Неважно.
Вот поэтому и начало этой истории можно отсчитывать с любой точки, а можно и вовсе не отсчитывать или же даже – не поздно ещё захлопнуть эту книгу и уйти спать или заниматься какими-нибудь полезными делами, потому как, возможно, история эта и вовсе никогда не случалась…
…возможно, ей ещё только предстоит случиться.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
…ПОСЛЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Старичок
«Я знаю пароль, я вижу ориентир!
Я верю только в это, – Любовь спасёт Мир!»
Вера Брежнева
Весна всё никак не хотела приходить в город. Порадовав горожан, уставших от снега, холода, гололёда и ветров тёплым солнцем в середине марта, уже принявшись растапливать метровые, задубелые сугробы, – словно бы вот ещё чуть-чуть, последний рывок, и всё – долгожданное лето, – как она снова сдала позиции зиме, которая остервенело вцепилась своими зубищами красной девице в косы и занесла всё по новой, по новой укутав Петербург мокрым белым покрывалом, и снова люди подоставали, убранные уже было тёплые куртки, шапки и шарфы, и, понурив усталые взгляды, привычно зашлёпали по грязно-серой слякоти, и, ожидая на сквозняке первый утренний трамвай, всё мечтали о тёплых объятиях Египта, куда в последнее время строго-настрого запретили целиться из-за истерики египтян, вызванной какими-то семейно-общественными распрями (хотя даже эти семейные неурядицы не мешали этому радушному народу приглашать наш задубевший народ к себе в гости вопреки всем запретам Царей). Люди ждали весну. Терпели. И это, вкушённое с молоком матери и сыростью подъездов терпение, заглушало в горожанах ту тревогу, которая непременно возникла бы в нормальных людях при подобном обстоятельстве: что за дела?! где весна?! это же Еврокатаклизм, из-за которого из всего ЕвроСоюза утекают миллионы евро налогоплательщиков!! неужели никому нет до этого дела?! «Не стонать! Всё будет!» – думали горожане, упрямо хлюпая по снежной каше, и тут же призадумывались, тоскливо глядя на болезненный, мутный рассвет: – «Уж не последняя ли это весна?.. Что-то муторно и неспокойно на душе!..» – крестились в душе и шли дальше, уворачиваясь от мокрого снега.
«Будет… Всё будет!»
А весна, между тем, всё не случалась.
И нахохлившиеся голуби делили тёплые места на крышках канализационных люков рядом с бродячими псами и кошками, не желая крутить головой и смотреть по сторонам. Не слышно было птиц, и только ветер заунывно выл в проходных дворах и подворотнях.
В эту весну Константин Сергеевич Огнев двадцати пяти лет от роду бесцельно брёл по мостовой вдоль Фонтанки, в направлении канала Грибоедова: здесь уже меньше было роскоши царских времён, меньше нарядов на фасадах, здесь уже больше пахло большевиками, перегаром их горькой, и казалось, что именно здесь кончается город… да и не только город – казалось, что именно здесь, на острове, вокруг которого медленно извиваются канал Грибоедова, Фонтанка и Нева, и есть тот пресловутый Край Мира, а как известно – там, где Край Мира, всегда начинается Война… Настроения не было никакого, хотя нет, – такого не может быть по определению, – настроение было тоскливо-философски-задумчиво-поганое. Это, если вкратце. Причина? Причин у такого настроения не бывает. Оно либо есть, либо его нет. Это, вообще, коренное настроение Питера. Можно принимать это как дар, можно – как проклятие. Каждый выбирает сам. Константин Сергеевич не выбирал, да и не задумывался ни над своим настроением, ни над его причинами: когда идёшь по набережной пушкинской реки в предзакатный час под напорами озверевшего ветра и брызгами вполне осязаемой сырости, очень трудно быть весёлым и радостным, если, конечно, ты не сбежал из больницы Святого Николая Чудотворца; в связи с этой прогулкой в голове у Кости утомительным круговоротом вертелись ничейные стихи:
Слышишь ли ты мои мысли в этот зловещий час?
Прозвучат ли слова мои после захода солнца?
Всё, что выбрал для себя каждый из нас, –
На мостовой разбито… То видно из разбитого оконца.
Костя остановился и, достав из кармана пачку импортных сигарет, сделанных ни то в Китае, ни то в городе Кукуево Смоленской области, облокотился о витую решётку и закурил, глядя в стоячую, мутную воду в проталине: наверное, именно в такой день Медный Всадник сходит со своего постамента и покидает отведённый ему покой, терзая припозднившихся прохожих, не способных обрести гармонию с самими собой: при этих мыслях возникло новое неожиданное желание, – отправиться на другую набережную, – Университетскую, – и подразнить Сфинксов: говорят, что и они неспокойны в такую погоду, в столь неспокойный и зыбкий час; но Костя не сделал этого, потому что у него-то имелось отличное лекарство и от этого фонтанского настроения, и от гнева Медного Всадника, и от ярости каменных Сфинксов, попавших сюда по межпространственным коридорам, открытым для них Андреем Николаевичем (может, именно поэтому теперь сорятся египтяне, одновременно зазывая нас к себе в гости?..), это лекарство спасало его всегда, вот уже на протяжении девятнадцати лет…
Холодова Анастасия Ивановна.
