– Нужно разделиться – так мы быстрее найдём выход, – предложил Семеричный.

– Мы так долго искали вход, чтобы теперь так же стремительно начать искать выход… – с усмешкой хмыкнул Троль. – Может, это Смысл Жизни?

– В таком случае, нам не нужно искать Седьмое Небо, и можно остаться тут, – резюмировал Пыш.

– Нет уж, увольте! Здесь мне отчего-то совсем не нравится! – проворчал Троль.

– «Тому, кто счастье нашёл в этом Мире, нечего бояться, и можно идти в другие!» – улыбнулся Семеричный, процитировав одного из Мастеров, и шагнул в лабиринт Башни.

– И всё же я думаю, что с разделением, это не самая удачная мысль, – испуганно заверещал огромный Троль, но друзья его уже растаяли в дебрях лабиринта, который проглотил их словно голодный зверь – стремительно и без сомнений; Троль вздохнул и тоже нырнул в запутки.

…Пыш видел, как босоногий мальчик бежит по бескрайнему розовому полю, которое нигде не начинается и нигде не заканчивается, в руках у мальчика сачок и он ловит им голубых и салатовых фей, которые со звонким смехом улетают от него, едва успев ущипнуть за нос или ухо, и каким-то умиротворённо-счастливым блаженством веет вокруг, не смотря на то, что неба здесь тоже нет, здесь вообще ничего нет, акромя поля, которое нигде не начинается, а, следовательно, нигде и не кончается, – бескрайнее поле, так сказать, широкое и свободное; Пыш захотел пошевелиться, чтобы как-то определить самого себя здесь для самого себя же, но это не получилось, он не обратил на это никакого внимания и продолжил наблюдать за весёлой и безмятежной игрой мальчика с феями: бескрайнее чистое поле и звонкий, счастливый детский смех, звенящий над всей этой благодатью: Пыш почувствовал, как огромные синие глаза его подернулись влажной плёночкой, и одновременно-неожиданно вдруг родилось смутное, противное чувство тревоги, чувство, которое съедает всё в тебе, не оставляя ни одного живого места, ни единого островка надежды, на которых и держится в нас зыбкое, но такое нужное чувство стабильности, обусловленное кратковременными радостями, верой в лучшее будущее и мечтами, где всё всегда хорошо и удачно складывается для нас: жаль только, что в жизни так не бывает!..

…или бывает?..

Так или иначе, но за мерзопакостным чувством тревоги тут же родилась у Пыша – всегда трезво мыслящего и здраво настроенного – депрессия (болезнь Западных Земель, разнесённая вкруг всех Миров вирусом прогресса, сиречь цивилизации), и услышал он тогда хлопочущий, словно крылья ветра, звук, приближающийся с каждой секундой, и что-то зловещее было в этом звуке, какая-то скрытая угроза, будто кто-то ходит под окнами одинокого лесного дома, когда ты дремлешь в холодной постели и никак не можешь проснуться… Звук нарастал, приближался, становясь громоподобным, то есть, заслоняя собой все запахи и цвета непроницаемой плёнкой страха.

– Не-е-т! – истошно закричал Пыш, уже понимая, что происходит, но с ужасом определив, что не слышит собственного голоса и вообще не ощущает своего верного доселе тела! он в панике попробовал вновь нащупать свои члены, биополя ушей, но какая-то болезненная онемелость нейтрализовала все его усилия, сведя их на 0.3; а звук, между тем, всё приближался, и вот уже и босоногий мальчик с сачком услышал этот грохот, и феи перестали смеяться и с тревогой, которая по мере усиления громкости таинственного звука, превращалась в панику, смотрели в полевую даль, откуда и доносился устрашающий звук; в следующий миг из воздуха материализовался металлический голос и сообщил о чём-то безжизненно, а потом все увидели гигантского стального дракона с длинным хвостом и широким пропеллером на спине, вращающимся со скоростью противного звука, который он и издавал, дракон приближался, и уже видны были его холодные черты, тускло поблёскивающие в этой мирной благодати, его чёрная чешуя растопырилась воинственно и он, изогнувшись в свежем воздухе, направился к мальчику и феям, онемевшим от ужаса.

