Коль видеть Вас, Екатерина, моя единая отрада,

Коль незаметен зной растерзанной души, и сердца пыл,

В объятиях мёртвого стального града

Вы не увидите моих широких крыл!

Катя улыбалась застенчиво и бросала на него восторженные взгляды, пытаясь быть красноречивой одним лишь своим видом.

«Эх, Катька, бросить бы тебе всё, да покинуть этот обречённый город вольной птицей, ищущей счастья!» – вздыхал уже серьёзно Вася. – «Не пойму я, чего ты тут сидишь! Ну, что тебя тут держит?!»

«А тебя?» – обижалась Катя и злилась.

«Я б давно уехал, если б не могила моей ненаглядной Алин, которую я никак не могу оставить!» – вздыхал Вася, и Катя, расстроенная в который уже раз, качала головой, мол, горбатого могила исправит, поправляла огромные очки и уходила, а Вася вновь оставался один-одинёшенек: и в самом деле Вася был одержим тремя сомнительными идеями, сиречь мечтами: первая: в пьяных посиделках с легендарным дядей Гриней, который, – тут же поясним, – являлся второй навязчивой идеей Василия, и которого никто никогда не видел, Вася часто утверждал, что он считает весьма сомнительной ту теорию общей влюблённости и предопределения всех судеб, которая непременно определяет всех влюблённых на один материк, как правило, в один город, и зачастую, даже в один университет, на одно место работы или даже в один дом, если не на один и тот же этаж. «На земле миллиарды людей!» – задыхался от возмущения Вася, потрясая тесную кухоньку своим громоподобным голосом. – «Миллиарды людей! Предположим, что природа или там Божественное Начало определили так, что каждому нужна вторая его половинка, родственная душа, так сказать! Пусть так, – это ещё можно принять и как-то логически обосновать, но разве в «Теории Вероятности» возможно такое, что все половинки всех живущих на сей планете, все влюблённые на земле непременно рождаются в одном близко стоящем временном отрезке, да к тому же всегда рядом территориально! Ну, это же просто невозможно! Миллиарды людей на планете и все те, кому предопределено встретиться и любить друг друга, всегда оказываются рядом! Это невозможно! «Теория Вероятности» подобное совпадение исключает напрочь! А что это значит?» – вонзал он в дядю Гриню свои небесно-голубые очи, попыхивая трубкой. – «Верно! Что девяносто процентов всех влюблённых – ни хрена не влюблённые! а просто поддавшиеся стадности бараны, которые боятся одиночества, а потому придумывают себе любовь, лишь бы не быть одному! Отсюда столько несчастных браков! Они хватают тех, кто покрасивше и поприятнее из ближайшего окружения и громко радостно вопят: «Я Тебя Люблю!», совершенно при этом ничего не зная про эту самую Любовь, потому что они не нашли её, не дождались, а возможно, и вовсе не могли её найти или дождаться, потому как вторая половинка в это время совершенно на другом континенте, али вообще ещё не родилась или двести лет, как умерла!»

«Как в твоём случае, Вася?» – добродушно улыбается дядя Гриня, глядя сквозь своё чёрное пенсне на горячего оратора.

«Да, примерно», – нехотя отвечает Василий.

«А что же с остальными десятью процентами, профессор?» – спрашивает дядя Гриня.

«???» – недоумённо глядит на него Василий, не замечая, что его трубка погасла.

«Ну, ты говоришь, что девяносто процентов влюблённых – врут и не влюблены, а остальные десять процентов? какова их Судьба?» – по-прежнему улыбается дядя Гриня.

«Пять из них действительно встречают суженого, а пять, зная то, о чём я сейчас говорю, ждут, ищут, но так никого и не встречают, не в состоянии преодолеть временные, географические или конструктивно-бытовые факторы. Они понимают, что в этом Мире и в это Время его второй половинки нет, но общему кретинизму не поддаются и коротают свой век совершенно одни!» – пожимает плечами Вася, мол, это очевидные вещи.

«Ты, значит, принадлежишь к последним пяти процентам?» – усмехается дядя Гриня, но Вася не обижается на него: он вообще никогда ни на кого не обижается! – «Но, Буян, ты же сам сказал, что признаёшь справедливость того, что каждому человеку суждено и предписано встретить свою вторую половинку… – замечает дядя Гриня, – а раз так, то уже по определению они должны родиться где-то рядом, в одно и тоже время или хотя бы так, чтобы пути их непременно имели шанс пересечься!»

Но Вася тяжело качает огромной бычьей головой.

