– Алло! Сынок! Ты где? – раздался оттуда голос матери. – Я тебе звоню, звоню!

– Да я у Оксаны в гостях был, мам, – вспомнил вдруг Костя, сам обрадовавшись этому. – Всё в порядке, мамуль, не волнуйся!

– У какой Оксаны? – послышалось на другом конце провода, хотя какие провода могут быть в сотовой сети? хотя, с другой стороны, какие-нибудь, наверное, есть; Костя снова напрягся, потому что понял, что никаких знакомых Оксан у него нет, по крайней мере, доселе не было.

– Да так, у одной знакомой… – тоскливо замялся он.

– Вы с Настей ходили?

Настя… Нет, похоже, что Насти с ним не было…

– Нет, без Насти… – неуверенно ответил он.

– Ты хоть ел чего-нибудь? – с искренней заботой, присущей только матерям, спросила мама.

– Да, мамулечка, конечно ел.

– Сейчас-то ты где? Ты придёшь сегодня домой?

Костя вновь огляделся по сторонам, пытаясь понять, где же он, в самом деле, находится, а главное – зачем он здесь.

– Не знаю, мам, я позвоню…

– Ой! – вздохнули из телефона. – Горе ты моё чесночное! Ладно уж, звони!

Связь оборвалась. Костя взглянул на низкое пасмурное небо, упокоившееся на покатых крышах домов, и содрогнулся от холода, а может, и ещё от чего… и тут же телефон вновь завибрировал в руке Кости, так что он чуть не выронил его от неожиданности: «А твои, твои глазища, твоё имя на заборе!» – заорал телефон и на дисплее высветилось имя: Настя. Костя попытался собрать мысли воедино, но у него это так и не получилось, и он снова нажал кнопку.

– Кот, ты где?! Что у тебя с телефоном? я тебе уже обзвонилась! – снова начался допрос маленького переговорного приспособления, которое люди придумали затем, что очень боятся остаться одни, но слишком ненавидят друг друга, чтобы быть вместе.

– Если б я знал, Настич… – тяжко вздохнул Костя и отошёл к стене дома, потому что прохожие всё цепляли его плечами и сумками, набитыми ненужным никому, по сути, барахлом.

– С тобой всё в порядке? – спросила Настя, уловив его странный тон.

– Да… да… вроде, всё ничего…

– Слушай, Костя, а Шурики с тобой?

– Нет… – неуверенно ответил Костя и обернулся, словно желая убедиться, что близнецов и в самом деле нет рядом.

– Нет?.. Блин, а куда ж они запропастились?! второй день их не могу найти! Ну, ладно тогда, позвоню потом… Ты домой-то придёшь сегодня? – «Что ж им всем от меня нужно – придёшь, не придёшь, никакой личной жизни!»

– Не знаю, Насть, а Шурики, наверное, по крышам гуляют, как обычно… Слушай, ты лучше скажи, какой сегодня день?

– Да-а-а… – протянула Настя, – хорошо ты, видать, погулял! Пасмурный и холодный, Кот! – усмехнулась она. – Настоящий зимарь на дворе!

– Это я уже понял, – без тени улыбки ответил Костя и поёжился в своей куртке.

– Ладно, Кот, я тебе потом перезвоню! – И связь оборвалась.

– Разумеется, – пробубнил себе под нос Костя и понял, что по итогам прошедших переговоров он нисколько не продвинулся вперёд по части своего временного и пространственного места расположения в этом городе, а главное – целевого назначения этого расположения; он ещё раз огляделся и тяжело вздохнул, но эти простые действия, как всегда ничего не изменили и уж тем более, не прояснили; Костя полез в карман штанов и нащупал там пачку сигарет, выудил её, но сигарет в ней совершенно не оказалось. – Чёрт! – выругался он и, смяв пачку в комок, выбросил её в урну, оказавшуюся под рукой, что уже явно говорило о том, что день налаживается!