– Не-е-т! – снова заорал Пыш, пытаясь пересилить ту боль, что сковала и его голос, и его тело, которое по-прежнему отказывалось слушаться мозг, но тщетно, и Пышу оставалось только бездвижно и молча наблюдать за воинственно приближающимся к мальчику драконом, уже разинувшем свою пасть: Пыш словно бы был здесь, совсем рядом, и одновременно далеко, словно всё это происходило на его глазах, но он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что он совсем в другом месте и максимум, чем может касаться всего происходящего, так это тем, что происходило всё это в его собственном разуме: ему было страшно, но он не мог ничего поделать, потому что звучал сейчас совершенно в ином коде запахов и углов, которых было около пяти тысяч одного. А железный дракон уже планировал к мальчику и бросившимся врассыпную маленьким феям, и распростёр над этим Миром свою кровожадную пасть, в которой внезапно и смертоносно полыхнули языки пламени, сорвавшиеся с кончика языка монстра, в ту же секунду, с мельчайшей задержкой, вместе с яростным, диким рёвом чудовища, земля встала дыбом, взвихрилась жидким огнём и грязью, превратившись в узкую, глубокую траншею, в которой исчезли мальчик и феи, и только обожжённый, переломанный пополам сачок лежал чуть в стороне, напоминая о детстве и святости; из последних сил, собрав в кулак всю силу воли, ярость и злость, Пыш вновь попытался вырваться из своих невидимых пут (себя он, кстати, тоже не видел, прибывая в данное временное измерение одним лишь сознанием, развёрнутом на квадраты и смешные кружки с острыми краями), и движение это отозвалось в его естестве адской болью, которое оное вынести никак не могло и тут же приняло единственно верное решение – погибнуть, Пыш понял это уже каким-то затуманенным разумением, ускользающим по самому краю сознания, обрывающегося в бездонную пропасть, чёрную и холодную, и так бы, верно, и погиб Пыш, если бы не сверкнула мимолётным росчерком огромная дубина Троля, опускаясь на хребет стального дракона и переламывая лопасти на его неуловимом пропеллере в самый последний момент, когда дракон уже бросился на парализованного Пыша, потом кто-то усиленно потянул его куда-то в сторону, увлекая вниз-вверх одновременно, что уже противоречило нынешней физике Пыша, но он не стал сопротивляться, по большому счёту, потому что не мог, что-то вспыхнуло стремительно и коротко и обернулось просторным холлом со сводчатым потолком и арками вдоль стен, в которых ждали своего часа каменные девы-воительницы, не знающие страха и боли, рядом лежал на полу, выложенном чёрно-белой плиткой, Троль и кряхтел, потирая ушибленный бок.

– Ты это видел?.. – простонал Пыш, ещё не оклемавшийся от жестокой боли своего сна… или видения?..

– Видел! – с досадой ответил Троль, глядя на свою переломанную пополам дубину. – Нашёл время в «салочки» с птицами играть! Как будто заняться больше нечем! – обиженно махнул он на друга рукой. – И где мы теперь?! Где Семеричный?!

Пыш с трудом поднялся и огляделся: холл, как холл, не так здесь и жарко, факелы горят в арках, сжимаемые руками каменных дев-воительниц, играя бликами на кафельном полу, но главное, что привлекло острое внимание Пыша, так это стеклянные двери с красными кружками в центре, и надписями на иморе: «Выхода Нет», за дверьми виднелась ночь и длинная-длинная липовая аллея, уходящая, как известно, в никуда, лужи на дорожке, в которых отражался мутный свет фонарей, покачивающихся и поскрипывающих на ветру, голые, осенние деревья, деревянные скамеечки с витыми, чугунными ножками и подлокотниками, и всё, и больше ничего.

Дорога в Вечность.

– Что делать-то будем? – простонал Троль, тоже глядя на бесконечность за стеклянными дверьми с весьма красноречивой надписью, а главное – простой и понятной, как сибирский валенок! – Видишь, как оказалось, – выход не всегда есть… – горько бросил он; Пыш осмотрелся: зала, в которой они находились, имела цилиндрическую форму и другого выхода, кроме стеклянных дверей, через которые нельзя было выйти, не имела.