И в самом деле, куда как лучше сидеть на Настиной кухне и пить крепкий горячий чай, закусывая хлебом или яблоком, молчать и смотреть в скалящуюся за окном ночь, на волнующиеся под окном каштаны или на отблески огней Кабинета Его Императорского Величества, отражающиеся в тёмных неспокойных водах реки, на Аничков мост, на котором бьются в панике, прижимая уши, Четыре Коня-Успокоителя отважного волшебника Клодта, оглашая город тревожным призрачным ржанием, предупреждающем о том, что город замыкается сам в себя на неопределённое время (кстати, вы замечали, что на этом мосту никогда нет влюблённых?..), нежели болтаться в такую промозглую погоду по улице! а можно взять гитары, позвать Двух Шуриков и посидеть в парадном, поиграть что-нибудь тяжёлое и вдумчивое, что тоже вполне соответствует духу этого вечера… да, пожалуй, так и следует сделать! и чем быстрее, тем лучше, пока не проснулся кто-нибудь поужаснее Всадников и тех, на ком они любят скакать, бряцая металлом и громыхая камнем! И Костя заставил себя позабыть слова, сказанные странным мальчиком, одетом в не по размеру ему клетчатое пальто, смешную шляпу, тоже несколько великоватую, и огромные коричневые ботинки, повстречавшемся ему на Египетском мосту, позабыть и не думать о них, не думать о той светлой печали, которая неожиданным порывом ветра донеслась с Крюкова канала, просвистела, как в песне у классика, под Смежным мостом, облизав обшарпанные стены домов, и растворилась в колокольном набате Никольского Морского собора, он заставил себя более не думать об Оксане и её материальном мире, в котором нет места надежде…
Холодова Анастасия Ивановна двадцати семи лет отроду смотрела на этот мир сквозь лучистые призмы больших ярко-синих глубоких глаз, меняющих свой цвет – от густого лилового до пепельно-серого – в зависимости от освещения, и когда она взглядывала своими глазищами из-под густой чёлки на кого-нибудь, то этот кто-то непременно обмирал от восторга, будто его сначала окатили ледяной колодезной водой, а потом согрели у очага, говорят, что многие особи мужского пола даже лишались чувств под неукротимым этим взглядом чарующих очей, её тёмно-русые длинные локоны ниспадали на плечи шелковистым дождём, мягким и притягательным, так что каждому хотелось непременно погладить её по голове, невзначай при этом коснувшись тонких, хрупких плеч, влекущих маленькими родинками на плавном, но чётком изгибе шеи, которые были видны, когда Анастасия убирала изящным жестом нежной руки непослушную прядь; Анастасия Ивановна рождала у людей самые разные и противоречивые чувства, но всегда добрые и светлые: с ней приятно было находиться рядом, в независимости от того – знакомы вы или нет, с ней всегда интересно было разговаривать любому, потому как она была очень эрудированным человеком, да к тому же обладающим чутким, подвижным умом, который не принимал гордыни, высокомерия и стервозности, которые так порочат женщин, когда они этого даже не замечают, а, напротив, кичатся этими своими качествами; как правило – глупое, по видимому, и обидное – Настя всегда была весела и оптимистично настроена, чтобы не случалось в её жизни и какие бы невзгоды её не ожидали: потеряв в пятилетнем возрасте мать, которая вроде как погибла в автокатастрофе, а на деле была тайным агентом КГБ… хотя, об этом несколько позже, так вот, потеряв самого дорого в жизни человека ещё в детстве, Анастасия научилась улыбаться всяким мелким горестям бытовым, аки теперь знала цену настоящему горю; Настя очень любила музыку, потому что этот язык помогал ей вспоминать маму, Настя очень любила читать и смотреть в чужие окна, потому что оба эти занятия сродни одно другому, и помогают почувствовать себя не таким одиноким: конечно, после того, как мамы не стало, отец всю свою любовь и заботу отдал ей, даже бросил свою карьеру, и они вернулись в Петербург, но заменить мать никто никогда не сможет, и незаметный, тонкий след неизбывной тоски навсегда притаился в глубине души Насти, в уголках глаз, в изгибе губ, но Настя никому и никогда не показывала этот росчерк душевной боли, и себе в этом признаться боялась, вернее, – не хотела, она гнала от себя это одиночество общением с бесконечными знакомыми, которым не было конца: словно в этом мире не существовало ни одного человека, который бы не хотел стать её другом! она не тяготилась этим – её хватало на всех, она дарила себя всем, словно и для неё не существовало в этом мире людей, которые были бы ей противны или просто не интересны или безразличны, она была простым и открытым человеком, горящим яркой звездой в этом бесцветном городе, где уже давно никто не помнит, кто же он есть на самом деле; но за всей своей душевной простотой, за той истинно-женской красотой – не пластмассовой, быстротечной и непрочной, исчезающей с молодостью и косметикой, – а именно за настоящей красотой женщины, которая не увядает с годами, но превращается в светлую умиротворённость матери, в ней всё же была природная загадка кошки, которая есть в любой женщине, – даже в прокуренной продавщице из мясного отдела, – и в грациозных движениях её стройного стана мелькала та неуловимая, манящая звериная стать хищницы. Настя была прекрасна, словно Богиня, рождённая твёрдой и талантливой рукой безвестного Мастера, и, казалось бы, с такими данными ей бы уже давно быть чьей-нибудь супругой, благо отбоя от женихов не было, но дожив до двадцати семи зим, Настя так и не встретила того единственного принца, о котором непременно мечтают все женщины на земле, как все мужчины непременно мечтают о своей единственной принцессе.