«Оксана… Оксана…» – потёр в задумчивости лоб Костя и лоб тут же ответил ему на эти ласки прояснившейся несколько памятью: Оксана! а потом этот самый лоб вдруг покрылся холодной испариной, потому что память услужливо показала Косте несколько бессвязных, но ужасных картинок из прошедшего вечера…

Предвечерний сумрак. Совершенно пустая кольцевая дорога. Туман. Снег. И в разные стороны расходятся две фигуры. Они уже так далеко, что кажутся друг другу в этой густой, бесцветной пелене маленькими точками… По логике вещей, они должны, в конце концов, вновь встретиться… где-нибудь в Кронштадте, когда кольцо дороги сомкнётся…

– На пути у них будет много развилок… И на любой из этих развилок каждый из них вправе сойти с этой дороги, которая, по сути, никуда не ведёт… Система «Перекрёсток Семи Дорог», знаешь ли, – вдруг произнёс чей-то леденящий кровь и душу голос, заставляя трепетать от ужаса.

Оксана…

Чайник вскипел и сообщил об этом надрывным свистом свистка, надетого на носик, Вася выключил газ, снял с конфорки чайник и налил себе крепкого горячего чая в огромную пивную кружку, уселся за стол прямо на кухне (он единственный принимал пищу на кухне, остальные расползались по своим коморкам), от первого глотка терпкого напитка он причмокнул и довольно крякнул: его не было дома трое суток – ездил в Лугу, на дачу к одному своему приятелю, где они все эти три дня придавались медитативно-пространственным путешествиям по галактикам, родословным футболистов и просто по политическим казусам нашей страны по средствам обильного возлияния, а попросту – пьянке, поэтому теперь Василий чувствовал себя очень неважно, и с удовольствием отпивался, с таким же удовольствием вспоминая туманные, но бесконечно весёлые обрывки трёх прошедших дней, пытаясь собрать в памяти всю картину в целом; да, было весело и угарно, но отчего-то в этот раз он с огромным удовольствием вернулся домой: соскучился… по дяде Грине соскучился, да и к Алин захотелось вдруг безудержно… помолчать вдвоём… Вася сделал ещё один смачный глоток чёрного чая и снова с блаженством причмокнул, как в этот самый момент в коридоре раздался его звонок в дверь (по святому правилу коммуналки, у каждого возле входной двери был проведён свой собственный звонок, дабы не выбегали все вместе в коридор, в надежде, что пришли именно к нему, и лишний раз не попадались друг другу на глаза, потому как, по утверждению взрослых людей, жить в коммунальной квартире рядом с совершенно чужими людьми, очень не просто! не смотря на свои тридцать с небольшим, Василий не был взрослым, по-прежнему сумев сохранить в себе совершеннейшего ребёнка и очень печалился из-за того, что необходимо иметь индивидуальный звонок, лишая, тем самым, себя радости предвкушения и неожиданности: когда бы общий звонок раздался, ты выбегаешь в коридор и всем сердцем надеешься, что это к тебе (или ни к тебе, если ожидаешь прихода участкового)), Вася удивлённо вскинул мохнатую бровь, но тут же поставил кружку на стол и отправился открывать; на пороге стоял продрогший Костик с видом идентичным виду самого Васи, куртка его промокла, за спиной болтался, как сдутый шарик рюкзак, который он отнял лет десять назад у Насти и с тех пор всё время носил с собой.

– Здорово, Буян.

– Здорово, Котяра! Какими Судьбами? – Вася посторонился, пропуская друга в квартиру.

– Случайно проходил мимо… дай, думаю, зайду. Проведаю.

– Ну, проходи тогда, друг дорогой!

Вася закрыл за Костей дверь, и они вместе отправились по тёмному коридору, теряющемуся где-то вдали, на кухню; Василий налил Костику крепкого горячего чаю для согреву, но больше в его холодильнике не оказалось ничего, кроме пельменей, от которых Костя отказался, ибо они вызвали у него позывы тошноты: видно, права была Настя, – хорошо он вчера погулял! впрочем, и на самого Василия вид пельменей подействовал также, он поспешно захлопнул дверцу древнего «Саратова» и уселся за стол.

– Ну, рассказывай! Чего один? где Настька? – весь заулыбался Василий, продолжив отпиваться чаем.

– Не знаю… на работе должна быть… наверное…

– Чего? поссорились?

– Да нет… – Костя тоже осторожно отхлебнул горячий напиток, и вдруг попросил блюдце; Василий радостно одобрил и поставил колотое по каёмке блюдце перед Костей: он обожал смотреть, как кто-нибудь пьёт чай из блюдца, хотя сам редко пил чай подобным образом.

– Ты какой-то странный сегодня… – ухмыльнулся Василий, с удовольствием прихлёбывая из кружки.