутиками березок, лещины; пеньки на ней превратились в обомшелые кочки. И все же на противоположном, верхнем, ее краю чернело несколько укладок тонких бревешек, укрепленных кольями. Вот она откуда — гряда слежавшихся веток и сучков: сучкорубы оставили! Увидев эту картину, Вера бурно обрадовалась, сообразив, что отсюда должна быть дорога: вывозили же лес! Не весь он в этих позабытых трех-четырех укладках.

— Да вы понимаете ли, девчонки, — обернулась она и осеклась: что это с девушками? Они, казалось, ничего не видели и ее не слышали. Лина смотрела на Инну — совсем не на вырубку… А Инна… Просто на себя не похожа: настороженно, если не сказать испуганно, озирается по сторонам, вся подобралась, будто вот-вот кинется бежать. Вера поймала ее взгляд, Инна тут же спросила ее:

— Значит, здесь могут быть люди? — «Люди» прозвучало так, будто она сказала «львы» или «тигры». А Лина почему-то взялась ее утешать:

— Посмотри, какая старая вырубка… Просто древняя… И вспомни: сегодня воскресенье. Вряд ли будут работать.

Вера не успела спросить, что это с ними, как из-за склона левее вырубки раздался стук топора. Дровосек делом доказывал Лине, что воскресенье — ему не указ. Инну стук топора подбросил, как стартовый выстрел: она сорвалась с места и бросилась назад, за кучу веток, в лес. Там все же остановилась, прижавшись к стволу дерева, призывая подруг знаками: сюда, ко мне!

Страх заразителен. Тем более непонятный… А Вера ничего не понимала. И снова все вокруг сделалось враждебным, как тогда, после зверя. Лес снова оттолкнул, отдалил их от себя. Наблюдал за ними враждебно каждым кустом и листом.

Они подошли к Инне и услышали тревожное, лихорадочное, повелительное:

— Немедленно отсюда… Скорее… Скорее.

И пошла, и пошла… Лина покорно за ней.

— Нет, так нельзя! — возмутилась Вера, но на всякий случай шепотом. — Так мы и в самом деле заплутаемся. Инна!

Инна остановилась. Лицо бледное, зрачки расширены. «Господи…» — про себя ахнула Вера. Инна шагнула ей навстречу:

— Простите меня, Вера… Правда, надо понять, куда теперь идти… Только не туда. — Она кивнула в сторону невидимого дровосека. — Вы меня простите — я пуганая… Лина знает… Но говорите же, говорите скорее, куда идти! Нельзя, нельзя здесь стоять?

«И это Инна… неутомимая разведчица… да что такое… да как же она в лес пошла…» — мелькало в Вериной голове, в то время как она говорила:

— Хорошо, хорошо, Инночка, не волнуйтесь только. Нам вовсе и не надо туда, где дрова рубят. Он же вон где, — а нам надо как раз в другую сторону… на северо-восток, вы же сами говорили. Помните, это же вы нашли просечку в мелком дубнячке? — Она не заметила, как перешла на какой-то утешительный, уговаривающий тон, будто с испуганным ребенком. — Вы посмотрите: мы должны так и идти — на северо-восток. А вырубку мы обойдем кругом, по опушке, по правой стороне. Отсюда должна быть дорога. Хоть заросшая, хоть заплывшая, след все равно должен остаться. Вырубка вон какая… Отсюда немало дров вывезли. Понимаете, да? А по открытому месту нам совсем ни к чему идти. Правда же, Лина?

Инна опоминалась, опомнилась, пока слушала Веру.

— Простите меня, — покаянно сказала она. — Пойдемте же, — и рукой показала вправо по опушке, предлагая идти, но сама не двинулась с места. Они пошли: Вера теперь впереди, за ней Инна, замыкала отряд Лина…

Идя за Верой, ей в затылок Инна и рассказала свою историю.

…Однажды она была в командировке в Москве — так ей повезло, — и вечером, не поздно, около десяти, на нее напали двое. Не где-нибудь — на самой Тверской, где магазин «Наташа». Там рядом арка… Двое подошли сзади, подхватили ее под руки и понесли под эту арку. По словам Инны, самым ужасным было то, что она не сопротивлялась, не могла: просто обвисла у них на руках и даже не кричала. Спасло ее появление какого-то прохожего — он шел им навстречу. Она не видела, что произошло, только почувствовала, что тиски с обеих сторон ослабли, она сползла до земли и, когда колени коснулись асфальта, вдруг обрела силу: дернулась у них из рук, упала на четвереньки и поползла к мостовой. Очень быстро поползла. «Как ящерица», — сказала Инна. Парни не сразу бросились к ней, наверное, ждали, когда пройдет прохожий. Потом догнали, стали хватать за плечи, за воротник — зимой было дело, — даже надорвали воротник, но она последним усилием кинулась на мостовую прямо под машины. Хулиганы не решились, видно… А машины ее объезжали. Да. Ни одна не остановилась. Инна не запомнила — ползла ли она через всю улицу или уж встала и перебежала… Но осталось чувство, очень мерзкое, стыдное: она зверь, которого травят…

— Вера, — сказала она, — поверьте, я нашего зверя так не испугалась, как этого, — мотнула она головой в сторону далекого и такого уютного здесь, в лесу, потюкивания топора по дереву. Сказав это, она нагнулась и подняла увесистый белый камень, кусок известняка, — в горном лесу то и дело встречались камни побольше и поменьше. «Земля рождает камень», — вспомнила Вера, как говорят у них подо Псковом. Посмотрела она на бледное, но уже ставшее по-прежнему решительным лицо Инны и тоже подобрала камень, отбросив наконец свою гнилую дубинку.

— Ничего! — бодро воскликнула она. — Не дадимся! Нас все же трое. Побоятся лезть. Ну а если кого и схватят — остальные камнями их по головам!