«Вот я, Вася Пупкин, родился в России и встретил Машу Кастрюлькину и, допустим, мы полюбили друг друга! Истинно полюбили! А теперь предположим, что я родился не в России, а в Бразилии этим же самым Васей, пусть и с другим именем, а Маша Кастрюлькина так и осталась рождаться в России, и по социальному статусу она никогда не сможет покинуть свой островок, и мне будет без надобности лететь сюда… что ты думаешь, она никого не встретит в этой стране и никогда не выйдет замуж? даже интуитивно ощущая, что я где-то есть, чувствуя ритм моего сердца… Да конечно выйдет, я бы даже сказал – выскочит, ПОТОМУ ЧТО НАДО, А КАК НЕЗАМУЖНЕЙ-ТО?! И будет и дальше чувствовать меня, и понимать, что муж её – не её вторая половинка, но она будет замужем! БУДЕТ! Будет обманывать его и себя! И я в Бразилии, женясь на какой-нибудь фрау, буду жить с чувством неполноценности, которое с годами заглушу бытовухой и бренди, забыв навсегда свою единственную Кастрюлькину!» – с горькой досадой махал рукой Вася и наливал ещё по одной.

А дело в том, что Вася, узнав как-то случайно от друга Игоря про Шаль Тремуйль, у которой, в принципе, было много имён, увиденную им на полотне Флавицкого обречённой в каземате Косой Башни во время наводнения 21 сентября в 1777 году («Опять число «17»», – подумала Шурик содрогнувшись), он буквально потерял голову! долгое время он провёл в своей малюсенькой комнатушке, совершенно не покидая её, он ничего не ел и ни с кем не хотел разговаривать, никого не хотел видеть, только просиживал целыми днями на крыше, глядя куда-то мимо города и всё думал о чём-то своём с мрачным видом и потухшим взглядом, в общем, впал в то самое состояние, которое гложет всех влюблённых с Первого Дня Сотворения, и уже одно это было удивительно – Вася! влюбился! а уж после того, как узнали, что избранница его умерла двести лет назад и видел он её только на вымышленном портрете, так и вовсе решили, что и в самом деле, а не показать ли его доктору? и, тем не менее, с тех самых пор он исправно посещал могилу своей возлюбленной в Алексеевском равелине и даже носил ей цветы, молча отвергая всех иных, живых женщин, не замечая никого и храня верность своему вдовству, слепо веря в то, что принцесса Волдомирская и есть его единственная! Третья идея: Вася действительно мечтал уехать куда-нибудь в глухие, безлюдные места, где вокруг одни леса непроходимые да поля непересекаемые, построить там дом, посадить дерево и жить поживать без добра тамасного да идиотизма стада, но, как он и говорил Кате, сделать этого он не мог по вышеозначенной причине идейной, так и проживал он жизнь свою в Коммуналке «Х» на Моховой улице, нося пластмассовые цветы своей Алин, да попивая портвейнчик «Три топора», сиречь «777».

***

Трамвай со скрипом тряхануло на стыке рельсов, и Костя проснулся, огляделся, пытаясь понять, где он находится и как он сюда попал, потёр рукой лицо, приходя в себя, за окном проплывали серые пейзажи цветных домов, чёрные, грязные сугробы и ненужные лица промеж бесцветных машин и друг друга, в самом трамвае народа было мало, только две необъёмные тётки с авоськами перемывали кости какой-то общей знакомой, маленькая эмо-гёрл в сиреневых лосинах и с такой же сиреневой прядью чёлки, пронизанная дешёвым железом серёжек, и пьяный слесарь, парящий где-то в другом измерении, со злым, безучастным и отчаявшимся взглядом пустых глаз, Костя потянулся и встал с грязного, рваного сиденья, тут же противное, удушливое тепло электрической печки сменилось промозглостью и холодом, трамвай скрипнул, содрогнулся и остановился, с грохотом раскрыв двери, Костя поспешно вышел на улицу и тут же съёжился от пронизывающих сквозняков и сырости, он накинул на голову капюшон, но это едва ли помогло, какое-то одеревенение вдруг напало на него и мысли текли в голове вяло и неуклюже: он с трудом понимал, где он, зачем вышел и что вообще делать дальше, в голове болезненными картинками отзывались подробности прошедшей где-то у кого-то разгульной ночи, он стоял прямо посреди проезжей части и с недоумённым видом оглядывался по сторонам, пока гудок автомобиля, который чуть не налетел на него, не вывел Костю из оцепенения, заставив переместиться на тротуар, он снова огляделся, но так ничего и не понял. «Небо на асфальте, мама на асфальте, на ней панама и вечно весёлый и бухой папа!» – раздалось вдруг из кармана куртки, и Костя вздрогнул от неожиданности, не без труда ему удалось обнаружить переговорную машинку и выудить её из недр собственных карманов, Костя нажал кнопку и поднёс телефон к уху.